После страшной истории в Казани с высоких трибун и главным образом с телеэкранов снова зазвучали голоса о необходимости возвращения смертной казни в России. Это вопрос, безусловно, политический — но именно на политическом уровне он чаще всего оборачивается популистскими спекуляциями. А мы попробуем в нем разобраться с холодной головой, анализируя практические, этические и политические аргументы «за» и «против».

Впервые проблемой смертной казни мне пришлось всерьез заняться в 1989 году. Это была моя первая командировка в качестве штатного обозревателя тогдашней «Комсомолки», и я коротко перескажу сюжет старого очерка «Я приговорил…»: на мой взгляд, он содержит главный этический аргумент против смертной казни.

Тогда во Владивостоке несколько подростков изнасиловали школьницу, а затем лишили ее жизни. Отец убитой нанялся истопником в суд и приходил на каждое заседание, где подсудимые еще и издевались над ним со своей скамьи. Между тем этот человек имел высокий разряд по спортивной стрельбе и дал себе слово, что если суд не приговорит убийц к смертной казни, он приведет ее в исполнение сам.

Суд — тогда еще с народными заседателями — в рамках закона и не мог вынести приговор суровее 10 лет лишения свободы, так как подсудимые были несовершеннолетними. Когда этот приговор прозвучал, отец убитой встал с переднего ряда кресел в зале, сделал несколько шагов и метров с пяти выстрелил в зачинщика преступления из переделанного спортивного пистолета. Пристав, повалив его на пол и выкручивая руку с пистолетом, кричал: «Батя, ну как же ты промахнулся?!..»

Отца тогда признали невменяемым, но это скорее из сочувствия, чтобы не судить его самого за покушение на убийство. А я задал ему в СИЗО, куда журналистов в то время пускали без проблем, тот же вопрос: как он мог промахнуться?

Его ответ лег в основу той части очерка, где я выстраивал аргументы против смертной казни. Нельзя казнить человека! — и никакое преступление, совершенное одним, не развязывает в этом смысле руки никому другому. Тем более что казнить будет не «государство», а некто с оружием, кто станет палачом. А это невыносимая для человеческой души (в ком она сохранилась) ноша. Стрелок из Владивостока, потерявший обесчещенную дочь и признанный умалишенным, понял это, я думаю, как никто другой.

После очерка «Я приговорил…» в 1989 году письма мне носили мешками. Девять из десяти были от сторонников смертной казни, некоторые содержали пожелание, чтобы мою дочку так же изнасиловали и убили. Я взялся отвечать и перечел тогда гору литературы по этому вопросу, советовался со многими криминологами. Никто никого с тех пор так ни в чем и не убедил: по данным опросов общественного мнения, в новой России доля сторонников смертной казни неуклонно снижалась и в 2015 году составила чуть менее половины населения, но в 2020-м за ее возвращение вновь высказалось почти 70 процентов респондентов (к этим цифрам надо относиться с осторожностью, ответы чаще всего ситуативны, но общий рост агрессии в нынешней России не может не отражаться на них).

* * *

Главным логическим (не эмоциональным) доводом сторонников смертной казни остается ее профилактическое (устрашающее) воздействие.

Наиболее иллюстративен опыт США, где на протяжении десятилетий в некоторых штатах смертная казнь отменялась, в других возвращалась, но никакой отчетливой корреляции с уровнем преступности при этом отмечено не было. Да и выявить ее практически невозможно: на преступность влияет слишком много разных факторов. Вопреки распространенному среди сторонников смертной казни мифу ничего нельзя сказать о ее «эффективности» и в Китае, где число приведенных в исполнение смертных приговоров ежегодно измеряется тысячами, статистика засекречена, но само возобновление казней указывает, что коррупционные преступления, за которые они там применяются, на спад не идут.

За все время существования письменных свидетельств человеческой истории — а таковыми часто становились именно законы, упоминающие самые разные и устрашающие виды смертной казни, — никаких серьезных аргументов, кроме, может быть, религиозных «за» и «против», произнесено не было. За отчетный (6-тысячелетний) период широко применявшаяся смертная казнь людей как таковых так и не исправила, но в последнее время некоторый сдвиг все же произошел: после Второй мировой войны, потрясшей мир и массовыми бессудными расправами, смертная казнь была полностью отменена (по состоянию на сегодняшний день) более чем в 100 странах, а во многих, сохранивших ее де-юре, она не применяется на практике.

По сведениям криминолога Данила Сергеева из Екатеринбурга, который объехал 80 стран мира, исследуя практику применения уголовного наказания, изощренные и мучительные способы исполнения смертной казни почти ушли в прошлое. Случаи обезглавливания и побивания камнями по суду известны лишь в Судане, в недавнем прошлом случались в Афганистане, изощренные методы казни допустимы по закону в Иране, Саудовской Аравии и ряде стран тихоокеанского региона, но фактически уже не применяются. Те же тенденции касаются и публичного приведения в исполнение приговоров к смертной казни.

