Тюрьма здорово обогатила мировую литературу. Есть тюремные мемуары, тюремная проза, тюремная поэзия. А в Беларуси наверняка однажды издадут сборник последних слов в суде. Потому что этих слов с августа прошлого года в Беларуси произнесено уже больше тысячи. А уголовных дел, связанных, по утверждению силовиков, с экстремизмом, в производстве больше четырех тысяч. Так что последних слов будет еще много. И сборник, похоже, будет многотомным.

В последний день лета последние слова в суде произнесли флейтистка Мария Колесникова и юрист Максим Знак — после того как прокурор потребовал для обоих по 12 лет лишения свободы. Правда, их точные слова и формулировки мы в ближайшее время не узнаем: суд над Колесниковой и Знаком — закрытый.

Но адвокаты Марии и Максима кое-что все-таки смогли рассказать, осторожно протиснувшись сквозь решетку подписки о неразглашении. Адвокат Владимир Пыльченко рассказал, что Максим Знак выступал с последним словом три часа. Он в очередной раз снайперски уничтожил все доводы обвинения (в очередной — потому что этим он занимался на протяжении всего процесса). Мария говорила короче и эмоциональнее — не о фальшивых обвинениях и не о собственной невиновности, а о нравственном выборе, о любви к людям, о будущем Беларуси. Благодарила адвокатов, которые за время следствия были лишены лицензий и, соответственно, права на профессию. Совершенно точно замечала, что процесс, каким бы ни был его итог, станет историческим.

Это правда. Вне зависимости от того, какой приговор будет оглашен, процесс действительно будет историческим. Точно так же, как суды над Виктором Бабарико, Сергеем Тихановским, Николаем Статкевичем, журналистками телеканала «Белсат» Катериной Андреевой и Дарьей Чульцовой, гражданкой Швейцарии Натальей Херше, умственно отсталым Дмитрием Гопта, который плачет в колонии и просит маму забрать его домой. Жернова перемололи уже многие сотни белорусов. На подходе тысячи.

Осужденных пока — чуть меньше тысячи. Но суды пока не работают в круглосуточном режиме — им спешить некуда. Сидят люди — и хорошо. Какая им, собственно, разница, где сидеть — в СИЗО или в колонии? Все равно ведь впереди годы заключения.

Но суда над Марией Колесниковой могло не быть вовсе — режим дал ей шанс уехать. Впрочем, даже не шанс: ее просто выдворяли из страны, как когда-то Солженицына. 7 сентября прошлого года Колесникову задержали на улице, посадили в микроавтобус с надписью «Связь» и увезли в неизвестном направлении. К тому времени Виктор Бабарико, в штабе которого она была одной из ключевых фигур, был арестован, как и другой кандидат в президенты Сергей Тихановский. Светлана Тихановская тогда уже уехала из Беларуси, и в стране шла тихая зачистка штабов кандидатов. Одних сажали, другим настойчиво предлагали немедленно уехать. Даже довозили до границы на оперативных машинах, чтобы никто не передумал. В общем, выпроваживали с эскортом и, можно сказать, с почетом. Колесникову привезли на белорусско-украинскую границу вместе с коллегами по штабу Иваном Кравцовым и Антоном Родненковым. Ее, как потом рассказывали Кравцов и Родненков, силой затолкали к ним в машину уже на нейтральной территории. Но Мария порвала свой паспорт и побежала в сторону Беларуси. Там ее снова посадили в микроавтобус — уже без надписи «Связь» — и увезли в СИЗО, где предъявили обвинение в организации массовых беспорядков и заговоре с целью захвата власти. Больше ее никто не видел — до самого суда.

Вот что странно: в Беларуси сейчас столько народу сидит, что в каждой камере есть политические. И кое-какая информация благодаря плотности политического населения тюрем просачивается на волю. Некоторые выходят — как, например, руководитель «Пресс-клуба» Юлия Слуцкая, которая успела за восемь месяцев в СИЗО посидеть с руководителем Союза поляков Беларуси Анжеликой Борис, правозащитницей «Вясны» Марфой Рабковой, сотрудницами портала Tut.by Людмилой Чекиной и Аллой Лапатко, журналисткой Ольгой Лойко. А врач-стоматолог Наталья Любецкая провела трое суток в СИЗО КГБ и оказалась в одной камере с подругой семьи Виктора Бабарико Светланой Купреевой, которая сидит второй год без всяких следственных действий. Через письма, через адвокатов, через тех, кто вышел, можно составлять схемы перемещения политзаключенных по камерам и тюрьмам.

