Май — месяц предфинального занавеса. Сезон выдался особенным, словно одиночество, страх, разъединенность-2020 что-то незримо повернули в театральном механизме, и театр решил торжествовать всему вопреки.

Так он и делает в новом спектакле Дмитрия Крымова.

Крымов поставил «Моцарт «Дон Жуан». Генеральная репетиция».

Это первый его спектакль на сцене «Мастерской Петра Фоменко». Начался рабочий процесс, рассказывают, нехорошо: артисты из «основоположников» вяло собрались на первую репетицию, слушали речи режиссера и смотрели на него скептически — дескать, видели мы таких, а еще не с такими и работали! Молва и мода одно, а нам типа виднее. Ну, режиссер возьми и скажи: если кому-то из вас не интересно, пусть завтра на репетицию не приходит. Никто и не пришел. Как это пошло на пользу замыслу!

Свой театральный текст Крымов, как обычно, написал поверх знаменитого сюжета. Спектакль не про злосчастного изменщика всем и вся (говорят, Моцарт ради точности даже встречался с Казановой), он про театр, про его побеждающую опыт, натуру, время, случайность и замысел, безумие и рутину таинственную природу.

Конечно, «Дон Жуан» пересочинен, перелицован. Крымов всегда опровергает соавтора-классика, разоблачает, распиливает, анатомирует — результаты его игры в театральный Lego непредсказуемы. Иногда приблизительны, иногда ошеломляюще точны. Иногда «езда в незнаемое» приводит всех нас в чарующе знакомую местность, где мы еще не бывали. Как теперь.

…Перед белоснежной стеной-декорацией вдруг начинается жуткая суета: распахиваются центральные двери, выбегают люди, выносят режиссерский столик, снимают первые ряды, пересаживают зрителей, ставят канделябры, освежают воздух, расставляют предметы: на глазах публики мечется целая команда татуированных с разноцветными волосами персонажей бэкстейджа. И вот в зал неспешно входит он: грива седых волос, римский профиль, плащ, портфель, на ходу разговаривает по мобильнику.

Герой спектакля не Дон Жуан — Режиссер. Творец мира, искуситель и обольститель. Протагонист, целиком затмевающий героя спектакля на сцене жизни. Все, что произойдет дальше, — мистический процесс генеральной репетиции/сдачи спектакля. В нем будут убивать, предавать, бить портфелем, обливать водой, поедать хинкали, рвать готовые эскизы, заколачивать гвозди, впадать в метафизическое отчаяние и жить в формах отчаянной пошлости. И искать не новую женщину — истину искусства.

На роль Режиссера Крымов выбрал Евгения Цыганова. Его фирменную бесстрастность закрыл даже не маской, целой головой сочиненного персонажа, придумал особый голос — низкий, с инфернальными обертонами: такого преображения мы давно не видели. И Стрелер, и Фоменко, и Товстоногов, и Висконти, и Любимов — все странным образом переливаются в этом облике. Роль, как и весь спектакль, балансирует на лезвии капустника и гротеска: изношенность, величие, черты гения и хватка ремесленника — все смешалось в этом устало-уверенном Режиссере Режиссеровиче.

Начинается репетиция, звучит музыка.

Но едва первый исполнитель, Лепорелло (Кирилл Корнейчук), весь в белом, выходит из дверей с арией, раздается выстрел. Режиссер опускает ружье, артист падает, стена в брызгах крови. Выходит запасной, второй, Вениамин Краснянский. Начинает петь. Выстрел. Артист падает, стена в крови. Дальше постановщик расправляется и с донной Анной (Александра Кесельман), как она ни верещит о маме, которая только что вышла на пенсию. Мольбы не помогли, кончились патроны.

— Я прошу проверять ружье перед каждой репетицией! — рявкает Режиссер. Реквизиторы кидаются заряжать. Генеральная проваливается, на сцене трупы, премьеру петь некому.

Видно из зала, какое удовольствие получают артисты, занятые в спектакле. Например, Тагир Рахимов, циничный, видавший виды помреж. Или Игорь Войнаровский, заведующий поворотным кругом. Или Полина Айрапетова, запасная звезда на роль донны Анны.

Сценограф Мария Трегубова одела всех в роскошные, крахмально-хрупкие костюмы. Белый «Дон Жуан», как некогда белый стрелеровский Чехов. Персонажей спектакля будто вывел на сцену Феллини: рыжая ведьма-актриса Галина Кашковская, которая не увидела своей фамилии в распределении ролей; уборщица Роза Шмуклер (на голове седой шиш, ноги в бинтах от варикоза); художник Миша (Михаил Крылов) в вытянутом свитере, вдохновенный от пальцев ног до дыбом стоящих волос. И пьяница Игорь, и Командор, и Оттавио, и Лепорелло — все участвуют в репетиции, всем раздают партитуру. Поначалу растерянные, сопротивляющиеся все неумолимо втягиваются в воронку генеральной.

тебя считают гением, но вдруг ты уже никогда не сможешь это подтвердить? И генеральная — последний миг на краю бездны.

Режиссер посылает помрежа на поиски Саши (Александр Моровов), старого артиста, который пришел в кадры оформлять пенсию. Растерянный Саша с неряшливыми пакетами на предложение поучаствовать в премьере («Саша, ты помнишь наши встречи?») почти падает в обморок: он помнит. И глядя на окровавленные тела по обе стороны театральных дверей, выдавливает: не хочу!

Еще Режиссер видел ту, которая замужем в Италии, но сейчас зашла на минутку в театр. Звать! Появляется певица с детской коляской. Тут же недобитый Дон Жуан (Рифат Аляутдинов) — в инвалидном кресле.

Еще и мобильник звонит беспрерывно, один из диалогов с Грецией, где Режиссера ждут на постановку: контракт, условия, амбиции(«я воспитывался у Станиславского»).

Крымов опасается быть до конца серьезным, его сценические драмы всегда со смеховой изнанкой: «Каста дива» слита с «гребаным Экибастузом», Амадей — с советской эстрадой. Одна из существенных черт спектакля — перетекание пародийного и трагического, мерцание оттенков. И вдруг посреди театрального сора, истерик, обвинений и оправданий («не пять штампов, а 19 приемов»!) нога Режиссера вызывающе, совсем по-молодому описывает полукруг, и он вовлекает в танец всех на сцене. Акт заражения азартом творчества. Казалось бы, что из приемов банальней танца? Но этот звучит под мелодию действительно волшебной флейты и направляет его внезапный Моцарт своего дела ради редких в театре моментов полета.

— Чтоб стояло кладбище через 7 минут! — приказывает Режиссер в начале второго акта. И кладбище возникает: гипсовый пионер, холодильник, амур, стиральная машина, кровать, стулья — белый хаос, атмосфера финала. Время возмездия, как и положено по сюжету. Здесь оно — примерка смерти. Режиссер в изнеможении на полу, руководит лежа. На кладбище собирается толпа участников. Командор (Василий Фирсов) — словно персонаж квеста. Но ярость стихий, разносящих сцену в клочья, обрушение декораций — настоящие. Крымов буквально осуществляет знаменитую ремарку — «Проваливается». Режиссер обрушивается в трюм, подполье сцены, ад. И люк, в котором он скрылся, заколачивают гвоздями. Артисты понуро стоят вокруг: как же спектакль?.. Но вдруг снизу раздается звонок мобильника, а вслед — знакомый слабый голос. Разбитый главный восстает из трюма/преисподней, отказывает Греции («я не приеду!), его мобильник возносится к театральным небесам, экран светится в темноте выше и выше. И из всей этой дури каким-то образом возникает высокая театральная поэзия.