Окончание. [Начало здесь](https://novayagazeta.ru/articles/2021/06/01/otvet-stalingrada-pomniu-liudu-ovchinnikovu).

_И наконец-то с третьим эшелоном сюда пришла сплошная тишина. Она лежит, неслыханно большая, на гильзах и на битых кирпичах, таким сердцебиеньем оглушая, что с ходу засыпаешь сгоряча._

«В тот день увидела, как по Карусельной улице шёл, не пригибаясь, боец. Не полз, не бежал, выгнув вперёд голову, а просто шёл. Неторопливо, прямо. Ведь мы забыли, что можно ходить по земле. Не прячась в воронки при взрывах, не озираясь по сторонам — откуда стреляют, не помогая себе локтями и коленками, не припадая, не вдавливаясь в снег под выстрелами. Ходить — не ползать. Человек шёл в полный рост. Эта картина казалась мне поразительной. (…) Сижу, привалившись к обрушенной стене нашего дома. Подняться с земли и пойти по улице долго не могу решиться. Только смотрю на бойца, который идёт в гору. (…) Ночью выпал снег. Но его оказалось слишком мало, чтобы укрыть разбитые орудия, гильзы снарядов, сожжённые немецкие танки, снарядные ящики, пулемётные ленты, ракетницы, окровавленные бинты. Пробираюсь след в след, где прошли солдатские валенки, выискиваю на земле что-нибудь оставшееся от прежней жизни. Верчу в руках крючок от сгоревшей калитки, подбираю оплавленный половник. Замечаю вдруг: торчит из-под снега чёрный венчик татарника, который называют у нас колючкой. Маленькая сухая корзиночка цветка царственно покачивается на ветру. «Как же ты выжил? Не сорвало тебя, не сдунуло, не посекло свинцом?» Отогребаю подальше от крепкого сухого стебля рассыпанные гильзы. (…) «Будем жить на свете… Будем жить!» Не ухают орудия, не рвут землю снаряды, не шипят мины, не стучат пулемёты, не цокают пули. Стою и слушаю, как шуршит снег. Слушаю тишину».

### Людмила Овчинникова. «Дети Бухенвальда». Интернет-газета «Столетие». 1.6.2010 «Здесь, по склонам горы Эттерсберг, любили прогуливаться Гете и Шиллер. Неподалеку от этих мест в Веймаре жили и создавали свою вечную музыку Иоганн Себастьян Бах, Ференц Лист. И, будто в насмешку над тенями великих предков, на склонах знаменитой горы фашисты устроили гигантский концлагерь. В один из сентябрьских дней 1944 года в детском бараке появился пожилой человек высокого роста, степенный. Это был учитель Никодим Васильевич Федосенко. Первым делом он попросил, чтобы кто-нибудь из подростков встал перед входом и наблюдал: если вблизи барака появятся охранники, он должен подать условный сигнал. Первый урок начался необычно. Никодим Васильевич стал спрашивать детей, откуда они родом. Один за другим те вставали, волнуясь и запинаясь, вспоминали — кто о Запорожье, кто о Минске. Они называли свои имена, рассказывали о родителях. _(…)_ Дети понимали, что в концлагере нельзя задавать лишних вопросов. И Никодим Васильевич, конечно же, не имел права сказать им, что пришел вести уроки по заданию Интернационального подпольного комитета, организованного в Бухенвальде. _(…)_ В августе 1944 года комитет решил найти среди узников-подпольщиков учителей, которые будут вести уроки в детском бараке. Следом за педагогом Н.В. Федосенко к детям пришли историк Николай Кюнг, биолог Михаил Левшенков и артист Ростовского цирка Яков Гофман. Николай Федорович Кюнг рассказывал: «Однажды вечером меня вызвали из барака и передали, чтоб я подошел в условленное место. Там меня ждал связной. Он сказал, что подпольный комитет дает мне задание — вести уроки в детском бараке. Когда я отправился на первый урок, то волновался до слез. Ведь у меня самого было двое детей. Что с ними? Я не знал. В бараке меня уже ждали. Дети сидели на нарах, на полу. Лица исхудавшие: огромные торчащие уши, глаза с выражением привычного испуга. Уроки обычным порядком: вопросы — ответы, задания на дом. Весь смысл наших занятий был в том, чтобы попытаться отвлечь детей от страха, в котором они жили, помочь им поверить, что не вечно будет длиться каторга. Придет наша Победа. Когда стал говорить, то увидел по глазам ребят — как трудно отвлечься им от горестных дум». Фашисты запрягали детей вместо лошадей, забирались в повозки, брали кнут и с громким хохотом погоняли их. При этом кричали, чтобы те пели на ходу. Они их так и называли: «поющие лошади». _(…)_ Узник из тогдашнеко детского барака И.