То ли ее держат в одиночной камере, то ли тщательно отбирают соседок, которые точно в ближайшее время не выйдут и ничего про нее не расскажут.

Тем не менее перед началом закрытого процесса в зал суда на несколько минут впустили государственных журналистов. И те распространили по собственным телеграм-каналам короткую, в несколько секунд, видеозапись. На ней Колесникова — уже брюнетка, а не блондинка, но все с той же ультракороткой стрижкой, — в черном платье танцует в клетке. Потом телеграм-канал штаба Бабарико сообщил, что по дороге в суд и из суда Мария поет для конвойных — например, попурри из «Битлз» и Эллы Фицджеральд. А еще читает им лекции о Гайдне, Бахе и Шостаковиче. Про нее говорят — экспрессивная. Несомненно, это так. Но еще и самая неординарная личность прошлогодней президентской кампании и последующих массовых протестов. Хотя Мария в них и не участвовала, лишь несколько раз появлялась на маршах и тут же уезжала. Ей достаточно было просто существовать в этом городе, и он становился ярче. А сейчас он с каждым днем пустеет. Одни уезжают в тюрьмы, другие — в эмиграцию. Иных опций в нынешней белорусской жизни, кажется, уже и не предусмотрено.

Максим Знак — личность совсем другого склада: блестящий юрист, буквоед, педант. У Колесниковой — музыка, флейта, эмоции, смех, танцы в клетке. У Знака — параграфы, поправки, подпункты, ссылки. Но сухарем его уж точно не назовешь: в свободное от параграфов время Максим пишет стихи и песни. А еще до ареста он был доцентом юрфака Белорусского государственного университета, вел хозяйственное право. Студенты Знака рассказывают, что на лекциях они решали задачи и проводили импровизированные судебные заседания. А еще он называл своих студентов исключительно коллегами. Теперь они говорят: прошлым летом Максим Знак просто пытался показать всем белорусам, как должен работать закон, — за это его и судят. А выпускница юрфака нынешнего года Екатерина Винникова во время вручения дипломов, произнося слова благодарности преподавателям, упомянула и Максима Знака. В итоге вместо выпускного вечера она отправилась на 15 суток в тюрьму «за пикетирование путем выражения общественно-политических взглядов». Это просто пример того, какую реакцию теперь вызывает у чиновников любого ранга фамилия Знак.

Максим, кстати, присутствовал в октябре прошлого года на встрече Лукашенко и политзаключенных в СИЗО КГБ. По словам адвоката Ильи Салея (у Салея были те же обвинения, но в апреле его выпустили под залог, и он быстро уехал из Беларуси), Знак пытался убедить Лукашенко, что необходимо выпустить людей из тюрем, и это поможет снизить напряжение в обществе. Он говорил: «Посмотрите, сколько людей на улицах». Лукашенко отмахивался: «Ай, да там в самый пик было 46 тысяч, мы всех подсчитали». И, конечно, не забыл на голубом глазу сообщить юристу Знаку, что Беларусь — правовое государство, в котором нет политзаключенных.

Мария Колесникова и Максим Знак в прошлом году были в первой сотне белорусских политзаключенных (я сейчас не говорю о тысячах «административных», прошедших тюрьму на Окрестина).

Другие уголовные дела стряпались быстро, споро, без пауз. Дело Знака и Колесниковой нужно было придумать с особой изощренностью, чтобы не «двушечку» дать, как журналисткам «Белсата», а лет на 10–12 упрятать в лагерь. Вот и ждали. Сочиняли. Шили. Клепали. Фантазировали. Получился 41 том. А хоть бы и один, или сто, или тысяча — неважно. Важно, что Максим и в тюрьме сочиняет стихи. А Мария в клетке все так же, как прошлым летом, складывает пальцы сердечком. И пусть давно уже в Минске никаких сердечек нет, — теперь это ее личный фирменный жест. Ностальгический, как соло для флейты.