1

— Русские? Русские?

По пыльной дороге за нами едут мальчишки на велосипедах. Ладошки черные от резины. Шапки натянуты до глаз. Улыбаются и перешептываются. Сначала на тувинском, потом из-за нас переходят на русский. Самый старший — Алик, ему лет тринадцать, первый решает заговорить:

— Вы нас не бойтесь только.

Переминаются с ноги на ногу, просто подпрыгивают на месте, оступаются — падают, в ту же секунду вскакивают и смеются.

Левобережные дачи — район в двадцати минутах езды от центра Кызыла. Сами тувинцы считают его одним из неблагополучных. Из-за пьяных, которые компаниями часто выходят под вечер. Поскольку аренда значительно дешевле,чем в самом городе, здесь живет много тех, кто приехал из районов. «Районами» в Кызыле называют другие города. Уезжают оттуда в том числе потому,что все еще хуже с работой,чем в столице республики, — в районах ее почти невозможно найти.

Заборы в Левобережном под два метра. Поверх некоторых — колючая проволока. На отшибах переулков гниют многолетние свалки. Мусорных баков рядом нет. А в отходах, прикорнув, друг о друга греются щенки. Совсем рядом два маленьких мальчика рисуют ножичками по земле.

В марте в район Левобережных дач приезжал премьер-министр. Вместе с главой республики Михаил Мишустин осматривал строящуюся школу и детский сад. Они должны были открыться еще в прошлом году, но не открылись. Деньги выделило федеральное правительство, как и на многие другие стройки в городе.

«Главное, чтобы губернатор дал нам обещание, что к сентябрю и садики, и школа заработают. Обязательно об этом нам расскажете. Мы успеем?»— спросил Мишустин.

Кара-оол заверил — «успеем».

Затем премьер-министр посетил Республиканскую больницу № 1. Оказалось, что там не хватает медицинского оборудования. Хотя федеральный центр и здесь выделял деньги, но их вовремя не освоили:

«Средства-то были выделены. Многие думают — федеральная власть не выделяет. Нет, выделяет. (…) Я не для того это говорю, чтобы отказать. Но, пожалуйста, Шолбан Кара-оол и Вячеслав Ховалыг отвечают за то, что в этом году средства будут потрачены», — предупредил Мишустин.

Рабочая поездка состоялась в начале марта. Спустя две недели в Туву уже по традиции на отдых прилетает Владимир Путин в компании Сергея Шойгу. А в начале апреля появляется решение федерального правительства — строительство многострадальной железной дороги, которая должна была связать Туву с Красноярским краем, откладывается до 2026 года. Дороги, первые рельсы которой заложили в 2011 году.

«Дорога развития» — написано на памятном камне на окраине Кызыла. Тогда,

Как положили, так и лежат. Не больше пятнадцати метров. Местные говорят, изначально их было больше, просто за эти годы часть отрезка дороги исчезла — разобрали на металлолом.

Не прошло недели после новости о железной дороге, как глава Тувы ушел в отставку. Спустя 14 лет правления. Обещания федеральному правительству теперь будет давать другой человек.

2

Об агрессии, нападениях, пьянстве и вообще о проблемах тувинцы рассказывают с неохотой. Иногда даже обижаясь. Иногда ревностно оправдывая регион. Особенно если интересуются неместные.

Когда темнеет, такси приезжает с водителем и штурманом. На переднем сиденье, бывает, сидит девушка. «Дорогу показываю», — говорит о себе сопровождающий. Правда, показывать дорогу нужно только вечером. Ни один из штурманов не говорит, что сидит здесь в основном для безопасности водителя — чтобы в случае чего успеть позвать на помощь. Про основную миссию сопровождающих мы узнаем потом, от человека, который работал им раньше.

В продуктовых, работающих круглосуточно, стоят решетки. Причем не только на окнах.

