ПремьераКультураПри поддержке соучастниковПри поддержке соучастников

Мир и война Римаса Туминаса

Звезды и дебютанты вместе с мастером написали письмо вечности. Так театр Вахтангова отмечает свое 100-летие

Этот материал вышел в номере № 130 от 17 ноября 2021
Читать
Римас Туминас. Фото: Юрий Рост / «Новая газета»

Римас Туминас. Фото: Юрий Рост / «Новая газета»

В преддверии столетия кипела работа. Меняли одежду сцены, ставили памятник Евгению Богратионовичу перед фасадом театра, выкупали и восстанавливали дом Вахтангова во Владикавказе. Издавали книги, выпускали новые работы. Но главное произошло в самый канун столетия.

Римас Туминас поставил великий спектакль.

Столетие назад Евгений Вахтангов гениальной «Турандот» начал отсчет своего театра. Отсчет второго его столетия открылся «Войной и миром».

— Я уже уходящий, — бросил Туминас Познеру.

А вот его работа — из театра будущего настоящего.

— Что вы сказали бы Богу? — всегда допытывается в финале своей передачи Познер. И уставший Туминас, чуть поддевая собеседника, небрежно роняет:

— Ну, где Ты, где Ты? Покажись, нам трудно.

В этой работе Он показался.

Слева направо: Наташа — Ксения Трейстер, Графиня Ростова — Ирина Купченко, Вера — Ася Дрсчкая, Соня — Мария Волкова. Фото: Юлия Губина

Слева направо: Наташа — Ксения Трейстер, Графиня Ростова — Ирина Купченко, Вера — Ася Дрсчкая, Соня — Мария Волкова. Фото: Юлия Губина

Адомас Яцовскис, художник спектакля, конструктор и мыслитель, здесь как никогда аскетичен. Его решение — стена. Высокая, сложного серого цвета. Стена то стоит фронтально, то вытягивается диагональю к залу. Абсолютная простота.

Актерам предложено обживать пустоту, почти без декораций, без подпорок. У них есть лишь указания режиссера и собственное ремесло.

Иные в панике от огромности этой сценической пустоты и то слишком громко, то слишком быстро стремятся ее наполнить, одолеть. Некоторые участники спектакля словно забивают толстовским текстом гвозди, вколачивают слова в зал, играют грубо, много бегают по сцене. Поразительно, но это ничего не меняет в общем итоге. Сценограф спектакля условную декорацию выстроил так, что на серой стене незримо горят толстовские письмена.

Римас Туминас еще раз доказал, что режиссура может обойтись без суеты, лакейства перед публикой, пошлости самовыражения.

Римас Туминас. Фото: Александра Торгушникова

Римас Туминас. Фото: Александра Торгушникова

Толстой писал «Войну и мир» пять лет. Туминас обдумывал и ставил спектакль больше года. Этой работой он хотел вернуть и вернул театру громадность вопросов и красоту формы. Спектакль поднимает из глубин человека потребность художественной истины. Если жизнь, по словам известного грузинского философа, есть усилие во времени, то режиссура этого спектакля есть мощное, на наших глазах творящееся усилие на сцене.

В нем — сильнейшее поверхдействие, в которое входит и мифология толстовских героев, родственных всем со школы, и сегодняшняя судьба Вахтанговского, и метафизика отношений Туминаса с высшими началами.

— Я хотел сделать светло и просто, чтобы была предельная ясность, предельно светло и открыто. Спектакль должен быть прозрачен. Ясен. Точен. Он должен быть понятен всюду. Любому человеку.

Так сам режиссер определил свои задачи.

Предельность, как начало, присутствует во всем решении: мизансценах, членении текста, сценографии и музыке. Особенно — музыке. С темой Фаустаса Латенаса, который не успел написать музыку к «Войне и миру», и партитурой Гиедрюса Пускунигиса в спектакль входит морозное чувство величия.

Жизнь и смерть борются за свои права, и то, что никто из героев здесь не обретает счастья, окрашивает роман Толстого в тона античной трагедии. Режиссерский почерк Туминаса сродни рисунку на чернофигурных амфорах: профильные мизансцены, неторопливые процессии, крупные планы.

Перед нами не инсценировка — мощная самостоятельная интерпретация.

