О «MINSK» многие услышали во время переговоров министра иностранных дел Беларуси Владимира Макея и его российского коллеги Сергея Лаврова. Среди острейших проблем белорусский министр обозначил «абсолютно провокативный, нацеленный на раскручивание протестных настроений в Беларуси фильм». Он заручился поддержкой российской стороны в запрете его показа. Что же это за кино, о котором говорят на правительственном уровне?
Фильм «MINSK»
Политический триллер. Неровный, но передающий нерв времени, зависшего над обрывом. Снятый одним кадром, поэтому сильно́ ощущение соучастия, сопричастности. История молодой пары, мечтающей о ребенке, волей случая оказавшейся в протестной мясорубке после выборов 9 августа. Юные, влюбленные — захлебываются счастьем, ревностью, молодостью, друг другом… Кабы сидели в своем спальном районе, не повелись на зов посмотреть — что там, стать свидетелями истории, — не ворвались бы «космонавты» с битами в их жизнь. «Сука, Ромео!» «План под завязку! Давай их на Одоевского! Руки за голову! Голову на пол, камера на пол! Улыбайтесь, гниды!» Это практически вербатим. Слепок впавшей в зловещий морок страны.
Кадр из фильма «MINSK»
— Казалось, политика не ваша стихия. До этого были экспериментальные «наброски к портрету поколения» — комедии и молодежные драмеди, как правило, с какими-то технологическими экспериментами. «Фагот» — первый российский фильм, снятый на iPhone. «Арбузные корки» снимали на цифровую камеру Red.
— Да, фильмы «арбузной трилогии» посвящены проблемам молодежи: от секса в арбузных корках до гомофобии и онкологии. Нечто понятное молодому человеку: контекст, диалоги и шутки, считываемые в России.
Скучно делать традиционное кино с линейной драматургией.
- Дебютные «Арбузные корки» — мозаика из историй, рассказанных от лица разных героев.
- В «Фаготе» — повествование от первого лица c помощью айфона.
- «Смерть нам к лицу» — мокьюментари.
- «MINSK» — однокадровый фильм.
Сейчас пишу историю с реверсивной хроникой событий.
— Приходит 2020-й. Автор молодежных комедий следит за событиями в Минске, его товарища, политтехнолога и автора «Новой» Виталия Шклярова, хватают на улице, арестовывают за помощь блогеру Сергею Тихановскому и… Что изменилось?
— Все. Происходящее в Минске оказалась антиутопией воочию. Как ситуация со Шкляровым. Мы не были близкими друзьями. Но представьте: человек в шортах пошел на рынок за арбузом и был схвачен.
Всю ночь на 10 августа мы следили за ужасающими событиями на минских улицах. На следующий день встречаемся с оператором Дашей Лихачевой обсудить наш проект. Я спрашиваю: «Даш, а ты видела, что происходит в Минске?» Сошлись на мнении, что кадры хроники — сильнее, страшнее, больше кино, которое мы делаем. Я сел за новый сценарий, в него вошли моменты, которые хотелось реконструировать. Например, убийство Александра Тарайковского. Воссоздан эпизод в автозаке. Я нашел видео — парень не выключил телефон, и все реплики, и рефрен «Я просто с работы шел» списаны с реальности.
— Не все же реконструкция?
— Не было битвы футбольных фанатов с милицией, она придумана. Но когда спросил своих минских друзей: «Кто бы мог дать отпор садистам из милиции?» — все в один голос: «Фанаты МТЗ-РИПО».
— История настолько взволновала из-за ваших белорусских корней?
— Я гражданин России, наполовину белорус, мой белорусский дед защищал Брестскую крепость. Для меня с детства значимо существование малой исторической родины. Символично, что последний показ моего фильма «Смерть нам к лицу» состоялся в Минске весной 2020-го. Но если бы это произошло, например, в Молдавии… Важно, что герои — носители русского языка. Говорили бы по-английски, меня бы так не перевернуло. С другой стороны, насилие происходит сейчас и во Франции, и в Америке мы видели, что творится, и в Мьянме, в Афганистане. Реакция на происходящее в нынешней моей философии укладывается в простую фразу:
«Зачем давать жизнь детям в этом стивен-кинговском мире зла? Зачем рожать? Любить? Мечтать? Планировать?» И вдруг весь этот кошмар падает на мой любимый город.