«Ну мы же круглосуточные», — кажется, на абсолютно глупый вопрос буднично отвечает продавщица за кассой, когда слышит про клетку. «Ну, бывает, нападают… Ну, конечно». Еще раз повторяет: «Но мы же круглосуточные».

То, что в магазине в принципе стоит клетка, чтобы не крали еду, покупателям в очереди тоже кажется уже чем-то привычным.

3

В Кызыле теплеет до двадцати градусов. В воздух поднимаются пыль и крошка с проезжей части. Все это с ветром летит в лицо. Глаза сушит. Из труб ползут черные столбики дыма. Стотысячный Кызыл отапливается на угле. В докладе академиков РАН, который собирались засекретить, чтобы не дать «бомбу в преддверии выборов», Кызыл числился одним из самых загрязненных городов страны.

У стенда с рекламой кредитной карты на складном стульчике дремлет пожилая тувинка. Морщится от солнца, которое периодически залезает в глаза. Еще сильнее заворачивается в теплое пальто и натягивает на уши шерстяной берет. Перед ней две коробки, сверху — товары.

По одной сигарете торгуют и бабушки на местном «Арбате» — главной пешеходной улице города. Там же утром дремлют люди. На качелях. На скамейках. Когда человек уже не может идти, он валится прямо посреди тротуара.

Совсем не всегда это бездомные.

Пьяных видно в Кызыле лучше всех. Пьяных и детей.

Официально спиртное в Туве продают с 11 утра до 15 часов дня. В субботу и воскресенье продажа запрещена. А на майские праздники Кызыл стал единственным российским городом, где на десять дней ввели сухой закон.

Пьют залпом. Покупают бутылку, отходят от магазина на пару метров, опустошают ее минуты за две-три. При входе на открытый рынок одежды происходит потасовка. Полная женщина с раскрасневшимся лицом сердится и замахивается камнем в компанию рядом. Камень летит мимо. Во дворах двухэтажных многоквартирных домов — обязательно стоят небольшие сараи, одной линией. Для мешков с углем. Каждая дверь пронумерована под квартиру. Некоторые двери открыты — внутри пол усеян черной крошкой, стеклянными бутылками и пузырьками от одеколонов.

— На водку у меня есть, на хлеб нужно, — просит старик во дворе, покачиваясь, вставая со скамейки, в руке у него смяты двести рублей, один глаз закрыт. Кожа темно-смуглая, лицо отекшее. — Я пенсионер. Я здесь не живу, я в Каа-Хеме живу (поселок городского типа вблизи Кызыла. — Ред.). Здесь бухло продают.

Когда приезжал Мишустин, центр пустовал. Тем утром «улицы подчистили», рассказывают кызылчане, — пьяных якобы собрали и свезли в вытрезвители.

Те, кто с района, их увидели. Ну а когда мест нет, куда увозить? За город. Куда столько алкашей деть-то?»

Село Эрзин в 200 километрах от Кызыла.

4

— В Республике Тыва <…> бедность по 2017 году составляет 41,5% от численности населения. Беспрецедентный уровень, это так называемая детская бедность, потому что численность детей [в субъекте] — порядка 35% в структуре населения, занятости почти никакой, и семьи живут на пособие, — сообщила в феврале 2019 года вице-премьер Татьяна Голикова.

Кара-оол тогда заявил, что в этих данных ничего «сенсационного» нет. И вообще это еще вопрос — как считал Росстат.

˟ ˟ ˟

Айрана и Андрей вместе двадцать лет. Оба — сироты. Познакомились в школе-интернате, теперь работают в детском саду. Она — поваром, он — сторожем. У нее полосатый сарафан, черные волосы убраны в тугой хвост. Андрей — крепкий круглолицый мужчина в спортивном костюме.

— Как вам сказать… Мы же уже привыкли, что не всякие вкусности можем себе позволить, — Айрана нежно поправляет косичку младшей дочери. —

— (продолжает) А то мне же судебные приставы счета арестовали, половину зарплаты туда перечисляют. У нас за воду и электричество 150 тысяч задолженность была. Сейчас уже 35 тысяч осталось, слава богу.