А. Борисов рассказывал: «Нам в концлагере охранники говорили, что выйти из Бухенвальда можно только через трубу крематория. Что бы ты ни делал — получал ли миску баланды, тащился в шеренге на перекличку, — отовсюду было видно, как выходит дымок из трубы. Сгорает чья-то жизнь. А кто туда попадет завтра? С этой мыслью жили». И все-таки подпольная школа работала. Учителя знали, что детям надо не просто выжить, но и сохранить свое психическое здоровье. Они не должны от перенесенных страданий стать озлобленными зверьками… Подпольщики работали и на вещевом складе, и в канцелярии. Так, по листочку, собрали для детей бумагу, карандаши. Нашли кусок фанеры, которую вывешивали как классную доску. Когда стали спрашивать детей, то оказалось, что от повседневного страха некоторые забыли, как слова пишутся. И каждый, приходя на урок, начинал с азов. Но вот что осталось у учителей в памяти: они чувствовали — дети хотят учиться! После уроков, по ночам, сгрудившись на нарах, они вспоминали о книгах, которые успели прочесть до войны. Несколько вечеров подряд пересказывали друг другу «Спартака» и «Овода». _(…)_ Однажды подпольщики решили устроить ребятам праздник. Под Новый год привезли елку в один из бараков: ее срубили в лесу и спрятали на дне лагерной тележки. Из бумаги смастерили игрушки. На елку пришли только те дети, кто был способен скрытно, по-пластунски, проползти ночью между бараками. Здесь каждого ждал необычайный подарок. В пакетиках, где были картошка и морковь, они нашли такие вот письма: «Здравствуй, сынок! Я знаю, как тебе тяжело. Но ты терпи. Скоро придет Красная Армия. И тогда мы встретимся. Я тебя найду! Твоя мама». Письма, конечно же, написали сами узники. Но дети были потрясены... Разве под Новый год не происходят чудеса? Милосердие всегда сопровождалось угрозой смертельной расправы. Как-то в лагерной бане дежурил подпольщик Федор Дрябкин. В тот день через Бухенвальд прогоняли колонну узников в другой лагерь. Их пригнали из загонов, чтобы помыть в бане. Один из них ни за что не хотел оставлять свой чемодан. Плакал, прижимал его к себе. И все-таки, в конце концов, он доверился Федору Дрябкину. Оказалось, что в чемодане спрятан… его сын Стефан. Он был маленький, тщедушный, лет 5-ти от роду. Федор Дрябкин убедил отца, что надо оставить мальчика в лагере на попечение подпольщиков. Его нельзя было отвести в детский барак — все дети были на учете. Сначала его прятали на вещевом складе за стопками одежды. Потом перевели в лагерную санчасть. Здесь Стефана укрывали в бачке, в который бросали окровавленные бинты. Потом перевели его в свинарник. И этот ребенок ни разу не вскрикнул, не заплакал. Он уже понимал, что такое опасность. Стефан выжил. Своего отца он нашел через двадцать лет. Дети не знали, что во многих бараках создаются боевые группы. Узники готовились к восстанию. Многие из них работали на военных заводах. Детали пистолетов приносили с заводов в лагерь в пайке хлеба, в подошвах деревянных колодок. Детали автоматов укрывали на повозках с углем. Оружие собирали и прятали под полом бараков. _(…)_ Это было 11 апреля 1945 года. Накануне подпольный комитет вынес решение о начале восстания. В те дни из Бухенвальда вывезли большую группу узников. Сопровождать их уехала и часть охраны. Удар лагерного колокола — сигнал к началу восстания. Следом за вооруженными подпольщиками из бараков бросились тысячи заключенных. Это было отчаянние людей, которые привыкли каждый день видеть смерть. Бухенвальд восстал и победил. Еще до подхода фронтовых частей узники сами заперли в бараки своих охранников. А тех, из них, кто разбежался, выловили в лесах. Подростки из детского барака тоже стали участниками восстания. Как знать, может быть искра этой их решимости затеплилась на уроках в подпольной школе?

