Ярослава Лихаузова из подмосковного поселка Золотово Воскресенского района призвали на срочную службу в дивизию Дзержинского в ноябре прошлого года. Спустя три месяца он был убит одиночным выстрелом в лоб из автомата.

В связи с гибелью военнослужащего проводилась доследственная проверка.

По ее итогам следователь военно-следственного отдела СК по Балашихинскому гарнизону лейтенант юстиции Голубцов А.С. пришел к выводу, что был суицид, и отказал в возбуждении уголовного дела, не усмотрев состава преступления.

Постановление об отказе гласит, что Лихаузов покончил с собой под влиянием таких особенностей, как «недостаточная личностная зрелость, ограниченность жизненного опыта, мотивационная неустойчивость при стремлении к самостоятельности, наличии собственных, но поверхностных, незрелых представлений и критериев оценок, значимости внутреннего мира, но ограниченности самопонимания и самоанализа, ярко проявившихся под воздействием трудностей армейской жизни, тоски в период службы по родителям, отказа командования войсковой части 3500 в заключении с ним контракта на прохождение военной службы, желания оказать помощь финансово неблагополучным родителям».

Если военнослужащий погибает во время исполнения обязанностей военной службы, членам его семьи в равных долях выплачивается страховка 2 млн рублей и еще 3 млн рублей единовременного пособия.

Версию о том, что ради этих денег родители склонили сына к самоубийству, Анна Стельмух, мать Ярослава, услышала гораздо раньше, чем следователь подписал Постановление об отказе от уголовного дела.

Командиры ей сообщили эту версию непосредственно в день смерти сына.

Из дивизии Дзержинского к ней домой приехали два офицера. «Одному на мобильник позвонил заместитель командира полка, — рассказала Анна, — попросил передать мне трубку. Я спросила, при каких обстоятельствах погиб сын. Он ответил: «Не установлены». И добавил: «Ну вы же договорились, у вас же кредиты». И пояснил, что ребенок застрелился из-за нас, чтоб мы получили за него страховку и расплатились с долгами».

В постановлении об отказе о возбуждении уголовного дела прямо не утверждается, что подобная договоренность была. Однако настойчиво подчеркивается, что семья Ярослава — «малообеспеченная» и «неблагополучная».

На 26 страницах постановления 25 раз (!) повторяется один и тот же абзац, который сослуживцы Лихаузова произносят слово в слово: «Неуставным отношениям не подвергался, был обеспечен всеми видами довольствия, конфликтов ни с кем не было. У Лихаузова были многочисленные проблемы, связанные со взаимоотношениями со своей семьей. Он ждал приезда своих родителей в войсковую часть, однако они так ни разу не приехали его навестить. Он хотел заключить контракт о прохождении военной службы, чтоб иметь возможность материально обеспечивать свою семью, но ему отказали по причине недостаточного уровня образования».

Портрет родителей-маргиналов в постановлении довершается рапортом инспектора по делам несовершеннолетних по Воскресенску. К родителям он явился спустя пару недель после гибели Ярослава, чтоб проверить, в каких условиях живет младший брат Платон.

В ходе проверки зафиксированы «антисанитарные условия проживания, беспорядок и антисанитария, повсюду разбросаны вещи, обувь и мусор, в ванной комнате большое количество грязного белья, вещи разбросаны по всему дому, на стенах отсутствуют обои».

Собранные доказательства «неблагополучия» родителей Лихаузова на первый взгляд выглядят вроде бы убедительно. Но при ближайшем рассмотрении становится очевидна их необъективность.

В постановлении нет сведений о том, что Стельмухи работают в Московском метрополитене, где вряд ли будут держать алкоголиков. Мама — дежурный станционного поста централизации, отчим — машинист эскалатора.

Фонд «Право Матери», куда родители обратились за помощью, опросил три десятка соседей Стельмухов. Все сказали, что никогда не видели их пьяными, они труженики, пашут день и ночь на работе и в доме, который строят своими руками, поднимают с нуля, поэтому там еще нет обоев, и пол кое-где черновой, и мебель временная, но жить можно, и в хлеву уже стоит корова с теленком, коза и куры/утки, а у ворот два автомобиля, не самые дорогие, но на ходу.

Кредиты на строительство дома они брали, это правда: мама уже рассчиталась, а отчим еще нет, но он работает и отдает.

В дивизию Дзержинского к Ярославу они приезжали три раза, есть фотографии, где он на присяге и в столовой дивизии вместе с мамой и братом.

Имеются также сканы платежек, когда родня присылала ему деньги на его телефоны и не на его телефоны тоже, потому что звонил он в основном с чужих номеров, а те мобильники, что ему привозили, очень быстро куда-то исчезали.

Вся эта информация есть у родителей, у фонда «Право Матери», у журналистов, которые к Стельмухам приезжали домой, чтоб лично убедиться, что они не алкоголики и не тунеядцы. И у следователя она тоже, конечно, должна быть. Но ее нет, потому что он, судя по всему, обосновывал и продвигал только одну версию гибели военнослужащего, а другие не пытался даже рассматривать.

13 марта на учебном полигоне дивизии Дзержинского проходили плановые стрельбы.

Военнослужащим выдали по 13 боевых патронов. Они должны были их отстрелять и сдать гильзы.

В ходе доследственной проверки следователь предположил, что Ярослав не отстрелял один патрон, припрятал в одежде. Никаких доказательств этой версии нет и не было. Точно так же патрон мог припрятать любой его сослуживец.

