Эти информационные программы и эти политологи, комментаторы, обозреватели, пропагандисты — тогда они трогали Чечню, а сейчас — нападают на Украину. А мы такие хорошие, такие терпеливые (свой парламент расстреливали из танковых орудий, а тогдашний «миротворческий» министр обороны корректировал огонь).
А потом отправили умирать мальчиков. Многие из которых — сироты, и за них заступиться было некому. Многие нынешние пропагандисты, которые пытаются накликать новое братоубийство, не знают, что было 27 лет назад.
Но знают точно — своих детей они на войну не отправят, а чужих им не жалко.
Убитого лося тоже не жалко, но людей не жалко еще меньше.
Так сколько же еще вам надо убить пацанов? Они ведь хотят жить, эти рядовые.
Вот вам история из моей книги «Война и Война» — про Владимира Гришкина и Аркадия Клешторного.
Вячеслав Измайлов, обозреватель «Новой газеты», майор Вооруженных сил России, ветеран Афганской и Чеченской войн
Чечня, 1996 год. У аэродрома «Северный», возле памятника погибшим в Первой чеченской войне. Слева — майор Вячеслав Измайлов
Рядовые Владимир Гришкин и Аркадий Клешторный
Это было в первых числах января 1996 года. На Ханкалу прибыло молодое пополнение. Солдатики, только что закончившие учебки. Большинству из этих ребят по 18–19 лет. Со школьной парты — и сразу на войну. Многие из них были обмануты российским государством, командирами. В одной из учебок держали солдат взаперти в оружейной комнате, чтобы не разбежались. Утром запихнули в автобусы и отправили на военный аэродром, а оттуда самолетами в Чечню.
Родители, собравшиеся около КПП, так и не попрощались с детьми. Некоторые так и не увидят своих детей ни живыми, ни мертвыми…
…Я рассадил сотню молодых солдат в казарме, в пролете между двухъярусными кроватями, и рассказывал, как нужно вести себя в Чечне, уважительно относиться к местному населению, как сохранить свою жизнь и жизнь товарищей. Среди солдат я сразу приметил одного. Он был среднего роста, на вид значительно старше других и какой-то более собранный, сосредоточенный. У другого солдата, очень худого и длинного, из носа пошла кровь, я направил его в санчасть. Через минуту он вернулся. Пытался обмануть меня: сказал, что уже побывал в санчасти. Я ему не поверил, остановил беседу и сам отвел в санчасть, которая находилась в соседней казарме.
Этого долговязого 18-летнего солдатика звали Аркаша Клешторный. Родом он был с Дальнего Востока, из маленького городка Большой Камень, что в Приморском крае. В дальнейшем я всегда приводил Аркашу в пример: другие рады были не вылезать из санчасти, а этот не желал туда идти. Аркаша был смешливый и, когда меня видел, с каким-то особым смаком отдавал честь и улыбался. А я улыбался ему. Большинство офицеров серьезные, строгие. Сослуживцы Аркаши всегда завидовали, что у него есть друг среди старших офицеров… А кто же этот серьезный и сосредоточенный, что на вид был старше других солдат? Я вызвал его на беседу. Он действительно оказался старше остальных, хотя отслужил в армии всего несколько месяцев. Ему было 25. Звали его Володя Гришкин. Он тоже был родом с Дальнего Востока.
Гришкин оказался дважды судимым, отсидел 4 года. Он был сиротой. Воспитывался у своей старенькой бабушки. А когда она во время второй его отсидки умерла, оказался на улице, так как родственники продали ее дом. На работу дважды судимого не брали, и призыв в армию, по существу, оказался спасением от голода и бездомной жизни. Когда Гришкина отправили на войну в Чечню, он, в отличие от большинства молодых солдат, был этому рад. Ведь участникам боевых действий давали какие-никакие льготы. А значит, впоследствии на «гражданке» можно было куда-то устроиться работать, получить место в общежитии.
Узнав, что он был судим, я хотел его сразу отправить из Чечни, но Володя взмолился не делать этого, так как, не получив льготы за участие в войне, он потом не найдет работу, пропадет. И я его оставил… Подумал: людям часто нужна война, чтобы лучше устроиться в этой жизни… А значит — смерть других людей, чьих-то детей, чужое горе, чужие слезы… И наше горе и наши слезы.
…Это случилось через два месяца после прибытия молодых, в начале марта 1996 года. Рядовой Владимир Гришкин в составе своего отделения на БМП сопровождал ЗИЛ-хлебовозку. Недалеко от Ханкалы машину обстреляли боевики. Ребята с БМП вступили в бой. Чтобы дать уйти остальным, рядовой Гришкин выпрыгнул с БМП и стал отстреливаться. Пуля попала ему в пах, в место пересечения кровеносных сосудов. С поля боя его вытащили, довезли до Ханкалы, где находился госпиталь. Он потерял много крови, но был еще в сознании. От КПП его несли на носилках. Я держал его за руку. Он не стонал, и взгляд был такой спокойный… Операция длилась несколько часов, но Володю не спасли…
Мы не знали, кому отправлять гроб с его телом. Аркаша Клешторный застелил Володину кровать, наковырял на дощечке его имя и повесил на дужку кровати. Это была память о Володе Гришкине…
***
Позже меня назначили членом избирательной комиссии группировки войск в Чечне на выборах президента России. Нужно было ежедневно выезжать из Ханкалы в разные учреждения Грозного. Меня сопровождали солдатики на БМП. Среди них — и рядовой Аркадий Клешторный. Как-то я заехал в грозненскую мэрию, и так как не нашел нужного мне человека, вскоре вышел. И увидел, что мои солдатики продавали местным мужикам бензин. И самым активным был Аркаша Клешторный. Я строго поругал их и сказал, что по прибытии в Ханкалу сообщу их командирам, чтобы посадили на гауптвахту.
Аркаша подошел ко мне, показал свои дырявые ботинки, сказал: «Прапорщики со склада за новые требуют деньги». Мне стало не по себе, но я продолжал строжиться. Вернулись в Ханкалу. Командир роты, встречавший нас, спросил: «Как мои ребята?» «Нормально, — ответил я, — только одеть и обуть их надо получше, а то люди от этих грязных и оборванных солдат в страхе разбегаются». Солдаты, видимо, ожидали, что я их выдам. За спиной услышал, как один из них говорил другому: «Аркаша его любимчик, поэтому он его не сдал».
Это было в июне 1996 года. А в начале августа боевики вошли в город. Весь месяц я провел в Грозном с разведбатом 205-й бригады, а когда вернулся в Ханкалу, узнал, что Аркаша Клешторный погиб. Его разорвало прямым попаданием снаряда. Не знали, что положить в гроб.
