Я много могу рассказать про ЦВСИГ в поселке Сахарово. Я по нему большой специалист. Я туда попал 1 августа 2017 года — в связи с тем, что потерял паспорт, меня хотели выдворить на родину, в Узбекистан. Я пробыл там полгода — 15 февраля 2018 года Россия согласилась вместо Узбекистана выпустить меня в Германию, где я получил политическое убежище.
Я помню автозак, в котором меня привезли в ЦВСИГ: приставы собирали людей по разным судам, всех нас потом везли в Сахарово.
В этом автозаке были только мигранты, тогда в Сахарово еще политических не возили. Я помню, что нас в этом автозаке заставляли ехать пригнувшись. И еще помню, что меня приложили электрошокером.
Всех нас на ночь разместили в одной большой камере. А утром выкрикивали фамилию и по одному выводили. Откатывали пальцы, фотографировали. Потом пришла медсестра. Нас всех заставили раздеться и присесть при ней. Она проверяла, не спрятано ли у кого из нас что-то в заднице.
ЦВСИГ — режимная зона. Двойной зеленый забор с «колючкой». Сторожевые башни по периметру. Когда я там был, ночью выпускали собак. Хотя там содержат не уголовников, а иностранцев за административные правонарушения. Например, за просрочку регистрации или патента.
— Я пошел в ОВД за справкой об утере паспорта, а меня задержали. Теперь я тут, — рассказывал Замир, с которым мы какое-то время сидели в одной хате. (Да, камеры там люди называют хатами. Как на зоне).
Камеры в ЦВСИГ разные: есть на двоих, на четверых, а на первых этажах в отдельных корпусах есть камеры большие, куда помещается по 10–16 человек. Их занимают после больших облав — перед Новым годом или когда к чемпионату мира готовились. В моей двухместной было: два окна с решетками, двухъярусная железная кровать, железный стол со скамейкой, железный шкаф, веник, тазик, ведро, раковина, туалет и сверху в углу две видеокамеры, которые наблюдали за нами круглые сутки.
При поступлении мне выдали две тарелки, ложку, кружку (все алюминиевое), маленький кусочек хозяйственного мыла, немного туалетной бумаги, одноразовый бритвенный станок, пожелтевший матрац, жесткую, твердую даже подушку, шерстяное одеяло, одноразовую медицинскую простынь, которую стелют под пациентов в поликлиниках, зубную щетку и зубной порошок. Сразу предупредили: в случае нанесения вреда имуществу ЦВСИГа — оштрафуют.
Подъем — в шесть утра.
— Заправляем постель и больше не укрываемся одеялом! — криком будила охрана.
В семь утра приносили завтрак. Молочная каша, хлеб и черный чай (суточная порция чая — столовая ложка на камеру). В девять проводили обход — открывали двери, выводили в коридор. И кричали: «Фамилия! Не прислоняться к стене! Заходим обратно!»
Обед был в час, ужин — в шесть. Днем еще была прогулка.
В принципе, еды, которую нам приносили, мне бы хватало, хотя разносолами, конечно, не кормили.
Другое дело вода. Воду нам давали только во время завтрака, обеда и ужина. Строго по кружке кипятка.
Воду надо было заказывать, чтобы близкие принесли. В камере, конечно, был туалет и раковина с водой, но воду оттуда пить было невозможно — хлора много.
Душ у нас был на этаже, туда нас водили раз в неделю, вместе с соседней камерой.
В ЦВСИГ есть санчасть, где постоянно дежурят две медсестры. Если возникали проблемы со здоровьем, то во время утренней проверки нужно было сообщить дежурным. Потом они после обеда вели тебя в санчасть. Если болела голова или что-то еще, то медсестра давала таблетку, которую нужно было принять при ней. В камеру не отпускали с лекарством.
Все, наверное, ждут рассказов про зверства тамошних охранников и медиков, но я расскажу вот такой случай.
Как-то я проснулся в пять утра от кошмарного сна. Сходил в туалет, покурил. И у меня началась паническая атака. Дышал с трудом. Казалось, что сердце вот-вот лопнет.
Подошел охранник и посмотрел на меня через глазок.
— Мне плохо. Отведите в санчасть, — говорю ему.
— Сейчас 5.30. Подожди полчаса, я найду врача.
В шесть начался подъем. Мне становилось все хуже. В конце концов пришел охранник с доктором. Я пожаловался на свое состояние и попросил успокоительное.
— Дорогой мой, ты правильно сказал, у тебя паническая атака. Все это у тебя в голове. Ты совсем молодой, тебе надо жить и жить.
Я слушал ее, опустив голову.
— У меня было два сына. Оба сейчас в могиле. Мне же из-за этого не стоит вешаться. Надо жить.
Думай о себе, — она, сказав это, внезапно обняла меня. И я ее обнял. И почти заплакал. У нее и возраст, как у моей матери, — за 70.
Она рассказала, что много лет проработала педиатром. А сейчас в спецприемнике ухаживает за мигрантами.
Подробности про смерть ее детей не стал расспрашивать. Она попросила меня обязательно записаться в санчасть и ушла. После ее прихода паническая атака прошла, а я все думал о ней.
А теперь я думаю про то, что Никита Гирин, мой коллега в «Новой», который столько раз приезжал ко мне в Сахарово с передачками, получил 14 суток и, вероятно, проведет их там, в ЦВСИГ.
Однако ЦВСИГ так и остался закрытым объектом: близким задержанных вход на территорию запрещают, хотя по закону такие посещения допустимы.