В семье шесть дочек и один сын. Ночью все спят в одной комнате, старшая дочь — на диване на кухне.

Айрана раскладывает половником по тарелкам картошку с мясом в подливе, на кухонном столе орудует старшая дочь — старательно раскатывает тесто. Сверху лепит «бантики». Будут манты с бараниной.

Тут Андрей вспоминает: «Так президент еще обещает… В августе».

— Да-а-а, — протягивает Айрана. — Вообще очень помогут. Мы уже начали как-то эти деньги, которые нам поступят, распределять. Надо в первую очередь всех одеть, обуть. Дочка девятый класс заканчивает, хочет поступить в колледж. Говорит, лучше я поступлю куда-нибудь за Саяны. Вот эти деньги, большую часть,она у нас заберет для учебы. Нужно учиться. А там, если получится, снимем комнату какую-нибудь.

Все, кто мечтает уехать из Тувы, — говорят, что хотят за Саяны. Как правило, это относительно ближайшие Красноярск и Абакан. Но на самом деле —вся Россия. Кроме Тувы.

Этот аварийный дом должны были снести еще 30 апреля. Пока не снесли. Но в любое утро может приехать экскаватор. Квартира Айране и Андрею досталась по соцнайму. И хотя они как сироты должны были получить жилье бесплатно еще много лет назад, очередь до них так и не дошла. В отписках отвечали, что жилье не строится. Теперь, снося этот дом, — альтернативу им не предлагают. Вернее, только одну —школу-интернат.

— Но как же мы туда все, такой оравой, и дети уже в таком возрасте. Для них же это такой стресс будет, — говорит Айрана и смотрит с тревогой на мужа. — Как всей нашей семьей в интернате жить…

˟ ˟ ˟

— Добро пожаловать! — протягивает маленький Шолбан, открывая покосившуюся дверь. Крыльцо небольшого домика в частном секторе накренилось вбок из-за болотистой почвы. Входя, низко пригибаешься. Как в норку.

Шолбану — семь. У него черные, стриженные под «ежик» волосы. Он — маленький тиктокер. Берет на руки своего младшего брата, трехмесячного Удумбара. Крепко обхватывает, ручкой придерживая ножки. Целует в пухлую щечку. Укладывает на единственную кровать в доме рядом со спящим Салдысом. Это второй брат Шолбана. Ему два года.

— Мама! Очень хочется хлеб со сметаной, — просит Шолбан.

Молодая черноволосая тувинка легко переливает воду из полного ведра в чайник. Алена — сирота. Ей 27 лет. И она уже многодетная мама.

— Удумбар родился раньше срока и какое-то время лежал в реанимации. Я ходила молоко ему сцеживала из палаты в реанимацию. Министры как раз тогда приехали — Мурашко, Мишустин, никуда дойти было нельзя, не выпускали, — вспоминает девушка, смущаясь и улыбаясь.

Алена оказалась в детдоме в три года вместе с братом Аликом. Ему на тот момент было пять. Из детдома брат с сестрой попали в школу-интернат. Потом поехали учиться в Красноярск. А потом снова вернулись в Туву, попробовали вернуться ночевать в интернат. «Но выпускной же уже прошел. Нам сказали: идите куда хотите, хоть на улицу», — вспоминает Алик, качая на руках Удумбара. — Ночевали на работе.

с Москвой можно соединять нашу Туву, — улыбается Алена. Ни ей, ни брату власти не предоставили квартиру. — Девять лет назад я написала в суд заявление. Ребенок старший еще маленький был, я с ним туда пошла, мне не с кем было его оставить. Судья мне сказал: «Вы все такие сироты, с детьми своими везде ходите… Как будто вам идти некуда». Мне не понравилось, как он со мной говорил.