Пионерами отмены смертной казни и замены ее пожизненным лишением свободы, по данным Сергеева, стали Португалия и страны Латинской Америки, а сейчас с них начинается «вторая волна аболиционизма» в виде отмены пожизненного заключения. Этот вид наказания отменен также в Норвегии, Испании, Боснии, Хорватии и Черногории. Приговоренные к пожизненному лишению свободы чаще всего имеют тем не менее реальную возможность выйти на свободу. В США, где таких 160 тысяч (учитывая сроки, превышающие продолжительность жизни), три четверти скорее всего выйдут на свободу в течение ближайших 10 лет. Но в России из двух тысяч пожизненно осужденных пока не был отпущен никто, хотя некоторые из них уже получили такое право по отбытии 25 лет срока заключения.

Данил Сергеев провел огромную работу, проинтервьюировав только в России 147 человек, осужденных к пожизненному лишению свободы, и поговорив с некоторыми такими же в Германии, Франции, Финляндии и других странах. Кто-то говорит при встречах, что предпочел бы расстрел, но, по мнению Сергеева, задававшего им уточняющие вопросы, это бравада:

Криминолог признается, что сам он долгое время колебался между позициями «за» и «против» смертной казни, но собственные исследования убедили его в практической бесполезности этой меры: из 147 «пожизненных» на вопрос, думали ли они перед или в момент совершения преступления о наказании, положительно ответил один. Тем более не может эта угроза остановить террористов, которые зачастую фанатики-смертники, или таких убийц, как «казанский стрелок»: при подготовке к тщательно планируемому преступлению такие несчастные (а счастливый человек никого убивать не будет) считают себя тоже жертвой, а ряд психиатров видит в их действиях разновидность суицида с элементами самопрославления.

* * *

В России смертная казнь в последний раз была приведена в исполнение в 1996 году, а в 1997-м ею был подписан Протокол № 6 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод относительно отмены смертной казни — с тех пор на ее применение в РФ наложен мораторий. В 1999 году Конституционный суд признал неконституционность смертных приговоров в отсутствие судов присяжных во всех регионах РФ, и вплоть до 2010 года, когда такой суд был все же создан в Чечне, практика замены смертных приговоров пожизненным лишением свободы опиралась на это разъяснение. С 2010 года действует более замысловатое разъяснение КС о том, что Протокол № 6 к Европейской конвенции обязателен для России, хотя формально ею до сих пор не ратифицирован.

Увязка вопроса о смертной казни с судом присяжных имеет не только правовой, но и более глубокий нравственный смысл. Мне пришлось много работать с бывшими присяжными, выносившими вердикты по разным, порой очень страшным делам: эти «простые люди» — эмоционально, может быть, и поддержавшие бы возвращение смертной казни, оказавшись в ситуации, когда от их решения, выносимого по процедуре и после долгого раздумья, зависели судьбы других, — всегда находили повод для сомнения если не в фактической стороне преступления и доказательствах, то в личности самих подсудимых. Хотя их вердикты бывали не только оправдательными, представить себе их требующими смертной казни «без снисхождения» (а это обязательный пункт вердикта) достаточно трудно.

Эксперимент с присяжными мы можем поставить лишь мысленно: модель внесения вердиктов «к высшей мере наказания» только присяжными потребовала бы возвращение в их компетенцию дел о терроризме и иных сходных преступлениях, изъятых из нее в 2008 году, и политическое руководство страны на это сегодня не решится. Профессиональным же судьям, склонным подчиняться не столько закону и совести, сколько сегодня потакать обвинению и игнорировать доводы защиты, общество имеет все основания не доверять, тем более вынесение приговоров к смертной казни. Это еще один важный и практический аргумент против нее.

* * *

Наконец, с политической точки зрения дискуссия о возвращении смертной казни опасна тем, что отвлекает от действительно сложных социальных проблем — и не только в сильно запущенной сфере борьбы с уголовной преступностью, — но создает в обществе, перегретом агрессией и скованном страхом (опять же, не только перед преступностью) иллюзию простых решений. «Вот сейчас расстреляем сотню-другую взяточников, как в Китае, и всем станет лучше жить»…

Политикам и депутатам, представляющим, как они, может быть, думают, охочий до жестоких расправ «народ», лучше вспомнить примеры коллег, оказавшихся под судом, и подумать о собственном будущем. Поднимающаяся после каждого резонансного в своей жестокости преступления эмоциональная волна используется без серьезных аргументов: желтой прессой и ТВ ради рейтинга, а политиками-популистами ради «майнинга» голосов на предстоящих выборах. Дополнительные очки перед Кремлем можно заработать и на обострении отношений с Советом Европы, что тесно увязано с вопросом о моратории на смертную казнь.

Все, что было сказано выше о мировых тенденциях гуманизации наказания после Второй мировой войны, не создает прочных гарантий ни для отдельных стран, ни для человечества в целом: примеры нацизма и сталинизма показывают, как легко «цивилизованные страны» возвращаются в состояние варварства. И это не запрещенное новым законом «сравнение», а лишь констатация сходной жестокости при применении массовых репрессий. Возвращение смертной казни сначала лишь за жестокие насильственные преступления влечет, как показывает практика, ее скорое распространение на коррупционные и не всегда доказанные преступления, а там и на «заговоры», высосанные спецслужбами из пальца.