Одним из недооцененных многими комментаторами событий последних дней стали выступления депутатов Государственной думы В. Никонова и Е. Фёдорова, недвусмысленно давших понять, что они не считают значите­льную часть территории Казахстана по праву принадлежащей этой постсоветской республике. Произнесенные аккурат ко Дню независимости Казахстана, эти слова вызвали в стране настоящую бурю возмущения, которая в соцсетях оказалась даже более мощной, чем в официальных заявлениях, прозвучавших в эфире.

Между тем можно ли предположить, что за всем этим последует появление в Казахстане «вежливых людей» или образование Карагандинской или Уральской (от названия города Уральск, а не от Урала, разумеется) народной республики? На мой взгляд, такая перспектива маловероятна — как мало­вероятно активное вмешательство России в дела Киргизии, защита немногих оставшихся представителей «русского мира» в Туркмении, и вообще оживление политики Москвы в Центральной Азии. На эту мысль наводят даже не скорые извинения фигурантов недавнего инцидента, а общая ситуация на постсоветском пространстве.

Стоит сразу отметить, насколько разной оказалась реакция России, с одной стороны, на проигранные А. Лукашенко выборы в Белоруссии и начав­шееся там массовое народное сопротивление или на поражение, которое на­нес Азербайджан Армении, восстановив контроль за большей частью своих территорий, и, с другой стороны, на серию последовательных государс­твенных переворотов в Киргизии, события в которой, вероятно, еще не вош­ли в обычное русло.

На мой взгляд, такие различия неслучайны и могут быть объяснены при обращении к истории. Причем даже довольно далекой.

На рубеже 1980-х и 1990-х, когда Советский Союз только начинал распадаться, в Москве спонтанно возник термин «ближнее зарубежье», которым сначала обозначали страны Балтии, а потом — и все государства СНГ. Тем самым сначала российские публицисты, а потом и политики сознательно понижали статус этих стран до своего рода постколониальных и помещали их в неоспоримую «зону влияния» Москвы. Долгие годы в структуре российского правительства, помимо Министерства иностранных дел существовало отдельное Министерство по делам СНГ (которые рассматривались под особым углом зрения), а депутаты и провластные эксперты открыто называли бывшие советские республики странами «суверенными, но не независимыми». Попытки отдельных государств бывшего СССР «переметнуться в другой лагерь» считались предательством и вызывали жесткую реакцию Москвы — вплоть до военного вмешательства, как в Грузии и Украине.

Между тем сложно не заметить, что вся эта риторика касалась лишь ча­сти постсоветского пространства. А именно территорий от Белоруссии до Украины и Молдовы, а также пространства от Абхазии до Карабаха.

а на казахские степи высказывал претензии разве что В. Жири­новский (и то, вероятно, лишь потому, что они лежали на пути к Индийскому океану). Никакие попрания прав русских в этих странах, откуда в 1990-е (в отличие от стран Балтии или той же Украины) бежали сотни тысяч потерявших всё «соотечественников», не волновали Кремль.

Россия, напомню, возникла и на протяжении столетий развивалась как империя — причем, в отличие от европейских держав, она стала ею до того, как сформировалось русское национальное государство (многие историки полагают даже, что такового вообще никогда не существовало).

В ходе своего становления Московия (я применяю этот термин, потому что само возникновение слова «Россия» в его современном значении относится к середине XVII века) вела активную борьбу с соседними империями. И прежде всего с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой на западе, и с Османской империей — на юге. Оба этих государства были для Московии не только источником военной угрозы (вассал Османского султана крымский хан несколько раз подходил со своей армией к Москве в XVI веке, а польские войска даже удерживали ее в начале XVII в.), но и экзистенциальными противниками как представители католичества и ислама (практически до самого краха империи в 1917 году «православная» идентичность в России оставалась более значимой, чем «русская»).

Если посмотреть на карту, легко заметить, что западные и южные территории Российской империи/Советского Союза в течение долгого времени контролировались или прямо входили в состав:

• Речи Посполитой (Виленский край, вся современная Белоруссия, Смоленск, Чернигов, большая часть Украины)
• Османской империи (Бессарабия, северное побережье Черного моря, Крым, Абхазия, части Грузии, Армении и Азербайджана).

С обеими империями Россия за свою долгую историю провела почти 20 полномасштабных войн, в результате превратив Польшу в свою провинцию и до 1945 года не отказавшись окончательно от идеи контроля над Стамбулом и турецкими проливами.

Сегодня все три империи, веками воевавшие друг с другом, ушли в историю. Однако имперские комплексы остались, а кое-где стали инструментами внутренней и внешней политики.

Геополитическое возвышение той же Турции происходит в логике, крайне напоминающих ту, что заметна в поведении России (и еще непонятно, кто тут ученик, а кто — учитель).

• Еще в 1970-е под предлогом «защиты интересов турок» на Кипре, стремившемся воссоединиться с Грецией, была проведена операция, похожая на крымскую или донбасскую 2014 года, результатом чего стало создание признанной только Анкарой Турецкой Республики Северного Кипра;
• в последние годы постоянно говорится о «тюркских корнях» и «тюркской солидарности» с Центральной Азией;
• Турция объявила Азербайджан братской страной в том же риторическом контексте, в каком в России говорят об Украине и Белоруссии;
• Анкара, как и Москва, активно вмешивается в конфликты по периметру своих границ. Политика Турции состоит сегодня в возрождении внимания к турецкому «ближнему зарубежью» (от Азербайджана до Ливии), о самом существовании которого еще пару десятилетий назад почти не вспоминали.

На мой взгляд, можно уверенно утверждать:

Турция неоднократно заявляла, что поддерживает автономию Гагаузии, не собирается признавать «российскую оккупацию Крыма», а сейчас активно поспособствовала Азербайджану в его победе над Арменией. В Москве это обстояте­льство прекрасно чувствуют, хотя и не говорят о нем открыто. Но отношения с эрдогановской Турцией испорчены навсегда.

Собственно говоря, именно это — если даже не в большей мере — определяет и позицию России в отношении к Польше.

• Вовсе не случайно еще в середине 2000-х В. Путин сделал национальным праздником 4 ноября — день мифического изгнания из Москвы «польских интервентов» в 1612 году.
• Он с маниакальным упорством обвиняет Польшу чуть ли не в… развязывании Второй мировой войны, упомянув в своей недавней статье по поводу 75-летия ее завершения имя министра иностранных дел Ю. Бека чаще, чем всех глав государств антигитлеровской коалиции вместе взятых.
• Отсюда же идут и постоянные «расследования» роли Варшавы в нынешних событиях в Белоруссии, и даже явно оскорбительные для польского народа «исследования российских историков», отрицающие вину НКВД и Сталина в бесчеловечном уничтожении польских офицеров в 1940 году (про открытое оправдание советского вторжения в Польшу в 1939-м я даже не вспоминаю).

По мере того как в России стремительно возрождаются имперские настроения (причем они вряд ли превратятся в полномасштабную имперскую политику, для ре­ализации которой у Москвы сейчас нет ресурсов), ее отношение к другим центрам бывших империй, распространявших свое влияние на части ее собственных территорий, становится всё более ревнивым.

Если подводить промежуточный итог, можно сказать, что Москва — пусть даже не говоря об этом открыто — воспринимает постсоветскую периферию на западе и юге как несколько пересекающихся «ближних зарубежий», на которые претендуют также Анкара и Варшава. И как бы ни отличалась помощь Турции легитимному правительству Азербайджана от операции в Восточной Украине, а оформление белорусами «карт поляка» от тайной раздачи российских паспортов в Абхазии или Приднестровье,

Конечно, у всех крупных стран есть свои интересы, но всё же очевидно, что программа «Восточного партнерства» была создана не как инструмент борьбы с Россией, а как ответ на стремление постсоветских стран приблизиться в социальном и экономическом отношении к Европе, а военные действия Азербайджана велись Баку на своей собственной территории и стали весьма запоздалым ответом на неспособность России и de facto возглавляемой ею Минской группы хоть как-то поспособствовать решению существующей без малого тридцать лет проблемы. Но такие «мелочи» не имеют для российских политиков значения. В Кремле, судя по всему, со всей отчетливостью определили двух новых врагов. Ими стали Турция и Польша, причем именно как бывшие имперские соперники имперской России.

Мне кажется, что логика «пересекающихся ближних зарубежий» крайне важна для понимания действий Москвы. В частности, и применительно к ее политике в отношении Китая. В этом случае либо граница между Россией и КНР вообще не предполагает «ничейных» территорий, которые (как Белоруссия, Украина, Молдова или Закавказье) могли бы выступить предметом спора; либо страны, находящиеся между Россией и Китаем (как большинство центрально-азиатских государств) исторически не были объектом российско-китайского соперничества. И потому сейчас

Я уже неоднократно пытался отмечать, что Россия — это прежде всего не неевропейская, а несовременная страна, которая сегодня находит элементы своей «самости» в прошлом и при этом очень боится всего нового, что происходит в мире (от интернационализации концепции прав человека до современных информационных технологий). Именно излишнее (и избирате­льное) обращение Москвы к собственной истории является причиной ее на­растающей агрессивности, а осмысление разворачивающихся в последнее время событий как продолжение исторической межимперской борьбы может лишь дополнительно усилить и без того неслабые реваншистские настроения в Кремле.

События, которые начались в Белоруссии 9 августа и в Закавказье 27 сентября, пока далеки от своего завершения, и ближайшим соседям России сегодня следует как можно внимательнее анализировать видимые и скрытые мотивы действий Кремля — даже в том случае, если их причины могут казаться иррациональными для современного европейца. При этом, мне ка­жется, что по изложенным выше причинам в столицах центрально-азиатских стран политикам пока рано беспокоиться за безопасность и независимость своих государств…