Маме и малышу пришлось спать в общежитии.

Один из последних рейтингов, где Тува снова стала худшей, — освоение бюджетных средств для обеспечения сирот жильем. За последний год менее 1% сирот получили квартиры. Это данные Следственного комитета.

— Много кто из интернатских идет ночевать на улицу, — говорит Алена, рукой расчесывая короткие волосы Шолбана. — Жить негде, все время скитаются, там поночуют, там. Из-за этого спиваются.

Тут девушка начинает говорить о политике: «Нам бы нормального человека [главой]. Пока я таких нормальных кандидатур не видела. Хочу, чтобы вообще другая партия у нас была, а то везде «Единая Россия». Для меня самая хорошая партия — это КПРФ. Думаю, если кто-то из этой партии во главе будет, все у нас изменится. Вот я в интернете читала про митинг за Навального, я бы вышла, но куда мне с детьми… Я посмотрела это его видео [про дворец] — там же есть правда. То, что с ним делают, — это же вообще незаконно».

— Правду, наверное, хотел людям показать,— отвечает сестре Алик.

Спрашиваю:

5

До парада десять дней. На проезжую часть выезжает военная техника. Выстраиваются курсанты, эмчеэсники. Дети с рюкзачками на плечах заглядываются на лошадей. Их мамы снимают все на видео.

— В этом году очень серьезная подготовка. Много с районов приезжают. Ой, сколько медалей у него… Четыре. Афганец,что ли? — Татьяна Владимировна смотрит на шеренгу и вытирает слезы под глазами. В параде у нее участвуют два сына и племянница. — У нас это наследственное — в военные. Они мне все говорят: «Мама, успокойся».

Татьяна Владимировна сама из Чадана, 30 лет проработала фельдшером на скорой помощи. Пока идет репетиция, разговаривает со мной полушепотом.

— Дети выросли, муж умер. Я вот два раза ходила устраиваться работать, меня не взяли, старая — сказали. Мне 60 лет, но постарела я, конечно, — Татьяна Владимировна суетливо поправляет берет и проводит рукой по бокам лица, приглаживая вьющиеся седые волосы.

Смотрит за парадом, шепчет: «Сейчас время такое тяжелое. Я пенсионерка хотя бы, а вот многодетные семьи бедствуют. Ой. Вот это очень серьезный полковник, я же всех знаю».

Спрашиваю про Кара-оола. «Я голосовала против, потому что он мне не нравится. Болел коронавирусом, пять дней сидел на карантине. Всё, говорит, меня должны выписать. Люди болеют две недели, карантин, а ты… Поэтому и жопа началась. Потом второй раз заболел. Нельзя так, если ты президент республики».

На тротуаре рядом одиноко стоит пожилой мужчина с пакетом продуктов в руках за спиной, смотрит парад. Облокачивается на указатель. Плачет.

6

Через улицу от парада прием ведут шаманы. За железными воротами — юрта. Из-за приоткрытой двери слышится раскат бубна. Здесь же — управление верховного шамана. На стене внутри дома висят портреты: Владимир Путин, Сергей Шойгу, пустое место и мэр Кызыла Сагаан-оол. Там, где сейчас пустое место, долгие годы висело фото Кара-оола. Шаманы оперативно отреагировали — сняли.

Идет проливной дождь. У крыльца под козырьком на корточках сидит мужчина, долго разглядывает доски на полу. Подносит к сливу с крыши бутылку из-под кефира, ждет, когда наполнится. «Пить хочет», — комментирует сзади шаман на скамейке.

— Бывает в жизни черная, белая полоса. Вот после смерти матери придет сын. Не может больше жить. Я объясняю, что рано или поздно жить все равно надо продолжать, — объясняет шаманка Зоя, примеряя на голову шапку с перьями. — Я в центре хожу и, бывает, вижу случайно человека. Как тебя звать? Сколько лет? Почему у тебя все так?

