— Как вы думаете, что стоит за этим наездом? Понятно, что не забота о здоровье жителей Петербурга. Чем-то вы насолили нашим властям, но чем?

— Мы имеем дело с анонимными людьми, которые скрывают свои истинные намерения. Попытка разгадать, чего они хотят, обречена на провал. Никто не опирается на букву закона, никто не дает объяснений.

Я на виду, песни мои на виду, все знают, кто я и чем занимаюсь, а люди, которые запрещают мне петь, анонимны. Они анонимно решили, что жителям Петербурга вечером, 16 октября, нельзя слушать Обломова. Я даже не знаю толком: это в Смольном они такие одаренные или где-то повыше.

— Понятно же, что указание отменить концерт дал не Путин. Не может быть, чтобы наверху занимались такими, в сущности, мелочами.

— Почему вы так думаете? Это же Россия! Например, когда я в 2012 году выпустил песню про Медведева, то, насколько я знаю, в администрации президента инициировали «ответ» в виде убогого шуточного ролика про меня, Собчак и Парфенова. Его выложили на YouTube через анонимные аккаунты, но ролик был заблокирован за нарушение моих авторских прав.

Мне как-то отменили корпоратив, ссылаясь на то, что среди гостей, возможно, будет жена Медведева, а я, такой-сякой, спел в свое время песню про Дмитрия Анатольевича, и он на меня обиделся. Это же тоже мелочно, детский сад. Медведев, кстати, несколько лет назад забанил меня в твиттере, у меня официальная блокировка от тогдашнего премьер-министра страны. Причем я ничего ему не писал: ни сообщений, ни комментариев. Аналогичный случай был в Америке, когда Трамп забанил какого-то пользователя, но ему через суд объяснили: «Вы же представитель власти, слуга народа, вы не можете блокировать людям доступ к своей странице». Не могу себе представить, чтобы наш суд сказал что-то такое Медведеву или Путину.

— Но формально ведь власти правы. Питерское правило, что концерты надо согласовывать в комитете по культуре, действительно существует. Оно дурацкое и не очень законное, но оно есть. И вы его нарушили.

— Насколько я знаю, никто ничего не нарушил. По их правилам согласовывать надо только большие концерты. А в нашем случае обе площадки были некрупные, поэтому отмазка из серии «не было согласования» не работает. И даже если бы так:

Нигде в их правилах не написано, что можно делать вот так.

— Что вас больше всего удивило в истории с отменой?

— Что они тратят столько усилий на ерунду. Приехало несколько автобусов — не просто полиция, а все проверяющие органы, мне их перечислили: Роспотребнадзор, еще какой-то надзор. Черные маски, бронежилеты — прямо целая операция. Задача первостепенной важности: отменить концерт Васи. Неужели ничего более важного не нашлось? Так же меня удивляло, когда пропагандисты тратили эфирное время, чтобы рассказывать про меня гадости по телевизору. А боты с «фабрики троллей», которые периодически дружно приходят к нам на ютуб-канал? То же самое. Когда отменили концерт, пришла куча анонимных пользователей, начали писать, что это наказание за то, что мы против России, и вообще — кому нужен этот Обломов?

— На самом деле это уже рутина. Последние года три отмены идут чередой: Нойз, «Порнофильмы», «Ногу Свело!»… Список длинный. С вами ведь тоже это не первый раз.

— Нет, так жестко и внаглую это происходит впервые. Были случаи, когда звали организаторов в администрацию и спрашивали: «Зачем вы возите этих артистов?» Кто-то кого-то просил, звонил, переносил, намекал. А так, чтобы приехала полиция, чтобы не дали сыграть, — такого никогда не было, вообще никогда.

Был случай (в Саратове, если не ошибаюсь), когда в зал начала заходить полиция, ее становилось все больше. Я видел со сцены, как они выстроились в шеренгу позади зрителей. До конца остается три песни, две, одна, а полиция ничего не делает, смотрит. Потом, когда мы уже сидели в гримерке, пришли полицейские и спросили: «Василий, можно с вами сфотографироваться?» — «И это все?» — «Да, все». И ушли. Это было очень смешно.

Была глупейшая ситуация два-три года назад, когда меня позвали играть на День России, причем долго звали, уговаривали, согласовывали райдер и внешний вид сцены, а потом сами же отменили. Видимо, кому-то показалось, что Обломов и День России — это не сочетается.

Уже в этом году в Москве пришли трое в форме, в погонах, с папками, ходили и фоткали людей в зале. Это было в январе, как раз когда возвращался Навальный. Тревожная ситуация, потому что непонятно, чего хотят. На мой вопрос владельцам клуба: «А что это было?» — они сказали, что полицейские пришли проверять, соблюдается ли социальная дистанция. Но это же должен делать Роспотребнадзор, полиция здесь при чем?

И так далее. Было разное. Но такого, как сейчас, никогда.

— Все это странно. Вы не «иностранный агент», не экстремист, в ваших песнях нет мата, пропаганды наркотиков, нет даже каких-то особо злобных выпадов против власти. Посты в соцсетях вы тоже пишете крайне сдержанно. Не получается найти логику.

— Логики нет. Триггером могла послужить какая-нибудь песня, вышедшая лет пять назад, а услышали ее только сейчас. Могли обратить внимание на наш клип с Дудем «Нести херню», снятый в 2017-м, и сказать: «Как они посмели шутить про наше телевидение!» Могли прочитать интервью, которое я вам и давал. Что угодно. Я действующую власть не люблю и никогда этого не скрывал, вот они и отвечают взаимностью. Они считают, что все, что есть в стране, — это их: информационное пространство, концертные площадки, весь бизнес, все деньги. И если ты делаешь что-то без их участия, не прося у них ничего и не завися от них, им это не нравится. Почему именно сейчас так на меня возбудились, не знаю, но это вполне укладывается в то, что происходит последний год. Если им хватало мозгов задавать вопросы Лие Меджидовне Ахеджаковой и разбираться с театром «Современник», то что говорить про меня? Они просто не хотят ничего и никого.