Несколько друзей избиты, девушки изнасилованы… Я не ютьюб-блогер, не журналист, не революционер. Все, что я могу сделать, — снять кино.
— У вас есть ответ на вопрос: зачем рожать детей в нынешнем мире?
— Пытаюсь его найти. У меня гипотеза: чтобы в описанной Достоевским битве зла и добра в душе человека как-то уравновесить всепоглощающий хаос и тьму, застилающие мир.
Но это замкнутый круг: ты рожаешь ребенка, он вырастает, берет дубинку, идет и избивает других мальчиков и девочек.
Кадр из фильма «MINSK»
— Сильный образ в фильме — полумертвое лицо-маска матери такого вот парня, сыгранной Юлией Ауг.
— Это последняя сцена, которую я писал. В первом варианте сценария ее не было, но она необходима.
— Планировалось снимать в Туле, вам запретили, найдя какие-то оправдания.
— В кулуарах прямо сказали: «Вы с ума сошли? Российское государство не может поддерживать подобные фильмы. А формально — да, у нас есть запрет: не собираться более пятидесяти во время пандемии».
Мы предложили убрать массовую сцену — все равно отказали. Пришлось заморозить проект. В итоге снимали в Таллине. Мы нашли партнеров, которые подали на дофинансирование в Эстонский киноинститут, нам добавили недостающих средств и поддержку местного УВД, военных, администрации, мэрии. Все то, о чем была договоренность с ребятами из тульской кинокомиссии. Ведь для однокадрового кино нужно разработать и отрепетировать сложный маршрут движения героев по городу. Необходимо перекрыть перекресток для ночных взрывов, фаеров… В общем, спасибо эстонской стороне.
— Что вы привнесли в эту историю?
— Прежде всего это главные герои, их отношения, как смотрят на жизнь, о чем мечтают. Это же и про меня, про мою жену, с которой мы недавно поженились. Мой герой — это я… тот, кто никогда первым не полезет в драку, на баррикады. Я пацифист, не побегу кидать камни в милицию. Но если меня задеть, унизить — буду кусаться, биться до последнего. Так меня воспитывали. Моя свобода, независимость и есть я. А героиня, которую сыграла Настя Шемякина, похожа на мою жену: сочетание непосредственности и внутренней силы. Не нужно было придумывать: некоторые диалоги, да вся «мирная жизнь» — то, что происходило или происходит со мной.
— Кстати, ваши молодые герои мечтают именно о детях…
— У меня есть сын, жизнь не останавливается. И так не хочется, чтобы нам мешали мечтать, создавать семью в России, выдавливали из страны.
— В фильме о протестах есть ощущение не только ужаса происходящего, насилия… но и какой-то эйфории. С одной стороны, зловещая сила спецназовцев, опьяненных вседозволенностью. С другой — революционный ажиотаж, отсутствие страха смерти, революция как допинг.
— Не то что протест опьяняет, но ситуация какого-то животного инцеста внутри страны-семьи запускает разные, в том числе почти животные, процессы. Кто-то начинает бить людей дубиной, кто-то готов идти на ружья. Не зря подпаленный революционным ражем герой Данилы Стеклова говорит, что все теперь пофиг. В пиковый момент все становится неважным: планы, намерения, мечты — есть только здесь/сейчас.
Как бы это ни прискорбно звучало, последние 30 лет в Белоруссии напоминали какой-то сон, как в фантастических американских фильмах. Анабиоз. В тех нескольких месяцах, начиная с августа, было больше жизни. И смерти. И боли. Больше смысла, чем во всем, что происходило последние 25 лет.
Когда мы из России приезжали в братскую республику как в некий «парк советского периода». Со всеми этими причитаниями: «Ой, какие чистенькие улицы!», «Ой, у вас не деньги, а зайчики!», «Ой, какой смешной Батька!» Оказалось, все это ненастоящее.
Настоящее — от шествия колонн женщин с колыбельной «Купалинка» до разбитых дубинками служителей закона голов. Как бы страшно это ни звучало, в этом больше смысла, чем во всей лукашенковской эпохе застоя.
— Сейчас страна снова в анабиозе или есть обнадеживающие знаки?
— Это уже не анабиоз, но нужно выдохнуть. Когда мы выдыхаем, в нас нет кислорода, мы почти мертвы. Но заблуждение думать, что страна, люди, каждый конкретный человек, выдыхая, больше не существует. Я убежден, все это только начало. Такие события не проходят бесследно, они запоминаются, меняют общество, коллективный разум, сознание.