Евгений Князев в роли старого Болконского. Фото: Александра Торгушникова

Евгений Князев в роли старого Болконского. Фото: Александра Торгушникова

Князь Николай Андреевич Болконский отчасти из-за класса игры Евгения Князева, отчасти по вине замысла становится одним из центральных персонажей. Князев не изображает породу, она в нем есть. Он аристократичен в своей резкой простоте, гневливой порывистости, чистом русском выговоре. В дуэте с князем Василием (Владимир Симонов) воплощен и сыгран толстовский контраст фальши и достоверности, расчета и чести. Старый Болконский тут — человеческий подлинник.

В сцене сватовства он, вздорный, все еще сильный вельможа, оскорбляет княжну Марью (чистая, точная партия Екатерины Крамзиной), ударяет кулаком по клавишам пианино, в воздухе играет ему одному слышимую мелодию. А в затем, после письма сына с театра военных действий, его зримо накрывает драма старости, ужас человеческого финала, сыгранные с побеждающей физиологией правды.

И как тут слышна фраза-рыдание: «Погибла Россия!»

Генерал-аншеф, автор проектов военных реформ, бьется на сцене как птица, жалкое старое дитя, молит дочь о прощении. «Белое платье», — лепечет князь, и княжна Марья медленным страшным движением поднимает к лицу белое полотно. Саван.

Князь Андрей — актер Виктор Добронравов. Фото: Александра Торгушникова

Князь Андрей — актер Виктор Добронравов. Фото: Александра Торгушникова

Князь Андрей здесь вовсе не любимый герой постановщика. Ведь он всех и вся, подчеркнуто режиссером, отдаст за минуту славы.

Виктор Добронравов воплощает то, что автор называл гордостью мысли. На сцене он будто памятник самому себе, застывает в парадных, вполоборота позах, по-наполеоновски заложив руку за спину, у него не походка — поступь, исполненная высокомерной значительности. И желание славы словно выводит из круга людей; и с маленькой княгиней, и даже с Наташей он не в силах забыться, преодолеть незримое отчуждение. Туминас часто внутреннюю жизнь переводит во внешний рисунок. И когда князь Андрей объявит, что свадьба возможна лишь через год, а Наташа накинется на него со слезами, упадет, будет бессильно колотить по ногам, как ребенок, он сохранит бесстрастие.

Финальное объяснение между ними происходит почти в инобытии: лицом к лицу на сцене, Болконский на одном колене, в белом мундире, одежде славы, которой он сильнее всего жаждал в земном существовании. Наташа, уже во вдовьем, черном, прося прощения, целует его руку. Зыбкий миг надежды. Но смерть, пробуждение от сна жизни, о котором писал Толстой, опускает князя Андрея навзничь, и Наташа женским, древним, инстинктивным жестом выпрямляет его ноги.

Наташа, Ольга Лерман, порывиста и легка, прыгает от счастья, носится по сцене от полноты жизни, почти взлетает, парит — «порох», говорит отец и взрывается радостью. Вольные кудри юности потом укрощаются гладкой тугой прической. Зеленый длинный шарф летит за подрастающими девочками и мальчиками, играющими в доме Ростовых: зелено-молодо (костюмы Марии Даниловой), и кружок чинных светских матерей снисходительно уступает натиску молодой стихии.

Николай Ростов — Юрий Цокуров. Борис — Николай Романовский. Соня — Ирина Смирнова. Наташа Ростова — Ольга Лерман. Фото: Александра Торгушникова

Николай Ростов — Юрий Цокуров. Борис — Николай Романовский. Соня — Ирина Смирнова. Наташа Ростова — Ольга Лерман. Фото: Александра Торгушникова

Лерман хрупкая, тонкая, но в ее героине — сила. История Наташи в спектакле взята в плотное кольцо двух сцен. Первый бал на пороге жизни, когда она одна вдруг пускается в невесомое самозабвенное кружение, ее подхватывает князь Андрей: белый вальс обещания, предвкушения счастья. И — черный вальс, в который она после смерти Болконского одиноко ринется, полетит почерневшим осенним листом, странно ныряя головой, прощаясь.

