— Когда стало известно о том, что вы теперь «физлицо-иноагент», в фейсбуке появилась запись, что это далеко не первый такой статус для вас. Поясните, что имелось в виду.

— Я имела в виду свою принадлежность к «Голосу» (организация признана Минюстом «иноагентом». — Ред.) с 2000 года. В 2001 году появилось также региональное отделение «Голоса», я была председателем его правления. В 2006 году образовался еще и фонд в поддержку демократии «Голос-Поволжье» (признан Минюстом «иноагентом». — Ред.), и мы тоже туда вошли. Все организации занимались наблюдением на выборах — как в Самарском регионе, так и в соседних областях, вплоть до Калмыкии. А потом пошло-поехало: в 2013 году «иноагентом» признали основной «Голос», в 2015 году — обе региональные организации, включая фонд. Затем мы влились в общественное движение «Голос», но в августе этого года и его признали «иноагентом». Теперь «иноагентом» стала лично я, еще и с «функциями СМИ»: то есть это клеймо со мной уже в четвертый раз.

Я была потрясена. Мне пришлось в жизни перебрать множество профессий в поиске себя. Но я никогда не работала и даже не претендовала на роль журналиста. Пекла хлеб, была несостоявшимся учителем начальных классов, электромонтером высоковольтных подстанций с допуском больше 10 тысяч вольт, директором библиотечных систем. Но журналистом я быть даже не мечтала — и вдруг я стала целым «СМИ», по сути. И новость о «присвоении» этого статуса я даже не видела, мне позвонила знакомая журналистка. После этого наступил шок: мне казалось, что уже достаточно всего произошло. И организации уже «иноагенты», и меня лично судили уголовным судом. А теперь еще и личное клеймо.

— Правильно ли я понимаю, что пока, кроме той записи в реестре, которую все видели, у вас нет вообще никакой информации о том, что конкретно вам вменяют?

— Конечно, нет. После объявления меня «иноагентом» я проверила свою карточку Сбербанка, она у меня одна, я ею в основном рассчитываюсь везде, туда переводится пенсия. Никаких иностранных поступлений на нее не было. При этом я не отрицаю, что да, мы учили людей наблюдению на выборах. Это было добровольной инициативой, и мы методично с мая организовывали людей и звали их в качестве наблюдателей, переписывались с ними, встречались очно. Да, в день выборов мы собирали информацию о них, но это наше право как граждан страны. Еще я публиковала данные о нарушениях на разных участках с указанием их номеров в своем фейсбуке.

Но это все. Никаким субъектом с «функциями средства массовой информации» я не была. Более того, у меня нет какого-то иностранного гражданства, в чем мог бы состоять дополнительный упрек. Я 70 лет прожила в Самаре.

— А в рамках «Голоса» у вас была какая-то зарплата?

— Нет. С момента, когда нас признали «иноагентами» в 2013 году, у организации не могло быть никакой зарплаты. И даже до этого зарплата была небольшой: когда меня судили по уголовному делу, все видели мои заработки, потому что мы о них отчитывались. Максимальный мой заработок составлял 10 тысяч рублей — и то в период, когда шла избирательная кампания, то есть я вовсю моталась по регионам. Но как только мы стали «иноагентами», любое содержание сотрудников было прекращено.

— Кроме официального опубликования в реестре и звонка от журналистки, получали ли вы еще какие-то оповещения от того же Минюста или других государственных органов?

— Никто мне не звонил, никаких бумаг через «Госуслуги» или почту я не получала. И только сейчас я поняла подлость внесения себя в список 29 сентября. До 15 октября я уже обязана отчитаться за два дня сентября о какой-то своей деятельности.

— Так давайте публично отчитаемся, через газету. Вспомните, что вы делали 29 и 30 сентября.

— Я 28 сентября уехала из Самары в деревню в области, там сидела дома или гуляла около реки вместе с собакой. Также я фотографировала деревья, природу и выставляла эти снимки в сториз в своих социальных сетях. По вечерам я разговаривала с членами избирательных комиссий с правом решающего голоса, поскольку недавно мною был поднят вопрос о неравномерной оплате труда среди членов УИК и ТИК. У своих знакомых членов избирательных комиссий с правом решающего голоса я спрашивала, сколько они получили денег, я и до этого у них интересовалась подобной информацией. Мне было важно, каким образом и на основании каких документов члены УИК и ТИК узнают о получении выплат в рамках избирательной кампании. На основании этих данных я собиралась писать публичный материал.

— Не могу не спросить, какой породы ваша собака.

— Собака у меня чудесная! Мама у нее — дипломированная пинчерша, а папа — «пришелец». Я ее взяла из неблагополучной семьи, где прозевали «папу-пришельца», взяла самую слабенькую в прошлом году в мае. Не хотела еще брать, потому что прошлая моя собака уже два года как умерла. Но мне вдруг стало так грустно, что я решилась завести собаку снова. Она у меня совершенно замечательная, ее зовут Юста.

— Можете смело писать в отчетах, что пинчер — иностранная порода, для контролирующих органов это будет важно, кажется.

— (Смеется.) Да уж.

— Как ваши близкие и друзья отреагировали на ваше признание «иноагентом»?

