Если набрать в поисковике «Яндекса»: «Сергей Адамович Ковалев», — третьей строчкой выскочит ссылка на некий сайт, где про него написано так: «Советский диссидент и российский правозащитник, получивший прозвище «гаденыш», Ковалев не раз обзывал своих сограждан быдлом. И вернуться к человеческому состоянию россияне могут, если проголосуют за Явлинского»…

Эту характеристику Григория Явлинского мы и попросили прокомментировать:

— Это грязь, которой часто мажут всякого порядочного человека, тем более такого масштаба, — его же нельзя было не заметить. И как всегда в таких случаях, это перевертыш: я не знаю никого другого, кто относился бы к любому человеку с таким же неизменным уважением. А к «народу» — что ж, народ — это особая, очень сложная тема.

которые традиционно провозглашают, что правозащитная деятельность выше политики. Ковалев возражал, что позиция «над схваткой» станет возможна не раньше, чем победит демократия. Такой шанс, по его мнению, в начале 90-х был.

Есть извечный русский вопрос о возможности для интеллигента сотрудничать с властью. Ковалев всей своей жизнью ответил на него безукоризненно: он не боялся запачкаться, когда в политике был смысл, — возглавлял в Верховном совете РСФСР комитет по правам человека, провел закон 1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий», затем был первым Уполномоченным по правам человека в России и в этом качестве ходил пешком по Грозному под бомбежками, поскольку чеченцы тоже были гражданами России. И подал в отставку со всех постов, как только понял, что его сотрудничество с властью приносит демократии и правам человека больше вреда, чем пользы. Такой отказ от власти тоже ведь требует осознанности и мужества. Тем не менее он оставался депутатом Госдумы до 2003 года, и оставался бы дольше, пока можно было сделать хоть что-то…

— Он ведь не участвовал в создании партии «Яблоко» в 1993 году?

— Нет, в создании он не участвовал, и он никогда не был членом никакой партии, пока не вступил в «Яблоко», но это был такой человек: как бы отдельно стоящий в силу своего масштаба. После смерти в 1989 году академика Сахарова, с которым он дружил, я думаю, равновеликих им фигур уже не было. Он сделал бы огромную честь своей поддержкой любой партии, но в «Яблоко» он вступил только в 2006 году, когда мы уже потеряли мандаты в Думе.

Не это, с его точки зрения, было важно. Он говорил — сейчас я процитирую, у меня это записано в телефоне: «Нормальная позиция в политике такая: добьемся результата — хорошо, а если не добьемся, мы все равно не поменяем свое мнение. Это наша страна, мы ее граждане и вольны держаться своих позиций». В «Яблоке» Ковалев стал бессменным членом Федерального политического комитета и был для нас нравственным камертоном. Больше всего он ополчался против соглашательства, считал невозможным размениваться на политические компромиссы ради тактических выгод и в конечном итоге чаще всего оказывался прав. В русской истории такая цельность вообще редкое качество.

— Иногда он производил впечатление человека упрямого, как осел.

— Нет, я не раз был свидетелем того, как он принимал чужие мнения и корректировал свою позицию, как бы преодолевая собственную несговорчивость. Он думал медленно, а только так это и можно делать, хотя иногда выдавал готовые ответы: это означало, что над вопросом, который у нас возник вот только сейчас, он уже думал много лет. Зато обдуманную позицию он без обиняков выкладывал любому. Например, он считал неправильной политику, которую по отношению к России ведут западные страны, и, встречаясь с их президентами, сразу им это и выкладывал: тихим, ровным голосом — его нельзя было представить робеющим хоть перед кем. Мировые лидеры его слушали. А если в России его слушать перестали, то я из этого делаю вывод, что здесь просто не осталось мировых лидеров.

Он был не упрямый, а упорный, а бескомпромиссен он был в первую очередь к себе. Что вы хотите, если в годы советской власти он сознательно шел в тюрьму, и отсидеть 7 лет плюс 3 года ссылки было для него чем-то само собой разумеющимся, раз таковой была цена его убеждений. Но он повторял, что есть разница между «тогда» и «теперь»: советские диссиденты понимали, что общество не готово присоединиться к их требованиям…

— А теперь готово?

— Сейчас, наверное, окно возможностей снова закрылось, осталась какая-то щель, но и ее надо пытаться использовать. Почему оно закрылось? Я повторю главную мысль Сергея Адамовича, даже боль, которой он делился: это результат соглашательства, компромиссов, которые — шаг за шагом — ведут к политическому перерождению. Мы наблюдали это на примере многих людей, которые начинали вместе с ним как демократы в 90-е годы, но сейчас не о них.

Это очень трезвый взгляд, хотя выпить он тоже любил.

— О да! Я помню, на фестивале «Пилорама» — году, наверное, в 2010-м, нас тогда поселили в общежитии в городе Чусовом — была какая-то грандиозная попойка, а я вышел из номера покурить часа в 4 утра. Молодые рокеры уже валялись кто на бильярде, кто под ним, а на уголке бильярда продолжали чокаться и обсуждать что-то из мировой политики два ветерана: Сергей Адамович и Адам Михник.

- Достойные собеседники. А ведь у него тогда был диагностирован рак, он всерьез собирался умереть.

— Вспомните еще что-нибудь смешное, как принято о таком покойном?

— Ну я не могу сказать, что он был каким-то моим приятелем. Дело даже не в возрасте, но масштаб не позволял амикошонства.

— Ну я тогда вспомню, если позволите, с той же «Пилорамы». Он никогда не старался оказаться в центре внимания, даже в том бывшем лагере «Пермь-36», где проводился фестиваль и где он сам когда-то сидел. Его надо было расспрашивать, тогда он рассказывал. Например, как они готовили «пульки» с записками на волю, которые надо было глотать перед длительным свиданием, кому его еще давали, а потом во время свидания… Ну вы понимаете. Так вот, он очень детально описывал весь процесс их изготовления, очень как бы ответственно…

— А что тут смешного? В конце концов, он был еще и выдающийся ученый — биофизик, он не пренебрегал деталями. В нем было сочетание планетарного масштаба и исторического видения перспектив со скрупулезным вниманием к мелочам, я бы назвал этот взгляд «микробиологией власти».

— Вы не находите что его образ — очень привлекательный и цельный — вместе с тем как-то несовременен?

— А что мы считаем современностью? Тут ведь тоже все зависит от масштаба. Такие фигуры поднимаются над любой современностью. А его опыт сопротивления сейчас, и чем далее — тем более, востребован. Я приведу еще одну его фразу, которая у меня в телефоне записана: «Мы в любых обстоятельствах должны вести себя как свободные люди».