В воскресение в Глазго начался климатический саммит, или, если говорить более официально, конференция сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата — COP26. Эта первая столь масштабная встреча за шесть лет — в 2015 году было заключено Парижское соглашение. Выполняется оно, если смотреть на статистику, неважно. Температура на планете продолжает расти быстрее, чем было предписано в Париже. И политические итоги неоднородные. С одной стороны, большинство крупных стран или их объединений хотя бы на уровне декларации приняли стратегии по достижению углеродной нейтральности в период с 2050 по 2060 год. В том числе и Россия. С другой стороны, подходы к достижению этой нейтральности принципиально разные. В то время как планета у нас одна. И тундра горит под Магаданом, и леса в Калифорнии.

Дальше других, как известно, продвинулась Европа, которая заключила жесткую и обязывающую «зеленую сделку» между членами ЕС, одним из несущих конструкций которой стала система торговли углеродными единицами.

Вот как она устроена. Правительство устанавливает разным отраслям экономики лимиты: какое количество СО2 они имеют право выбросить в атмосферу. Исходя из этих лимитов, каждое предприятие получает квоты. Как правило, до определенного уровня они бесплатные, но если происходит «перебор», приходится квоты покупать. И наоборот: если получилось сократить выбросы, то свою квоту можно продать. Все это и происходит на специализированной торговой площадке. А это уже огромный спекулятивный бизнес по торговле производными финансовыми инструментами, на котором делают деньги финансовые компании.

В принципе Парижское соглашение, на базе которого и происходит нынешняя декарбонизация, все это допускает, но пока процветает сепаратизм. Та же Великобритания отделилась от Европы и в смысле углеродного регулирования. А в Северной Америке объединенную систему создали штат Калифорния и провинция Квебек, которые входят в состав разных государств. В Японии и Южной Корее тонна углерода летом стоила 5–6 долларов. В рамках эксперимента, который начнется в следующем году на Сахалине, — от 150 рублей до 2000 тысяч рублей за тонну (тоже разница более чем в 10 раз).

При этом в 2018 году на европейской торговой площадке тонна углерода стоила 8 евро, а в середине 2021 года — далеко за 50. Более лихо за то время плясали разве что газовые фьючерсы.

Соответственно, сложно «монетизировать» и вклад каждой страны в глобальное потепление, даже если верно определить углеродный след. Вот, например, подсчет, которым поделился в разговоре с «Новой» директор Центра экономики окружающей среды и природных ресурсов НИУ ВШЭ Георгий Сафонов: «Углеродный след российского экспорта в 2020 году составил 2,5 млрд тонн СО2. При нынешней цене в ЕС $70 долларов за тонну СО2 это может принести «ущерб» для российского экспорта более $175 млрд в год. Но цена углерода будет расти как минимум до $80–100 за тонну СО2 к 2030 году. В этом случае издержки до 2050 года будут значительно выше, чем $200 млрд».

«Ясно одно: надежного долгосрочного прогноза на 30 лет по такому волатильному рынку быть не может. Тридцать лет назад нефть стоила 22 доллара за баррель, а десять лет назад — больше 100. И это товар, который давно стал глобальным в отличие от углеродных квот», — подчеркивает независимый эксперт по ТЭК Кирилл Мельников.

Кстати, пока Европа не собирается собирать трансграничный углеродный налог (СВАМ) «по полной». Он будет взиматься только с 2026 года и не затронет экспорт углеводородов. Основной удар придется на металлургов и производителей химудобрений.

Правительство России, как это следует из заявлений министра экономики Максима Решетникова и его непосредственного руководителя, первого вице-премьера Андрея Белоусова, намерено добиваться синхронизации углеродных единиц во всех юрисдикциях. Потому что вводить углеродный налог без этого бессмысленно.

«Необходимо, чтобы европейские регуляторы подтвердили, что наша система будет так же котироваться, что она будет учитываться при подсчете углеродного налога. Если синхронизации не будет, то эта штука никому не нужна», — говорит Сергей Пикин, директор Фонда энергетического развития.

Действительно, если не будет «зачета» углеродного налога, то система квот превращается исключительно в систему двойного налогообложения.

Посмотрите хотя бы на историю с (не)регистрацией вакцины «Спутник V». В случае с углеродным налогом они будут и дальше защищать собственную промышленность, которая уже вынуждена нести «зеленое» бремя в полной мере», — комментирует Кирилл Мельников, независимый эксперт по ТЭК.

«Декарбонизация экономики требует радикального снижения выбросов парниковых газов. На 80–90% ниже текущего уровня к 2050 году. За счет продажи углеродных квот этой цели достичь невозможно. Все гораздо серьезнее. Углеродный рынок — не «перекрытие» для бездействия по типу мы какие-то углеродные проекты поделаем, а на самом деле ничего сокращать не будем», — объясняет Георгий Сафонов из ВШЭ.

Впрочем, Россия заинтересована в унификации подхода к расчету углеродных единиц и их оборота еще и по другой причине. Снизить углеродный след можно не только за счет сокращения выбросов, но и за счет увеличения поглощающей способности экономики, в первую очередь, за счет лесов. И тут опять же возникает проблема подсчета. Пока методики России сильно отличаются от тех же европейских. Например, в стратегии низкоуглеродного развития, подготовленной тем же Минэком, предполагается увеличить поглощающую способность лесов до 900 миллионов тонн в год (сейчас 540 миллионов тонн). Едва ли и к 2050 году нам удастся на треть увеличить площадь лесов. А вот пересчитать нынешние возможности — вполне.

«Россия хочет выступить в Глазго с позиций глобальной интеграции. В принципе, для достижения целей Парижского соглашения общие правила игры необходимы. Однако пока, несмотря на глобальное потепление как на декларируемую угрозу № 1, наряду, например, с пандемией, страны «семерки» пытаются продавить собственные стандарты даже в конкуренции между собой, не говоря уж о позиции по отношению к остальным государствам», — объясняет Кирилл Мельников.

Например, Франция или Чехия поддерживают предложения России о придании атомной электроэнергии статуса «зеленой», в то время как Германия, которая взяла курс на полный отказ от атома, резко против.

Есть и еще более политизированная повестка. Например, спецпредставитель президента РФ по вопросам климата Руслан Эдельгериев считает, что санкционные войны препятствуют реализации общей повестки. И предлагает выводить из-под их действия климатические проекты.

Интересно, предполагается ли в таком случае снятие статуса иноагента с экологических НКО в России?