— Во-первых, мне пришли, без преувеличения, сотни сообщений, которых я даже стесняюсь, со словами поддержки от тех людей, кто адекватно воспринимает происходящую ситуацию. Некоторые меня не понимают, но я стараюсь с такими людьми не вступать в диалог. Некоторые друзья и подруги пытаются меня всячески воспитывать, говоря, что, мол, бросила бы ты эти нападки на власть давно, зачем ты занимаешься политической деятельностью.

Еще меня пугают тем, что рано или поздно могут посадить. Но я и в 80-х годах в обкоме партии получала угрозы, что меня посадят.

— Просто одной из недекларируемых, но явно преследуемых целей внесения человека в список «физлиц-иноагентов» является некоторое отторжение социума от него. Раз это почти «враг народа», то нужно держаться от такого человека подальше ради собственной безопасности. Насколько вы на себе это ощутили?

— Тут уместнее сказать, что «иноагентство» затрудняет мою обычную жизнь хотя бы потому, что я не собиралась отчитываться ни перед кем за свои пенсионные траты и вообще жизнь на пенсии. Мне вообще казалось, что в Сбербанке все траты по карте видны и так, смотрите себе, как я трачу свои 15 тысяч рублей пенсии. Теперь у меня будет уходить время не на чтение или размышления о жизни, а на заполнение многостраничных отчетов. У меня были планы на ленивое времяпрепровождение во время пенсионной жизни, а теперь из-за этих обязанностей я подавлена. Уже такие мысли иногда: когда-нибудь я буду свободной вообще? Почему все время я вынуждена находиться в обременении перед государством?

Ну и к тому же я человек активный, я и в своей деревне иногда пишу какие-то жалобы в местные органы власти. Самый действенный способ пожаловаться сейчас — это опубличить информацию в соцсетях, потому что обычная письменная жалоба запросто может быть спущена в унитаз. Но теперь, если я захочу пожаловаться на управляющую компанию за неубранный мусор, то должна буду предварительно разместить большими буквами информацию о том, что я — «иностранный агент».

И какое-то время я сидела и думала: как же теперь на моих обращениях отзовутся этот статус и эта плашка? Но потом я поняла: ну и пусть. Да, буду писать эти слова про «иноагента», ничего страшного.

— Вы уже не раз сталкивались с теми, кто должен контролировать «иноагентство» на местном уровне. Как вам кажется, эти люди все понимают либо мы наблюдаем явление безмолвных технократов, просто выполняющих волю высшей власти?

— В 2015 году, когда на наше региональное движение составляли протоколы, в качестве обоснования «иноагентства» был указан тот факт, что у нас лежала в офисе книга партии «Яблоко», в названии которой фигурировало слово «международный». И когда эту книгу вносили в список доказательств нашего «иноагентства», я видела опущенные взгляды чиновников. Глаза опускали и судьи, по их лицам я видела, что они все понимают, какой это абсурд. Но с этим виноватым взглядом они все равно исполняли приказы, глядя сквозь нас в стену. Ведь понимание того, что они делают что-то плохое, не означает осознание этого. Когда мне присуждали штраф в два с лишним миллиона рублей при моей тогдашней пенсии 12 тысяч в месяц, судьи ведь должны были осознавать, что обрекают меня на страдания. Но этого осознания именно нет, есть только стремление исполнить приказ не задумываясь.

И я этих людей понимаю. В стране созданы условия, когда ты больше не найдешь работу, если потеряешь то место, на котором ты сейчас. Ты потратишь кучу времени и эмоций и, может, найдешь альтернативу, но это место точно будет хуже твоего нынешнего. Люди, которые штампуют протоколы и приговоры, совершенно точно это понимают. Это безвыходность из-за тотального контроля над людьми. Цель жизни любого человека ведь не в том, чтобы мучиться угрызениями совести: «Как же теперь Кузьмина будет жить с этим штрафом!» Любой человек всего лишь хочет сохранить свою жизнь и обеспечить комфортные условия для жизни своим близким.

Правда, не у всех такое трагическое положение. Кто-то, напротив, считает, что ухватил бога за бороду, так что позволяет себе топать ногами, как на меня топали те же следователи. Для них прибавление одной звездочки и благодарность за преследование пенсионерки — это счастье. Другие вообще не видят ничего особенного в происходящем: да, я ее наказал, «а че она»? Зачем вот ей эти выборы? Это не только чиновники, это так даже мои подруги говорят!

— Вы упомянули, что в 80-е годы вас тоже грозились посадить. Нынешняя ситуация напоминает те времена или сейчас все столкнулись с каким-то принципиально новым типом давления?

— Есть похожесть, но история сейчас принципиально другая. Похожа ситуация методами: задавить, заглушить, унизить, осудить. Еще есть сходство в чиновничьем рвении — нужно максимально быстро исполнить наказание.

Но! В чем разница? В советское время, когда мы боролись за переименование Куйбышева обратно в Самару, мне третий секретарь обкома сказал: «Вас же могут превратить в лагерную пыль». Но это была перестройка, и в словах партийных работников была растерянность: наверху требовали свободы слова, а это напрямую угрожало их власти. Поэтому, когда название все-таки поменяли, они прибежали и мелко мне отомстили, уволив за то, что я якобы воровала томики Ленина. Но это была какая-то паника и растерянность. Сейчас растерянности у исполнителей нет. Все приказы выполняются без малейших сомнений.