Мир — прежде всего семейный мир Ростовых, Болконских, Курагиных, связи, корни, привязанности, испытания личными обстоятельствами. И войной. В спектакле много сцен, сжимающих горло сильными эмоциями. Туминас ставит их внахлест, монтирует жестко и парадоксально. В «Войне и мире» занята большая часть труппы, от звезд до дебютантов; для целого поколения молодых вахтанговцев спектакль станет высшей театральной школой. Два прекрасных актерских состава (другая Наташа, третьекурсница Ксения Трейстер, другой Ростов, Андрей Ильин, другой князь Андрей, Юрий Поляк) работают в лихорадочной премьерной слаженности.

В центре — Граф Илья Андреевич Ростов — актер Сергей Маковецкий. Фото: Александра Торгушникова

В центре — Граф Илья Андреевич Ростов — актер Сергей Маковецкий. Фото: Александра Торгушникова

Одна из сильнейших сцен — отъезд Ростовых из Москвы в канун сдачи французам. Граф Илья АндреевичСергея Маковецкого он трагический клоун) присядет растерянно на минуту у старого пианино. Вокруг мечутся Соня (Мария Волкова) и Наташа: укладка вещей, подводы с добром — десятки раненых на дворе. Печатая шаг, вплывает на сцену старая графиня. Автор словно предвидел, создавая характер, собственный трудный спор с Софьей Андреевной, до которого еще почти полвека. У Ирины Купченко требовательные, металлические интонации: опять с подвод сгружают вещи! Гибнет имущество. Старый граф виновато поникает головой. И вдруг некрасивый, почти бабий крик Наташи: «Maman, вы только посмотрите, что на дворе!» Мать отшатывается, сламывается жесткая осанка, садится голос. И звучит, усиливая трагическое торжество милосердия, молитва Царице Небесной.

Но едва раненым отдадут подводы, графиня заставит Соню отказаться от надежд на брак с Николаем.

Режущий звук виолончели между Сониных голых колен будет рваться вслед уходящим Ростовым.

Наташа — Ксения Трейстер, Графиня Ростова — Ирина Купченко, Илья Андреевич Ростов — Сергей Маковецкий. У виолончели Соня — Мария Волкова. Фото: Юлия Губина

Наташа — Ксения Трейстер, Графиня Ростова — Ирина Купченко, Илья Андреевич Ростов — Сергей Маковецкий. У виолончели Соня — Мария Волкова. Фото: Юлия Губина

Война в спектакле не многофигурна. Она проходит главным образом через одного Николая (Юрий Цокуров). Сначала мальчишка, почти игрушечный солдатик, в мундирчике с пронзительным потешным горном, после Бородинского сражения — взрослый человек. Босой, полураздетый, он поднимает на штык лежащие после сражения шинели, вглядывается, не веря себе, бросает. Всюду вокруг бесформенные кучи темного сукна, тела. И штык, уродливый знак кровавой работы, еще долго будет торчать посреди сцены, над которой повиснет единственный главный вопрос войны:

«Для кого мне убивать и быть убитым?!»

Николай Ростов — Юрий Цокуров. Фото: Юлия Губина

Николай Ростов — Юрий Цокуров. Фото: Юлия Губина

Толстой здесь творец русского мира и русского сознания. Туминас на многие месяцы добровольно заключил себя в «тюрьму» толстовского повествования. Конечно, в сценическом тексте (адаптация романа для сцены Марии Петерс) отсутствует многое из того, что присутствует в тексте литературном. Направления, герои, исторические лица.

Нет Платона Каратаева, носителя стержневых идей автора, нет Наполеона, нет Кутузова.

Сегодня уже трудно поверить, что когда роман вышел, некий Норов, бывший министр просвещения, написал: «Оставшийся в живых свидетель Отечественной войны, я без оскорбленного патриотического чувства не мог дочитать этого романа, имеющего претензию быть историческим». Сегодняшняя реплика, не так ли?

Но ему в том же, 1868 году страстно возразил Писарев: «Эта правда, бьющая ключом из самих фактов, эта правда, прорывающаяся помимо личных симпатий и убеждений рассказчика, особенно драгоценна по своей неотразимой убедительности».