Зоя говорит о пьяных. Бывает, в городе она натыкается на того, кому нужна помощь. Предлагает свою. Кто-то потом приходит к шаманке. Она поджигает веточку можжевельника, окуривает дымом, раскладывает мелкие камушки. Под крышей юрты на обряды глазеет чучело орла с раскинутыми крыльями и рогами.

Зою с запоем слушает Федор. На нем

А шаманка считает — «послан судьбой».

Федор учится: пробует колотить в бубен, наворачивает круги вокруг себя и вызывает чертей. После транса жмурится, качается из стороны в сторону.

Рядом с нами в юрте садится девушка из Ак-Довурака. Ехала сюда шесть часов. «Мы разошлись с мужем, с того момента все у меня не заладилось, — девушка плачет.— Я надеюсь, что мне помогут. Это очень помогает, я знаю».

И хотя большинство верующих тувинцев исповедует буддизм, древний шаманизм здесь до сих пор очень уважают. В него верят. На окраинах города есть свои «места силы» — как правило, возвышения, где часто останавливаются водители, чтобы завязать на дереве ленточку или разноцветный платок.

— Многие сейчас приходят, хотят становиться шаманами. Тяжелое время идет, — строго объясняет Аржана, совсем молодая шаманка в ярко-оранжевом костюме с розовыми бисеринками на лице. — Третья волна коронавируса никого жалеть не будет. Россия со всеми воюет. Нужно как-то держаться.

7

Микрорайон Шанхай серьезно пострадал после землетрясений 2011 и 2012 годов. Эпицентр тогда оба раза располагался в ста километрах от Кызыла. А трясло в эпицентре на 8,5 балла.

Людей в Шанхае расселили только полгода назад. Дома снесли. А снос оставил после себя помойку. Поле покрыто обломками мебели, одеждой, книгами. Сейчас здесь стоит всегда два с половиной дома и в них до сих пор живут люди. Половинка — это разрезанная часть, где вместо внешней стены — чужие голубые обои с виноградом.

Здесь же серый пес грызет пластиковую упаковку. Тело истощенное, живот как будто втянут внутрь. Ребра выпирают. Метрах в десяти, сливаясь с мусором, лежат еще шесть серых собак. Подойти близко к ним не получается — они, скуля, вжимаются в землю. Это брошенные животные. Их оставили, когда дали новые квартиры.

Как ступени музыкально-драматического театра в центре города с пенящимся чистящим средством очищают одновременно девять человек. И как на месте разобранного Шанхая собаки едят пластик и прочий несъедобный мусор. Как люди живут на мусоре.

Заходим в дом, рядом с которым стоит отрубленная стена с окном.

— Без света, без ничего целый год живу. На печке готовлю, — рослый мужик Владимир Анджи в шапке и теплой куртке проводит нас внутрь дома. — Страшновато, конечно, бомжи вокруг ходят. От них отбивайся. Вот стою, караулю. За домом водку кушают, я ругаюсь с ними. Водоколонка рядом была, ее тоже отключили, сейчас вон к дальней хожу.

Анджи — ликвидатор Спитакского землетрясения 1988 года, инвалид первой группы. Живет с женой. Вместе они готовят на печке. Лампочку включают только перед тем, как садиться есть, чтобы сберечь батарейки. Спят на матрасе на полу. Еду, в том числе мясо в пакетах, вешают на ручку двери в холодном предбаннике, чтобы не протухло. Чаще всего покупают так, чтобы съесть в тот же день.

Пока мы разговариваем, буквально в десяти метрах от нас проезжает военная техника. И я спрашиваю, не собирался ли Анджи идти смотреть репетицию.

— Мне дом охранять надо, — отрезает Анджи. — Ко мне же прямо на участок идут выпивать. Я вот так целый день стою в окно смотрю. Меня же люди спрашивают: а тебя еще не подожгли? Предупреждают же со стороны, что как бы вот тебя… Ну чтобы проблемных убрать.

Семья Анджи оказалась «проблемной», потому что им дали квартиру, поделенную с другой семьей куском гипсокартона. На окраине города. И они отказались от такой альтернативы: «У меня почки нет, и я каждое утро на процедуры езжу, я уже прилип до конца жизни к своей больнице».

— Мы очень надеемся на новое правительство, — говорит мужчина, поднимая шапку со лба. — Но им сейчас не до нас, проблема за проблемой.

Сергей Иванович, сосед Анджи, живет один за высоким железным забором. Жена умерла. Дома с ним пять кошек: «Бродяжку дочка взяла, она расплодилась, ну теперь жалко их выгонять», — мужчина улыбается, с нежностью смотря на крутящуюся за своим хвостом кошку. В клетках на участке у него три собаки, одна на привязи прямо у калитки. Их оставили соседи, когда переезжали. Сергей Иванович забрал собак себе, кормит, поит, они его охраняют.

В прошлом он работал в милиции. В Кызыле живет с детства. Родители переехали в Туву из Красноярска еще в 50-х годах, отец заболел туберкулезом, и ему посоветовали сменить климат, переехать ближе к горам: «Ну вот так сменили шило на мыло», — машет рукой Сергей Иванович.

— А причина того, что нас не переселили, — обыкновенная национальная неприязнь к русским. Меня вообще в список не внесли, — уверенно заключает Сергей Иванович, проводя нас в дом. — Вот 31 декабря у меня утром высадили стекло, залезли, забрали продукты, вещи. Я выбежал с ружьем, они испугались — убежали.

Пенсионер уверен, что залезли, потому что знали, что он — русский, а не потому, что было что красть. По его ощущению, бытовой национализм в Туве до сих пор можно встретить везде, в том числе в общественном транспорте. Даже несмотря на то что

— Могут тебя оскорбить, начать показывать неприличные жесты. Сестра у меня работала бухгалтером поликлиники № 2, ее вызывает главный врач, говорит: «У вас уже вроде пенсионный возраст, а нам молодых специалистов девать некуда. Вы увольтесь по-хорошему». И это везде. Ну вот моя знакомая-предприниматель, у нее два или три магазина. А сын у нее работал в системе ФСИН. К нему подходит начальник-тувинец: «Ты знаешь, парень, мне надо земляка устроить. Уходи, а то мы тебе репутацию замочим». Так что очень жаль, что правоохранительные органы не обращают на это внимания. Такое потом и получается, — Сергей Иванович снова машет рукой и смотрит в сторону заново вставленного окна.

8

Марат, оператор местного оппозиционного 108 канала, сопровождает нас на машине в Чадан и Ак-Довурак. Чадан — родной город Шойгу. Ак-Довурак — второй по величине город республики.

Марат следит за дорогой. Вокруг горы. Внизу — рыжая, как будто уже выжженная земля, наверху — вершины в снегу. Через раз приходится останавливаться — дорогу переходят то бараны, то коровы. Перебегает лиса.

Марата спас высокий ворот плотной куртки. Нападавшего задержали, завели уголовное дело. Правда, всего лишь по статье «Хулиганство». Сам Марат улыбается, вспоминая эту историю:

— Ну раньше такого не было, обычно пьяный подходит, за камеру трогает — я прогоняю просто. Вообще… Есть такие пьяные, у кого есть жилье, но они не живут там. Им уже нравится такая жизнь. А есть бездомные — их в Кызыле больше,чем в районах, в районах просто алкаши. Есть бездомные с высшим образованием, работы нет, денег нет, пенсия маленькая. Свои же дети иногда выгоняют. В детстве у меня был сосед, ветеран Афганской войны, он каждый день выпивал. Но ему не давали квартиру. Когда умер, дети начали бегать за положенным — и им дали землю, да. Только земля, оказалось, уже на чье-то имя зарегистрирована.

В Чадане повсюду портреты министра обороны. На билбордах, на местном доме культуры. И подпись: «Мы гордимся вами!» Это обращение от тувинцев к Шойгу.

Дом семьи, в котором он вырос, стал мемориальным музеем. Экскурсовод гордо демонстрирует кровать, сумку матери, семейные фотографии. За стеклом — парадный мундир и генеральская фуражка.

Выиграл местный учитель художественной школы. На его картине — мальчик отдает честь, смотря снизу вверх на силуэт министра обороны.

— Он же один поднимает республику, что-то делает, — объясняет Марат. — Вот он поставил в Кызыле военную часть. В Чадане тоже планируют. Это новые рабочие места, люди платят по 200–300 тысяч, чтобы туда попасть. С районов стали приезжать. Но раньше же проще было: если сдал документы, по судимостям чистый, не куришь, не пьешь — значит, уже поступил. А сейчас поступить очень сложно. Но военная часть в Туве — это единственная стабильная работа, деньги.

Ак-Довурак находится от Кызыла еще дальше — в 300 километрах. В 70-х годах асбестовый комбинат «Туваасбест» был градообразующим предприятием города. В 90-х годах собственники стали сменяться один за другим, люди начали терять рабочие места.

Сейчас цех предприятия буквально разрушается по кусочкам. Здание выглядит как жертва землетрясения. На самом деле уже начался его снос.

— Мне уже за 70, пенсия у меня 15 тысяч. Но не хватает, конечно, мы же живем не вдвоем с женой, у нас же дети, внуки. Им надо помогать. В основном мы работаем, чтобы им помогать, — говорит Кылын-Оол Монгуш, ветеран комбината «Туваасбест», бывший начальник цеха. — Последний цех, который разрушается, жалко. Знаете, сколько мы там работали… Собственник поменялся, сейчас там другие люди командуют. Ну а чего делать? Жить надо как-то. Когда Советский Союз разрушился, с женой потихоньку открыли здесь магазин и до сих пор работаем.

У Кылын-Оола с женой маленький магазинчик детской одежды. Продают пижамы для малышей, костюмы. Рядом у дома играют дети. Свешиваются из окошка над козырьком подъезда. Ковыряют ветками в метровой яме в асфальте прямо у входа.

Отсюда стремятся уехать. Не то что за Саяны, хотя бы в Кызыл. Потому что, как говорят те, кто живет в районах, эти места «застряли в развитии»: «Остались где-то в 90-х. Поэтому здесь и опаснее».

— Мой друг с детдома, кстати, тоже свернул не туда, — вспоминает Марат. — На зону попал. Убийство. Алкоголь.

Марата в детдом забрала опека в три года из-за пьянства мамы. Он рос с братом в приемной семье: «Когда усыновляли, в интернате сказали: у него есть брат, их не надо разделять, а сестра совершеннолетняя была, так что она осталась с той матерью. У сестры сейчас трое детей. Но у нее, как это правильно назвать… Малоимущая семья. Она сейчас тоже выпивает».

Эпилог

В сентябре 2019 года в Туве проходили выборы. Выбирали депутатов Верховного Хурала, парламента республики. Официальные результаты получились такие: «Единая Россия» получила 30 мест, ЛДПР — 2 места.

— Я поехала на том самом автобусе, — начинает рассказывать Альмира.— Я — человек, который живет в Туве. Но ты не представляешь, как мне было страшно.

Альмира — журналистка 108 канала, работает в одной редакции с Маратом. Кладет сахар в кофе, прижимая к уху телефон — снова кто-то просит о помощи: «Люди чуть ли не круглосуточно звонят. Мы — единственные, кто может отреагировать. От бытового — «засорился туалет, никто не откачивает» до «собаки под окнами бегают, что делать?».

