Более того, ведение дневников тогда не только не поощрялось, но и наказывалось. Хотя если ты начальник особого отдела фронта, то кто тебя остановит?

Дневник попавшего в окружение и погибшего там комиссара госбезопасности Шаболина был захвачен противником, переведен, распространен среди германского командования, вызвал потрясение у прочитавших, был снова переведен — уже на русский, внимательно прочитан и надежно засекречен. И, наконец, выдернут из архива, опубликован, откомментирован…

Двенадцать авторов дневников. Совсем разные люди, разная война. Штрафник, солдат-окопник, коллаборационист…

Неожиданная во многом война. Не такая.

Четыре больших фрагмента этих дневников были опубликованы в «Новой». Мне выпало готовить их к печати; свидетельствую: сокращение «необязательных», «ненужных» мест делало текст стройнее и логичнее, обязательнее, так сказать, но необратимо портило, порой даже убивало этот материал. В книге все выглядит по-другому.

Ужас. Горечь потерь. Жертвы, в том числе напрасные.

Годы проходят, десятилетия, «Скоро, кроме нас, уже не будет никого, кто вместе с ними слышал первую тревогу…» — написал поэт Дмитрий Сухарев, а теперь даже это поколение — сыновей! — уходит. И кому какое сейчас дело, сколько их там было, под Волоколамском, двадцать восемь или не двадцать восемь. Или всё — от первой до последней буквы — придумано спецкором «Красной звезды», на месте так и не побывавшим? Памятник огромный стоит? Значит — было. Мединский, герой нашего времени, он прав. Он не обращает внимания на вскрики врагов из подворотни, он делает то, что считает своим делом. Пишет книги, ставит памятники, возводит храмы… Что-то не получается, не без этого; не удалось, скажем, икону со Сталиным протащить, ничего, в следующий раз получится…

Война закончится не тогда, когда будет найден и похоронен ее последний солдат — этого, увы, не произойдет. Война закончится тогда, когда перестанут появляться такие вот книги, подобные этой, книги, которые разрушают стройную картину мира — своей необязательностью как раз, немонументальностью постройки.

Но такие книги появляются, что обнадеживает.

Документальные, с сотнями ссылок, сносок, раздражающих неуместностью наблюдений, так не совпадающих с тем, что щедро получаем мы в официальных музеях.

Был я как-то в Берлине в Карлхорсте, где был подписан Акт о безоговорочной капитуляции Германии. Рядом стоит линейка боевой «техники Победы»… Поразила знаменитая «Катюша», установленная на грузовике… ЗИЛ. Ну, правда, не подлинный же студебеккер сюда тащить, а в этих аббревиатурах (ЗИЛ не ЗИЛ, кто знает, в каком году завод переименован?). Сойдет!..

«…3 октября 1941 г. я спал в землянке. Встал в 7.30. Кричат, что прибыл тов. Колесников. Я поехал поэтому во второй эшелон. Мы обменялись мнениями о наступлении противника. Позорно, что враг снова одержал победу, прорвал позицию 13 армии, занял г. Кромы… Отрезает нас. Занял на нашем участке фронта несколько деревень. В 12.00 мы выехали на участок 258-й дивизии, где провели 2 часа, чтобы затем вечером возвратиться в Т. Огонь нашей артиллерии силен, пехота готовится к атаке. Есть приказ возвратить потерянные позиции. Вечером, когда я пишу эти строки, положение еще не прояснилось. Подразделение связи работает плохо. Штаб то же самое. В тылу сидят трусы, которые уже приготовились к отступлению. О боже, сколько льстецов здесь. К. говорит, что в Орле НКВД уже эвакуируется. Но от нас до Орла еще 150 километров! Что за путаница, что за беспомощность! Если бы была здесь твердая рука! Хорошо продуманный штурм — и немцы побегут без оглядки. Их силы в сравнении с нашей армией, видимо, истощены, и наше отступление кажется немцам отчасти неожиданностью…»

Тот самый начальник особого отдела фронта. Пишет в день и на участке, где началась немецкая операция «Тайфун», едва не стоившая нам столицы. А уж про число потерь, понесенных нами под Брянском и Вязьмой, мировая военная история молчит. Потому что сравнивать не с чем…

Через два дня он погиб.