Тургенев писал о шедевре, Бердяев много позже о безднах противоречий Толстого. Еще позже Бродский упрекал его за неточный путь, каким пошла русская проза. Но, кажется, главное все же в том, что русскому читателю представить себя без его романов невозможно. Он — часть нашей литературоцентричности, нашего опыта. Для Туминаса он собеседник в вечности: литовскому хуторянину с тяжелыми крестьянскими руками близок Толстой-пахарь; высокому поэту сцены — Толстой — философ и художник.

Именно он дал Римасу Туминасу возможность и способ послать своему времени «сигналы о театре».

Пьер — Павел Попов. Фото: Александра Торгушникова

Пьер — Павел Попов. Фото: Александра Торгушникова

Пьер — главный герой спектакля. Ему отданы самые большие монологи, в которых ключом бьют и переливаются важнейшие идеи автора.

И как некогда Иннокентий Смоктуновский, артист Павел Попов выводит на сцену тип интеллигентного человека: интонации, терзания духа. Этическая возрастающая энергия, которой он пронизан, почерпнута со страниц толстовских дневников, полных сомнений, стыда за себя, страстей, вызова небесам.

Элен (Яна Соболевская) чувственным, многое объясняющим жестом снимает с жениха очки, и он, сразу ослепнув, теряет ориентацию в пространстве. Но голос, не умолкающий внутренний голос, судит его по-прежнему беспощадно. Пьер будет спорить с Болконским, потащит за шеи, как кутят, развратную парочку Элен и Анатоля, откажется зажигать свой дом, когда к нему с канистрой выйдет лихая фрейлина Перонская (Людмила Максакова).

Фрейлина Перонская — Людмила Максакова. Фото: Александра Торгушникова

Фрейлина Перонская — Людмила Максакова. Фото: Александра Торгушникова

А потом за его плечами появится котомка — рюкзак, он станет скитальцем, проживет французский плен как открытие нового себя.

Присутствие Пьера в спектакле есть присутствие сложности.

Туминас ее ничуть не боится, не страшится объемных монологов об отвлеченном, неподъемных вопросов к себе и мирозданию. С ними в зал входит громада толстовских соображений. Именно Пьер, смеясь странным смехом потрясенного человека, произносит финальный монолог. Толстовское слово вложено в уста того, кого автор полагал своим вторым я:

— Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Меня — мою бессмертную душу!

Здесь только, в плену, в балагане, я узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом.

…Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам Бога.

А жизнь есть все. Жизнь есть Бог. Любить жизнь, любить Бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий!

И я привык. Я научился.

…Когда наши жизни сходят с курса, нам кажется, что все пропало. Но это всего лишь начало чего-то нового, лучшего. Пока есть жизнь, в ней есть и счастье. И много, много счастья впереди… И все это мое, и все это во мне, и все это я!

За его спиной, в глубине сцены, тихо стоит Наташа. Мы знаем: все у них впереди, и это сама судьба чутко сторожит графа Безухова, прозревшего для любви и страданий. Многоточием, открытым финалом завершается пятичасовая эпопея Туминаса.

Ушелец — Артем Пархоменко. Фото: Юлия Губина

Ушелец — Артем Пархоменко. Фото: Юлия Губина

…Однажды Михоэлс рассказал о своем разговоре со Станиславским, состоявшемся в тридцать седьмом. Константина Сергеевича до последнего дня его жизни волновала природа творчества. Он спросил Михоэлса: «Как вы думаете, с чего начинается полет птицы?» Тот ответил: «Птица сначала расправляет крылья». Станиславский возразил замечательно: «Ничего подобного. Птице для полета прежде всего необходимо свободное дыхание. Она набирает воздуху в грудную клетку, становится гордой и начинает летать».

Римас Туминас сейчас дышит трудно, временами с кислородом, но свобода его полета потрясает.

Римас Туминас и Юрий Цокуров. Фото: Александра Торгушникова

Римас Туминас и Юрий Цокуров. Фото: Александра Торгушникова

И уже на овациях сцену перед шеренгой им созданных персонажей пересечет, опираясь на палку, бородатый старик в полотняной рубахе, на миг приостановится, всмотрится в зал и с досадливым жестом скроется. Толстой.

«Я не хочу смерти. Я хочу и люблю бессмертие», — сказал он однажды. И стало по его слову.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow