До этого русские авторы попадали в этот список только дважды — Людмила Улицкая (2009) и Владимир Сорокин (2013).

Премия существует с 2005 года и присуждается произведениям неанглоязычных авторов, переведенных на английский. Кроме нашей соотечественницы в короткий список вошли французы Эрик Вюйяр и Давид Диоп, аргентинка Мариан Энрикес, чилиец Бенжамен Лабатут и датчанка Ольга Равн.

Надо сказать, что в принципе книга Степановой («Новое издательство») могла бы претендовать (и, возможно, будет) на множество премий подобного рода — она переведена на самые разные языки, и ее международный успех можно назвать беспрецедентным. Нет хоть сколько-то значительного в культурном плане издания, которое не разместило бы рецензии на нее, и практически все эти рецензии говорят о «Памяти памяти» как о явлении, с которым современная культура не может не считаться.

В России премиальный успех у текста Степановой тоже имеется — он получил главный приз «Большой книги» и премию «НОС». При этом восприятие книги в литературно-критическом сообществе никак нельзя назвать однозначным. А разговор о ее международном успехе, достаточно, повторимся, беспрецедентном, часто переходит на рассуждения о некоей «тамошней» конъюнктуре, которой книга Степановой будто бы соответствует, так что сами понимаете…

Такие суждения, между прочим, были предупреждены, оговорены в этом тексте. Там рассказывается, как во время работы автор приходит к американскому специалисту по архивам. Он терпеливо отвечает на ее вопросы, а потом спрашивает, что же за вещь она пишет. «Я стала объяснять. А, сказал он, это одна из этих книг, когда автор путешествует по миру в поисках собственных корней, таких теперь много. Да, сказала я, будет еще одна».

Это не свойственная отечественной литературе осознанность — понимание того, что писатель это не горний орел, одиноко летящий и ни на кого не похожий, а человек — и, следовательно, интересуется человеческим. Тем, о чем другие думают, болит и у него (в нашем случае у нее) там, где у других тоже болит. Эту боль — о бесследно исчезающем прошлом; о людях, становящихся песчинками истории и пропадающих без всякого следа; о конкретных своих родственниках, «перемолотых» жизнью, память о которых закончится в тот момент, когда не станет помнящего их автора, — Степанова осмеливается погрузить в культурный контекст. Она говорит — смотрите, такой-то замечательный человек про подобные чувства писал так-то, а такой-то художник передал их так-то. В отечественной традиции подобное часто называется «умничаньем», и автору предлагают быть проще.

Она видит в читателе равноценного собеседника — вещь в современных отечественных интеллектуально-литературных практиках практически невиданная.

После немногих московских презентаций ее книги к Степановой выстраивались очереди тех, кто хотел поговорить с ней о своих тетях и дедушках, память о которых истончается и вот-вот растает — вместе с последним родственником-современником. Возможно, эти люди и не читали всех тех книг, которые Степанова упоминает в своем тексте, но это не помешало им почувствовать его правду.

Международное признание «Памяти памяти» показывает, что правда эта интернациональна.