### Людмила Овчинникова. «Ответ Сталинграда». Интернет-газета «Столетие». 11.6.2016 #### _От редакции «Столетия»: Прочитать это необходимо каждому, кто хоть иногда задумывается о том, какое будущее ожидает сегодня нас, нашу страну и наш народ в нашей поганой современной реальности._ В газетах появляются пугающие цифры: в России 2 миллиона детей школьного возраста не ходят в школу. Они остаются неграмотными. Тысячи школ закрыты в сельской местности. В городах растет чисто беспризорников. Когда я читаю эти сообщения, то невольно вспоминаю, как мы учились в разрушенном Сталинграде. Возрождение города началось именно со школ. _(…)_ Мы жили на огромном пепелище. От домов вокруг остались только обугленные печи. И чувство безысходной тоски, помню, не покидало меня: «Как мы будем жить?». _(…)_ Соседский мальчик сказал мне: под Мамаевым курганом в разрушенном цехе завода «Лазурь» выдают продукты. С мешком за плечами, в котором гремел немецкий котелок, я отправилась за продуктами. Нам не выдавали их с первых дней обороны Сталинграда, даже блокадных 100 граммов хлеба. Нас кормили бойцы. Под Мамаевым курганом в руинах кирпичного здания я увидела женщину в потертом овчинном тулупе. Здесь выдавали продукты без денег и без продовольственных карточек. У нас их и не было. «У вас какая семья?» — спросила она. — «Три человека». Могла бы сказать и десять — среди пепелищ это не проверишь. Но меня учили — врать позорно. Я получила хлеб, муку, в котелок мне налили сгущенного молока. Выдали американскую тушенку. Закинув мешок за плечи, я прошла несколько шагов, и вдруг на обугленном столбике увидела приклеенный листок, на котором было написано: «Дети с 1-го по 4-й класс приглашаются в школу». Был указан адрес: подвал завода «Лазурь». Я быстро нашла это место. Из-за деревянной двери подвала вырывались клубы пара. Пахло гороховым супом. «Может быть, здесь будут кормить?» — подумалось. Вернувшись домой, сказала маме: «Пойду в школу!». Она удивилась: «Какая школа? Все школы сожжены и разбиты»._(…)_ Спустившись в подвал, над которым было написано: «Школа», я увидела сколоченные из досок длинные столы и скамейки. Как оказалось, каждый стол был закреплен за одним классом. На стене вместо доски была приколочена зеленая дверь. Между столами ходила учительница — Полина Тихоновна Бурова. Она успевала дать задание одному классу и вызвать к доске кого-то из другого. Разноголосица в подвале стала потом для нас привычной. Вместо тетрадей нам выдали толстые конторские книги и так называемые «химические карандаши». Если смочить кончик стержня, то буквы выходили жирные, четкие. А если постругать ножом стержень, и залить водой — получались чернила. Полина Тихоновна, старалась отвлечь нас от тяжелых мыслей, подбирала для диктантов далекие от темы войны тексты. _(…)_ Даже сейчас, вспоминая нашу подвальную школу, не перестаю удивляться. На заводах еще не дымилась ни одна труба, не был пущен ни один станок, а мы, дети заводских рабочих, уже сидели в школе, выводили буквы и решали арифметические задачи. Потом от Ирины, дочери Полины Тихоновны, мы узнали, как они добирались в город. В дни боев эвакуировались в заволжское село. Когда услышали о победе под Сталинградом, решили вернуться в город… Шли в пургу, боясь заблудиться. Единственным ориентиром была Волга. В попутных хуторах их пускали к себе незнакомые люди. Давали еду и теплый угол. На правом берегу сквозь снежное марево они увидели руины домов, разбитые корпуса заводов. Это был Сталинград. По замерзшей Волге добрались в свой поселок. На месте родного дома остались только обугленные камни. До вечера бродили по тропкам. Вдруг из землянки вышла женщина. Она увидела и узнала Полину Тихоновну — учительницу своей дочери. Женщина позвала их в