— То есть тупо идет зачистка?

— А вы сами не видите? Давно уже декларируется, что есть только одно мнение, а другое — неправильное. И сейчас это воплощают на практике.

— Помню, как год назад вы меня убеждали, что все запретительные меры касаются в основном Навального и навальнистов. А остальные особо их не волнуют.

— Власть принимает всерьез только тех, кто на нее посягает, тех, от кого, по их мнению, исходит опасность.

— И это точно не вы.

— Поэтому со мной, возможно, и происходит лайт-версия. Как в старом анекдоте: «Было бы за что, вообще убили бы». Бастрыкин же говорил как-то про совершенно невиновного человека на митинге: мол, дал бы ему год условно и все. Невиновному — год условно! Опять-таки. Возможно, в моем случае это только усердные люди из департамента культуры Санкт-Петербурга стараются, и моя проблема касается только Северной столицы. Я ж не знаю. Ни запретительных бумаг, ни имен у нас нет.

— Могли бы так не стараться. Пандемия и так уже практически уничтожила развлекательную индустрию в стране. Клубы закрываются, концертов исчезающе мало. А их еще и срывают.

— Беды индустрии государство нисколечко не заботят. Оно спасает только то, к чему имеет отношение. Есть артисты, которые пасутся около государства, артисты, которые поддерживали поправки, пели за Крым. У них все в порядке, они этой осенью проехали по Дням города, заработали денег. Про них никто не забудет. Страдает независимая индустрия, та, которая с руки государства никогда не ела, ничего не получала на протяжении этих двух пандемийных лет и, думаю, не получит. Я читал все эти обращения к правительству независимых промоутеров с криком «Помогите!». Ну и, разумеется, никакого ответа, никто помогать им не стал. Будет концерт на День милиции — выступят Александр Маршал, Олег Газманов, Стас Михайлов, Тимати подтянется, все будет хорошо. А спасать бизнес… Зачем? Государство не заинтересовано в нем. Путин же говорил, что бизнесмены — жулики, он произносил это вслух. Государство так к нему и относится: помрет — и бог с ним, никто плакать не будет.

Для индустрии хуже всего то, что мы не знаем, что завтра стукнет им в голову. Чтобы выступать, надо планировать свою жизнь хотя бы на два-три месяца. Нужна стабильность, которой нет. Мы уже два года думаем провести большой юбилейный концерт, но можно это или нельзя, не знаем ни мы, ни промоутеры, ни организаторы, ни площадки. Я все понимаю: вирус, опасная ситуация.

— Когда идет такая мощная череда запретов — не только санитарных, политических в первую очередь, — логично ожидать появления андеграунда. Так уже было в восьмидесятые: подпольные концерты, подпольная звукозапись. Реально это сейчас?

— Не думаю. Спроса нет, людям безразлично все это. Должна быть тяга к независимому высказыванию, люди должны чувствовать, что этот поезд в огне, и нам не на что больше жать, чтобы пойти слушать музыкантов в квартиры и подвалы. А поезд у них не в огне. Если зайти на российский ютуб и посмотреть, что в трендах, что больше всего интересует наших пользователей, вы увидите, что там чистое развлекалово — не только политики нет, но и вообще ничего серьезного. Новая музыка будет появляться в любом случае, в любых обстоятельствах, это закон природы. Но будет ли она иметь социальную направленность — не факт. Что касается меня, то даже если мне запретят концерты, я уходить в подполье не буду, мне это кажется унизительным. Не собираюсь ни от кого прятаться.

— Тут еще на повестке дня кризис жанра, которым вы всю жизнь занимаетесь. Вы начинали заниматься музыкальной сатирой в нулевые, в относительно спокойное, сытое и даже веселое время. А сейчас другой фон: люди пачками умирают от вируса, людей пытают в тюрьмах, люди получают огромные сроки непонятно за что. Плюс нищета, которой становится все больше вокруг. Как-то не особенно весело.

— Именно поэтому у меня последняя пластинка совсем не смешная, а в конце лирический герой умер и был похоронен. Действительно уже не до смеха. Шутить я умею значительно лучше, чем какой-нибудь Тигран Кеосаян, но мне кажется, что ситуация вообще не смешная. Есть ощущение, что маски сорваны. Всех, кого государство считает своим врагом, оно выводит из правового поля. С ним могут сделать что угодно: запретить концерт, отравить, посадить, объявить иностранным агентом, налить зеленки в глаза, подослать каких-нибудь уродов, чтобы сломали руки. Было ощущение, что есть грань, которую государство не позволит себе перейти, а сейчас, кажется, что уже этой грани нет.

— И что делать?

— Не знаю. Рецептов нет. Я не могу повлиять на процессы, которые происходят, я могу их только описывать. Никогда не считал, что песней можно изменить мир. Я не пишу гимны революционерам или инструкции, как свергать власть (эта часть интервью обязательна к прочтению для людей из Смольного). Я описываю жизнь и время, не более. Не я же придумал проблемы и явления, о которых пою, я их просто описываю. И я не понимаю, зачем государству со мной бороться. Бороться с песнями, с книгами — идиотизм и темнота. Это же, в конце концов, искусство, а не ядерная бомба, оно иначе работает.