Фото: Марина Козлова
— Многие мои знакомые из Минска, в том числе молодые семьи с детьми, уехали, уезжают в Польшу, в Литву…
— Как их винить? Но, даже потеряв беспрецедентное число умных, талантливых, перспективных людей, страна будет продолжать меняться. Живой организм, теряя клетки, приобретает новые.
— Вы говорили, что реконструируете не столько события, сколько атмосферу. На съемки приглашали людей с улицы, в том числе принимавших участие в событиях. Как проходил кастинг?
— Некоторые хотели остаться анонимными — прежде всего приехавшие в Эстонию из Белоруссии. У нас есть подозрения, что во время репетиций массовки в толпе шукали странные люди, опрашивая: «Откуда вы? Зачем?» Мы запретили массовке общаться с кем-либо, кроме режиссерской группы. Наша массовка русскоязычная и белорусскоязычная — в основном молодая община Эстонии. Снимали в «русском гетто», район улицы Маяка. В групповке «арестованных» были и непрофессиональные актеры. Пробы для сцены «Клетка» я проводил в Москве. Но дорого перевозить 15 человек из Москвы в Таллин. Заново набрали исполнителей в Таллине. Здесь важна органика, а не актерский талант.
Это были самые сложные в моей жизни пробы. С согласия исполнителей мы практически издевались над ними: унижали, заставляли петь «Отче наш», гимны Белоруссии, России, Эстонии. Было трудно, потому что унижать людей тяжело, это выматывает.
Вопрос утилизации зла на площадке стоял остро, спасали объятия актеров после каждой съемки, разговоры, напоминание о том, что жизнь страшнее, чем кино. Восстанавливали силы вместе.
— У вас есть отсылка к Варфоломеевской ночи, которая, кстати, была в августе. Тогда в толпе обнаруживали и убивали гугенотов, одетых в черное.
— Многих христианских святых пытали, сдирали кожу. Нам важен именно Варфоломей. Метафора того, что происходящее сегодня не ново для истории. И чистое зло живо, возвращается, будет возвращаться. Я фанат Стивена Кинга. Возможно, под его влиянием возник наш образ злого города, который у Кинга присутствует.
Кадр из фильма MINSK
— При этом, как и в реальности, стерта грань между драматичными уличными событиями и обычной жизнью с магазинами, телевизором, матчем «Бавария» — «Барселона».
— Жизнь неостановима. С утра воюешь, вечером читаешь детям книжки, смотришь футбол. Сцена, где в автозаке избивают парня, который «просто с работы шел» — с этого же все началось. Я его увидел в телеграм-канале. Парень не выключил телефон. В полутьме заметен потолок, какие-то тела, загораживающие монитор, слышны голоса силовиков и парня. Меня это поразило. С таким же кейсом, в глаженых рубашечках возвращались ребята из офисов, НИИ. Планы на вечер… Пицца. «Игра престолов»… Чемпионат…
— Вы общаетесь с друзьями, нет ощущения деморализации у молодых людей?
— Некоторые из знакомых живут постоянно под страхом того, что снова придут, арестуют. Рискуя, они через разные каналы помогали мне, советовали, консультировали в важных деталях: как, где, кого били, как читали в клетке «Отче наш», как туда бросили гранату. Это реальные воспоминания. Сейчас кто-то из них вязнет в страхе, кто-то живет с надеждой. Но есть в них и какая-то затаенная злость. Сидят молча, но стиснув зубы. Ждут. Для них точно жизнь прежняя не вернется.
Не стоит забывать, что огромное количество людей в Белоруссии, как и в России или во всем мире, знать не хочет всего этого. Продолжает дисциплинированно ходить на заводы, в офисы. Есть и огромная прослойка пролукашенковской молодежи. Если смотреть на всю картину как на семью — то вот тебе мама-страна, вот тебе батька, а вот тебе дети… Это как с проблемой домашнего насилия. Существуют семьи, в которых домашнее насилие явно проявляется или висит в воздухе. Я занимался этой темой немного, работал с центром поддержки «Сестры». Как подчас происходит? Отец бьет мать и дочь, а сына не трогает — сын пример должен брать, стать союзником. Таких случаев много.
Когда батька поднимает руку, то зачастую уже изуродованные морально сыновья смекают: «А че, так можно?» — начинают колотить своих девушек, сестер, матерей.