землянку. В углу, прижавшись друг к другу, сидели трое худых, затравленных войной детей. Женщина угостила гостей кипятком: такого понятия, как чай, не было в той жизни. На другой день Полину Тихоновну потянуло к родной школе. Построенная перед войной белая, кирпичная, она была разрушена: здесь шли бои. Мать и дочь пошли к центру поселка — к площади перед металлургическим заводом «Красный Октябрь», который был гордостью города. Здесь выпускали сталь для танков, самолетов, артиллерийских орудий. Теперь мощные мартеновские трубы были обрушены, разбиты бомбами корпуса цехов. На площади увидели человека в стеганой фуфайке, узнали его. Это был секретарь Краснооктябрьского райкома партии Кашинцев. Он поравнялся с Полиной Тихоновной и, улыбнувшись, сказал ей: «Вот и хорошо, что вы вернулись. Я ищу учителей. Надо открывать школу! Если согласитесь, есть хороший подвал на заводе «Лазурь». В землянках вместе с матерями остались дети. Надо постараться помочь им». Полина Тихоновна отправилась на завод «Лазурь». Нашла подвал — единственный, сохранившийся здесь. У входа стояла солдатская кухня. Здесь можно будет варить детям кашу. Бойцы МПВО вынесли из подвала разбитые пулеметы, гильзы. Она написала объявление, которое поместила рядом с продуктовым ларьком. К подвалу потянулись дети. Так начиналась наша первая школа в разрушенном Сталинграде. Потом уже мы узнали, что Полина Тихоновна вместе с дочерью жила в солдатском блиндаже на волжском откосе. Весь берег был изрыт такими землянками. Их постепенно стали занимать вернувшиеся в город сталинградцы. Ирина рассказала нам, как они, помогая друг другу, с трудом выползали наверх по волжскому откосу — так Полина Тихоновна добиралась на уроки. Ночью в блиндаже стелили одно пальто на пол, а другим укрывались. Потом им подарили солдатские одеяла. Но к нам Полина Тихоновна всегда приходила подтянутая, со строгой прической. Меня больше всего поражал ее белый воротник на темном шерстяном платье. _(…)_ Однажды она сказала нам: «Дети, если найдете где-нибудь книги, приносите в школу. Пусть будут они даже — обгорелые, посеченные осколками». В нише стены подвала прибили полку, на которой появилась стопка книг. Над нишей крупными буквами было выведено: «Библиотека». …Вспоминая те дни, я больше всего удивляюсь тому, каким образом в детях теплилась тяга к учебе. Ничто — ни материнское наставление, ни строгие слова учителя не могли бы заставить нас перебираться через глубокие овраги, ползти по их склонам, идти по тропкам среди минных полей, чтобы занять свое место в школе-подвале за длинным столом. Пережившие бомбежки и обстрелы, постоянно мечтавшие поесть досыта, одетые в залатанные обноски, мы хотели учиться. Старшие дети — это был 4-й класс, помнили уроки еще в довоенной школе. А вот первоклассники, слюной смачивая кончики карандашей, выводили свои только первые буквы и цифры. Как и когда они-то успели получить эту благородную прививку — надо учиться? Непостижимо… Время, видно, было такое. Когда в поселке появилось радио, репродуктор поместили на столбе над заводской площадью. И рано утром над разрушенным поселком раздавалось: «Вставай, страна огромная!». _(…)_ В подвале на заводе «Лазурь» наша учительница Полина Тихоновна летом 1943 года предложила нам: «Дети! Давайте собирать кирпичи для восстановления нашей школы». Трудно передать, с какой радостью мы бросились выполнять эту ее просьбу. Мы собирали в руинах пригодные кирпичи и складывали их в штабели около своей разбитой альма-матер. Ее построили перед войной, и она тогда казалась нам дворцом среди наших деревянных домиков. А в июне 1943-го здесь появились каменщики, арматурщики. С барж рабочие сгружали кирпичи, мешки с цементом. Это были подарки нашему разрушенному городу. И