Осенью 1938-го по центральному аппарату НКВД прокатились аресты. Новой чистки требовал Сталин. Он регулярно получал протоколы допросов ранее арестованных сотрудников НКВД и полностью был в курсе дел. Берия 23 октября направил Сталину протокол допроса бывшего начальника Свердловского НКВД Дмитрия Дмитриева, в котором тот щедро сыпал фамилиями «заговорщиков»: Деноткин, Агас, Пассов, Гендин, Волынский. Берия тут же уточнял: «Пассов и Гендин нами вчера арестованы», а материалы на «подозрительного по шпионажу» Волынского «нами проверяются, и он намечается к аресту». В тот же день Берия вдогонку пишет еще одну записку и победно сообщает об аресте Волынского.

Сталин тут же дает руководящее указание, о чем свидетельствует архивный документ:

Но откуда Сталин знал фамилии именно этих работников? На Агаса и Деноткина показал Дмитриев, а остальные? На Лубянке многие сотни сотрудников. Ответ прост. Для Сталина регулярно готовили «Сводку важнейших показаний арестованных по ГУГБ НКВД», в которой приводились краткие данные по делам арестованных и конспективно излагались их показания. В архиве сохранились эти сводки за период с ноября 1937-го по апрель 1938-го. В них обязательно указывалась фамилия того, кто ведет следственное дело и получает от арестованных признания.

И на сводках имеются пометы Сталина, свидетельствующие о его деятельном участии в ходе расследования и инициации новых арестов. Сталин ввел и свои условные знаки, проставляемые им на полях сводок. Круг с крестом напротив фамилии означал «арестовать», а пустой круг — «взять на учет». А чаще всего он просто писал «Арестовать». Читая сводки, Сталин писал уточняющие вопросы об упомянутых лицах: «Где он?», «Где они?», «Кто он?»

Фамилии основных следователей крепко засели в голове у Сталина. Он знал их наизусть. Отсюда и его уверенная распорядительность в отдаче приказов на их аресты.

И тот действовал быстро. На следующий же день — 25 октября — были арестованы Николай Николаев-Журид, Вениамин Агас и руководящие работники контрразведывательного отдела НКВД: Самуил Деноткин, Михаил Листенгурт, Бечирбек Дзиов.

А вот с Николаем Кучинским вышла заминка. Он к тому времени, оставив следственную работу, переключился на охрану дипломатического корпуса. Но то ли о нем забыли, то ли не могли понять, о каком следователе идет речь. Его поиски в здании НКВД заняли несколько дней. Наконец 28 октября и он был взят под стражу. Берия мог вздохнуть спокойно — задание Сталина выполнено в точности.

Агаса и Листенгурта расстреляли в феврале 1939-го, остальных упомянутых в сталинской записке — в январе и феврале 1940-го. А в 1937-м все они активно участвовали в фабрикации дел и были щедро награждены. Их следственный почерк был прост: показания надо выбивать. Об этом рассказал 20 января 1939 года Борис Берман: «Следователь Дзиов, который допрашивал первое время меня в Лефортове, заявил мне, что он будет меня бить толстой резиновой палкой, точно такой же, какой бьют в гестапо. До какой степени политического разложения нужно дойти, чтобы человек, претендующий на звание чекиста, мог себя сравнивать с палачами из гестапо». Все точно. Во время ареста у помощника начальника контрразведывательного отдела Дзиова была изъята «резиновая дубинка полицейского образца». А Кучинский на следствии добавил важную деталь: оказывается, Дзиов в мае 1938-го во время допроса в Лефортово убил арестованного зама Ленинградского УНКВД латыша Мартина Состэ.

Много позже, уже на склоне лет, Сталин четко обозначил свой принцип руководства органами госбезопасности: «У чекиста есть только два пути — на выдвижение или в тюрьму». Время от времени он брался за вторую часть этой формулы, и волны репрессий накатывали на самих обитателей Лубянки.

Да, пришло время. Те, кто ревностно исполняли сталинские указания и щедро награждались Сталиным, должны были последовать вслед за своими жертвами.

Арестованный 4 сентября 1938-го помощник начальника 5-го отдела ГУГБ Зиновий Ушаков, фабриковавший дела на сталинских соратников по Политбюро, хорошо знал эту кухню: «Эйхе был арестован в ночь на 30 апреля 1938 года, и я тотчас же начал его допрашивать. В его допросе помогал мне горячо Николаев, и в ту же ночь он написал первое показание. 1 мая после военного парада я ушел в отдел и вновь занимался допросом Эйхе… 2 мая с утра я снова занялся Эйхе и получил от него показания о Косиоре С.В., Гилинском, Мирзояне и некоторых других заговорщиках».

Так от кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б) Роберта Эйхе добились показаний на члена Политбюро Станислава Косиора, члена ЦК Левона Мирзояна, занимавшего должность первого секретаря ЦК Компартии Казахстана и наркома пищевой промышленности Абрама Гилинского. Крупная добыча! Их всех расстреляли.

Понятно, что выбивание показаний служило делу новых арестов и расширению круга именитых обвиняемых. Сталину важно было с помощью следственной фальсификации расправиться с некоторыми из своих ближайших соратников. Для того и выбивали вымышленные показания. Но это делалось и на рядовом уровне, когда речь шла о заурядных делах на местах.

Массовые аресты, упрощенное оформление дел и внесудебная расправа на «тройках» вовсе не требовали какой-то изощренной выдумки следователя. Сверху были заданы категории — кого брать и расстреливать. Чего же еще? Но нет, и тут фантазировали, сочиняли и фабриковали дела на несуществующие «антисоветские и заговорщические организации». Цель довольно точно сформулировал начальник Челябинского УНКВД Павел Чистов. Его заместитель Федор Лапшин вспомнил на следствии один характерный эпизод: «Однажды в откровенной беседе по делу «широкой организации церковников и духовенства» я прямо сказал Чистову, что я не верю в существование этой организации и спросил его, для чего это нужно. На что Чистов мне ответил примерно так, что

Ни больше ни меньше! Следователи НКВД работали на историю. Точнее, на сталинскую версию истории. Ведь если Сталин возвестил, что страна наводнена врагами — значит, так оно и должно быть.