— Из Красноярска, с Абакана сюда везли наблюдателей, — продолжает Альмира историю с автобусом. — В Абакане какую-то часть пересадили на машины, потому что уже поступила информация, что готовится какая-то диверсия. Но как я думала? Я — журналист, вот мы сейчас достанем камеру, ну что они будут делать? Сбегут. Обычно так и бывает. Мы подъехали к стеле, границе Кызыл — Красноярский край. Там нас окружили всадники, человек 40. Причем в таком месте, где нет связи.

— (продолжает) Я боялась, что если мы сейчас откроем дверь и начнем разговаривать с ними — то возникнут трудности перевода, наблюдатели же все русские были, я одна тувинка. Они нас развернули, сказали: уезжайте. В лобовое стекло, оно же большое, я увидела человека — Таймира Сарыглара (президент Федерации конного спорта республики. — Ред.), он стоял без маски. Он сейчас председатель Сут-Хольского района. [В комментариях СМИ Сарыглар обвинил во всем журналистов и наблюдателей: «Они перекрывали дорогу, кричали, унижали и оскорбляли людей, это я видел своими глазами. Люди, которые ехали по трассе, всеми силами пытались их успокоить, чтобы не было драки».]

— Почему было принципиально взять автобус на границе?

— Это было принципиально, — Альмира берет в руки листок и рисует, как стоял автобус. — Если бы они напали на нас на Красноярской стороне, то, соответственно, разбирались бы правоохранители Красноярска. А так дело ведут в Туве, дело до сих пор открыто.

— На участки вам все же удалось попасть?

— Удалось. Урны выносили с участков, при наблюдателях ничего не вскрывалось. Вообще многие мои знакомые говорили, что голосовали не за «Единую Россию», за ЛДПР. Так вот, есть один показательный участок, где участвовала технический кандидат. Она моет полы, никто ее не знает. И там был нынешний депутат от «Единой России». На этот участок приехали смотреть за подсчетом два депутата Госдумы, Сергей Натаров из ЛДПР и из КПРФ депутат. Членам комиссии ничего не оставалось делать, как подсчитать при них. И из многочисленных кандидатов выиграла эта техничка.

Нет, все равно в целом выиграл Кара-Сал, но конкретно на этом участке она. О чем это говорит?

Альмира говорит, что пока все в ожидании, как поведет себя врио главы, бывший мэр Кызыла Владислав Ховалыг. Но надежда на изменения появляется, особенно после 14 лет правления одного человека. Все же он уже отправил в отставку правительство Кара-оола:

— Когда был Кара-оол, было очень тяжело. На протяжении 14 лет республика жила в страхе, этих братьев, Леонида Кара-оола и Юрия Кара-оола. Леонид возглавляет «Боевое братство», общественную организацию ветеранов войн, попадался на наркотиках. (В августе 2006 года Леонид Кара-оол был задержан сотрудниками ФСБ в аэропорту Красноярска, при задержании у него изъяли 2,68 кг гашиша.— Ред.) Юрий — депутат Верховного Хурала с 1998 года. Все это время они вели себя здесь достаточно вальяжно.

Да и рыба гниет с головы. Почему здесь люди бедные? Очень дорогое жилье, они не могут себе его позволить. Квартиры стоят 5–6 миллионов. Уголь у нас очень дорогой. Одна тонна угля стоит 3 с половиной тысячи, и это только в Кызыле. В районах — 5–6 тысяч, потому что — плюс дорога. На зиму нужно около 10–15 тонн, чтобы протопить дом. Поэтому у нас очень хорошим спросом пользуется уголь в мешках. Это тоже говорит о том, что люди живут очень бедно. Они не могут купить тонну, потому что у них нет денег. Они покупают мешок за 250 рублей и везут на санках домой.

Все, что происходило в Туве, — это клановость. Мы не слазим уже который год с первой строчки по бедности. Бедные, бедные, бедные… Шойгу тоже ничего не может сделать. Хотя хочет ли?