среди самых первых объектов, которые начали восстанавливать в Сталинграде, были школы, в том числе и наша. В октябре 1943 года мы пришли в первые, отремонтированные классы. Во время уроков слышали стук молотков — в других помещениях продолжались восстановительные работы. Мы, как и наши соседи — дети Тракторозаводского района, тогда увлеклись театром. На классику не решились посягнуть. Сами придумали незамысловатую сценку, действие которой происходило в Париже. Почему нам среди руин взбрело это в голову, не знаю. Никто из нас не видел даже фотографии Парижа. Но мы упорно готовились к постановке. Сюжет был простой и наивный. В парижское кафе приходит немецкий офицер и официантка-подпольщица должна подать ему отравленный кофе. В кафе находится также группа подпольщиков. Они должны спасти официантку, поскольку за стеной слышны голоса немецких солдат. Наступил день нашей премьеры. На меня, игравшую роль официантки, вместо передника нацепили вафельное полотенце. Но где взять кофе? Мы взяли два кирпича и потерли их. Кирпичную крошку насыпали в стакан с водой. «Офицер», едва прикоснувшись губами к стакану, падает на пол, изображая мгновенную смерть. «Официантку» быстро уводят. Не могу передать, какие бурные аплодисменты были в зале. Этот незамысловатый сюжет пришелся по душе детям, измученным войной. Прошли годы, и когда я впервые летела в командировку в Париж, где должна была встретиться с княгиней Шаховской, участницей французского Сопротивления, и вспоминала нашу наивную пьесу в разрушенном Сталинграде… А тогда, летом 1943 года, по ночам я видела, как мимо нашего дома с тракторного завода шли танки, на борту каждого белой краской было написано: «Ответ Сталинграда». Заводской конвейер еще не был пущен. Новые танки специалисты собирали, снимая детали с разбитых. Эти слова «Ответ Сталинграда» мне хотелось написать мелом и на стене нашей восстановленной школы. Но я почему-то постеснялась это сделать, о чем до сих пор жалею.

«Шекспир в подвале Сталинграда. Эти события по происшествию лет, представляются человеческой загадкой. Как такое было возможно? В дни войны даже самым малым детям пришлось пережить трагические испытания. Они узнали что такое жестокость и доброта, испытали голодные дни и ценили кусок хлеба, переживали гибель близких. Однако несмотря на тяжелые испытания войны, детям надо было учиться. И они добирались в школы, открытые в подвалах разрушенного Сталинграда, учили грамоту в партизанских отрядах, где на дереве вместо школьной доски прикрепляли кусок фанеры. Дети пробирались в классы в темных одесских катакомбах, учились в подпольной школе концлагеря «Бухенвальд». Но даже глубоко в тылу, вдали от фронта, школьная учеба была сопряжена с нелегкими испытаниями. Дети, жившие впроголодь, шли в школу всегда с тайной мечтой о дополнительной порции каши, сами пилили и кололи дрова, чтобы обогреть классы. В них было так холодно, что чернила замерзали на партах, но они вопреки всем бедам тянулись к знаниям. Может быть за всю историю человечества никогда дети не учились в таких экстремальных условиях. Остались документы и рассказы очевидцев, которые воссоздают этот молчаливый нравственный подвиг. Ким, так, думаю, нужно начать мой рассказ. В конце предлагаю написать так — поколение детей войны особенное. Они недаром учились, преодолевая немыслимые трудности. Это им впоследствии пришлось восстанавливать разрушенные города и сёла. Из их среды вышли многие известные ученые, инженеры, музыканты и литераторы. Это они работали в геологических партиях, открывая новые месторождения, составляющие и ныне богатства нашей страны. И в космос полетел ребёнок военных лет Юра Гагарин. Мне кажется подвиг этого поколения не осмыслен, уходит в историю неизвестным, забытым».