Для того чтобы спусковой крючок сработал, достаточно разбитой тарелки, неловкого слова, жеста. В Белоруссии оказалось достаточным мошенничества с выборами. Ну, напиши не 80%, а 50%… Когда последний раз был в Минске, жил в пятизвездочном отеле «Астория», ходил по современным пивным барам. Спрашивал друзей: «А что не так?» Мне отвечали: «Достало. Наглость, хамское поведение лукашенковской семьи. Не секрет, что там все сыновья, все повязаны. Ну нельзя так».
Это актуально и для современной России. Потому что в какой-то момент к горлу подступает: «Ну хватит, ребята, уже наворовались, переназвали, позакрывали СМИ… Ну зачем «Дождь»*-то трогать, чего он вам сдался, и так его убрали в интернет». И вот когда переходят эту грань — народ закипает.
— Вы не опасались, что кино про «братскую Беларусь» перекроет вам краны возможной работы в России?
— Я и не получал преференций от российского Минкульта или Фонда кино. 10 лет назад я снял диплом, с тех пор снимаю кино в Москве. За эти 10 лет пару раз мы подавали в Минкульт на поддержку разных проектов — они даже до питчинга не доходили. Я говорил: «Ну и слава богу». Потому что сейчас с чистой совестью делал кино «MINSK», с чистой совестью подаю на прокатное удостоверение.
— Но после «встречи в верхах» и просьбы белорусской стороны запретить фильм на что вы рассчитываете?
— Мы все делаем по правилам. Я снял кино, хочу показать его людям. Имею право показывать в России это кино, потому что у нас нет цензуры официально. Запикать мат — без проблем. Что еще? Пропаганды ЛГБТ нет, наркотиков нет, прямого насилия, шок-контента с развороченными кишками нет.
С другой стороны, фээсбэшная система, в которой мы живем уже последние, не знаю, лет сто, ну двадцать — точно, работает хитро.
Она может даже разрешить: вот тебе бумажка. И сделать так, что ни один показ не будет произведен. Площадки откажутся по туманным причинам… Или прибегут оголтелые люди с мочой или свиной головой.
Я знаю кинотеатры, готовые показывать картину, у нас есть прокатчик в России. С точки зрения жанра это триллер или хоррор-роуд-муви в духе какого-нибудь «Поворота не туда» или «Техасской резни бензопилой». Но вместо зловещих мертвецов — ребята с дубинками.
Со съемок фильма «MINSK». Фото: Аурелия Минев
— Если показ запрещают, ваши действия?
— Будем делать точечные показы, идут переговоры с онлайн-платформами. Если все будет тщетно, то российский зритель увидит фильм на одной из западных онлайн-платформ. У нас есть французский сейлз-агент, который занимается фестивалями, дистрибуцией в страны Европы и Америки. Рано или поздно фильм посмотрят в интернете, благо даже не нужен будет перевод — что все на русском. Интернет сложно закрыть. Чистить будут, да, но чтобы закрыть, как в КНДР, — зачем?
— Как вам кажется, что происходит сегодня с российским кино, процентов на 80 финансируемым государством?
— Неважно, получил ли ты деньги в Минкульте или нет, надо сделать хорошее кино. И благодаря господдержке появляются дебюты, авторское экспериментальное кино. Меня больше приводит в уныние то, что игровое кино в России практически перестало быть отражением реальности. Местами рождаются работы с киноязыком, с формой. А вот с отражением реальности плохо. И тогда задаешь вопрос: «Зачем? Зачем вы снимали это кино?» Я знаю, зачем снял «MINSK». Знаю, зачем снимал «Смерть нам к лицу»: это моя история — все, что я переживал с собственной болезнью и надвигающейся смертью. «Фагот» — про мое детство. А зачем люди снимают «Бабушку легкого поведения» или бесконечное число эпигонских фильмов а-ля Тарковский с выхолощенным внутренним содержанием? Или армия фильмов о 90-х, снятых молодыми ребятами. Мне 40, я едва помню это время, тебе — 23. Ты же не знаешь, про что снимаешь! Рядом с тобой здесь и сейчас столько боли, вопросов и сомнений, разочарования и жизненной энергии. И надежд, за которыми рано или поздно потянется реальность, чтобы их осуществить.
* Мы вынуждены указать, что Минюст РФ включил «Дождь» в реестр организаций, выполняющих функцию СМИ-иноагента.
