29 июля — ровно год назад меня арестовали. Схватили на улице в Гомеле, бросили на пол микроавтобуса. Куда-то долго везли молча. Изловчился в последний момент тиснуть сообщение в телеграм-канале, прежде чем телефон отобрали, заодно и спалив навсегда свою возможность звонка маме. Одно слово: «Орестовали». Прямо так, с ошибкой. Теперь для меня это уже не опечатка, а веха. Переломный момент.

Солженицын в романе «В круге первом» правильно описывает это состояние после ареста, которое потом не покидает и в тюрьме. Всё — рухнуло. Прежняя жизнь закончилась, возможно — навсегда. Но это только полбеды. Беда в том, что новая жизнь не начинается. И так по-настоящему и не начнется, пока ты сидишь.

Горизонт планирования может быть минимальный: сегодня вечером я лягу спать в своей кровати, а завтра утром встану и почищу зубы. И так будет завтра и послезавтра. Это иллюзия, конечно. Но ее достаточно для спокойствия, для уверенности, для счастья в конце концов. И только когда этого, самого простого, лишаешься — понимаешь, что оно не просто важно. Это база, которая позволяет тебе быть самим собой.

В тюрьме этого нет. Совсем. Вечером тебе могут не дать лечь спать. При шмоне отберут зубную щетку. В любой момент могут войти и приказать: «На выход!» А впереди — неизвестность. Куда тебя поведут в следующий раз? В баню? Или в комнату с мягкими стенами, где бьют (и не только бьют)? Или наконец-то на допрос к следователю? И когда он будет этот следующий раз — через минуту? Для некоторых — через полгода.

Слово «террор» замылилось от постоянного употребления. «А, да, террор, ну все понятно! Террор — это плохо». Теперь мы заново узнаем его невыносимую суть — чувство неизвестности, неустойчивости, неуверенности. Страх, который разрушает всё. Отсюда и стокгольмский синдром: человеку нужно хоть куда-то приземлиться, хоть какую-то прочную основу найти; и часто единственным неизменным фактором в ужасе заключения оказывается лишь его тюремщик, его мучитель. Это одно из подлейших свойств человеческой психики. И те, кто им пользуется, — ублюдки. Как говорил Шаламов, пусть и по другому поводу, «блатные — не люди».

К сожалению, для граждан что России, что Беларуси уже совсем не обязательно сидеть в тюрьме, чтобы ощутить давление террора. Каждый день новые обыски, каждый день новые аресты. На кого падет жребий завтра? В чью дверь начнут в 7 утра пинать ногами? Гуляешь с ребенком в парке, работаешь на летней веранде в кафе, смотришь вечером кино на диване — где бы ты ни был, что бы ты ни делал, полностью это чувство не покинет тебя. Как у Цоя. Живешь, строишь планы, но осознаешь, что все это может обрушиться в один момент и навсегда. И каждый твой миг отравлен этим страхом, будь ты хоть самым храбрым человеком на Земле.

Наши народы уже проходили через это без малого сто лет назад. Те, кто тогда выжил, вдохнули столько страха, что неосознанно передали его своим детям: будь незаметным и, возможно, тебя минует сия чаша. Если все молчат — молчи. Если все беснуются и рвут живьем — беснуйся и рви. Коллектив — это не друзья, не единомышленники; коллектив — это фон, под который нужно мимикрировать, чтобы избежать внимания хищников.

Новые поколения уходили от этого всё дальше. «Террор» стал пыльным словом из книг — ненадолго. Теперь он вернулся. Снова нации, измученные страхом. Травмированные на целые поколения. Одни не могут вынести давления и находят выход в самообмане. Другие отступают туда, где террор незаконен, — за пределы родной страны.

Третьи пьют чашу; многие — до дна. Мысли о них особенно печалят.

Общественное внимание тает в отсутствие событий. Самые громкие имена уходят на периферию. Где сейчас Мария Колесникова, что с ней? Навальный. Мы не слышали новостей уже очень давно. И постепенно начали забывать. Потому что отсутствие новостей для нашей психики означает — всё в порядке. Но это не так, уверяю вас. Не в порядке.

а в тот же день. Потому что через два часа задерживают еще кого-то.

Но для того, кто сидит в тюрьме, любая весточка с воли, любое напоминание, что о нем помнят — это доказательство жизни. Того, что ты еще жив, что не похоронен. Как в «Памятнике» Пушкина: «ты жив, пока тебя помнят». Это правда, это в прямом смысле именно так. Да, ты не знаешь, что будет с тобой через пять минут; не знаешь, оставят ли тебе кипятильник или отнимут; ты не знаешь, будешь ли жив завтра утром; но есть человек, который помнит о тебе. И этого у тебя не отнимут.

Быть может, вам даст немного утешения тот факт, что источники террора — диктаторы, его насаждающие — тоже живут в постоянном чувстве страха. Более того, они начали чувствовать его гораздо раньше, чем подвластные им народы. Именно собственный страх они транслируют наружу, заставляя миллионы людей пройти через него вслед за ними.

Каждый миг они ждут, они знают, что в любую из ночей кто-то прокрадется в спальню. Или бомба в машине, или в водке яд. Или застучат тяжелые шаги десятков ног, распахнутся двери, войдут люди с автоматами, и в их глазах не будет раболепства, и их не обманешь и не испугаешь.

Те, кто ощущал этот страх, ужас постоянной неизвестности, знают, насколько он невыносим. Это то самое чувство, про которое говорят: «Врагу не пожелаю». Диктаторы желают его и врагам, и друзьям. И не просто желают, а распространяют, используя все возможности.

Если есть на свете настоящее зло, то оно именно здесь. Когда человек, сам испытавший страдание, боль, ужас, сознательно заставляет других, ни в чем не виноватых, испытывать то же самое.

Прошел год. Хотел бы я сказать, что стал за это время мудрее, сильнее. Нет. Появились и раздражение, и злость. Мне не нужен был этот опыт. И никому не нужен. Разве что диктаторам полезно будет побывать в тех тюрьмах, которые они построили.