Об этом говорят следователю сами военнослужащие: «Проверка после стрельб боевыми патронами проводится, однако военнослужащему легко в общем шуме стрельбы не произвести свой выстрел и при проверке на разряженность или при заряжании магазинов спрятать один из патронов в предметах своего гардероба. Последующий сбор гильз осуществляется, однако гильз очень много, и зачастую они остаются с прошлых стрельб».

Спустя три дня, 16 марта, на этом же полигоне проводились занятия по отработке передвижения в двойках, тройках и круговой обороны. Боевые патроны не выдавались.

Два сержанта имитировали нападение, стреляя в воздух холостыми патронами, а военнослужащие разместились по своим позициям и как бы оборонялись. Когда занятия окончились, двое сослуживцев обнаружили, что Ярослав на своей позиции убит одиночным выстрелом из автомата: пулевое отверстие ровно между бровей.

Сослуживец Ярослава, приехавший к родителям в минувшие выходные, рассказал, что все в батальоне знали: его убил сержант. «Данный сержант на стрельбах лежал рядом с ним и, увидев, что он вертится на наблюдательном посту, решил его проучить, забрав у него его штатное вооружение, — объяснил он в записке, которая есть у родителей. — Данный сержант решил вставить магазин в автомат Ярослава и, нарушив технику безопасности и не посмотрев, стоит ли оружие на предохранителе или нет, сделал выстрел с расстояния 3–4 метра».

Автомат Ярослава не стоял на предохранителе, поскольку по ходу учений ему надо было «отражать атаку». А в магазине сержанта оказался боевой патрон. Он застрелил Ярослава и в ужасе убежал в ту сторону, где шли занятия. Потом его, конечно, нашли.

Решение «отмазать» сержанта было принято не сразу. Его допрашивали сотрудники отдела военной контрразведки. Как говорит сослуживец, он вроде бы много наговорил.

В итоге решено было двигать версию самоубийства, назначив опосредованными виновными родителей. Другой возможный вариант — суицид из-за неуставных отношений — отвергли, потому что он тоже бросал бы тень на дивизию Дзержинского.

Сослуживец был среди тех, кого опрашивало следствие. «Мои показания действительности не соответствуют, — написал он в записке для родителей Ярослава. — Мною НЕ БЫЛО СКАЗАНО, что семья Ярослава находится в недостатке денежных средств и они пьют спиртное каждый день. У меня брали показания только про Ярослава, про родителей не спрашивали и дали на подпись, не дав прочитать».

Почему версия сослуживца вызывает больше доверия, чем постановление об отказе от возбуждения уголовного дела?

Три причины.

1. Отказ опирается, по крайней мере, на одну заведомо лживую предпосылку о том, что родители ни разу не приезжали к Ярославу. Ради нее, как объяснила Анна Стельмух, в книге записей посетителей на КПП дивизии даже были затерты их фамилии. Однако фотографии доказывают, что это неправда, родители приезжали. Где есть один обман, там их может быть несколько. Вспоминаем Козьму Пруткова: «Единожды солгавший, кто тебе поверит?»
2. Эксперты в военном деле, к которым мы обращались, не понимают, как можно выстрелить самому себе в лоб из автомата Калашникова с близкой дистанции. Если бы пулевое отверстие было под подбородком, вопросов бы не было. Но оно ровно между бровями, что предполагает невероятную для самоубийства позицию.
3. Даже если все-таки произошло именно самоубийство, следователь обязан был возбудить уголовное дело в отношении командования дивизии, не организовавшего должным образом учет и контроль боевых патронов в ходе учебных занятий.

Ведь не с неба свалился боевой патрон, убивший Ярослава в тот день, когда боевые патроны военнослужащим не выдавались.

К тому же сразу несколько опрошенных открытым текстом говорят в материалах проверки, что на полигоне считают для галочки: выдано 13 патронов, сдано 13 гильз. При этом сами признают, что полигон усеян гильзами.

Из-за этой халатности в конечном итоге погиб и военнослужащий по призыву Ярослав Лихаузов.

Небоевые потери силовых структур складываются из суицидов, убийств, несчастных случаев и смертей от болезней.

Статистика по небоевым потерям закрыта указом президента с 2015 года, но публиковать ее перестали еще раньше. В последний раз Минобороны обнародовало данные по своему ведомству за 2008 год, тогда была названа цифра — 604 погибших. Однако в это количество не были включены умершие от заболеваний, что отмечала председатель Комитета солдатских матерей Валентина Мельникова.

В июне 2009 года председатель Комиссии по делам военнослужащих Общественной палаты Александр Каньшин сообщил, что только за первый квартал 2009 года погибло 208 человек, отметив, что, по данным Главной военной прокуратуры, количество погибших стало резко расти. На этом информирование общества об абсолютных количествах небоевых потерь полностью прекратилось.

Сейчас военная прокуратура называет только относительные показатели: небоевые потери в 2019 году в сравнении с 2015 годом снизились на 29%. Однако судя по числу обращений, которые получают правозащитные организации, их количество не изменилось.

Самоубийства, по прикидкам правозащитников, составляют половину небоевых потерь и почти всегда происходят из-за неуставных отношений. В их основе лежит выколачивание денег.

«Непосредственное участие в этом принимают офицеры, которые работают с военнослужащими по призыву, — говорит руководитель фонда «Право Матери» Вероника Марченко. — Им без конца надо что-то купить: компьютер, телефон, бензин. Если солдат не может достать деньги — не присылают, нет у родителей — начинается травля. Поэтому очень тяжело приходится ребятам из бедных семей. Мы недавно вели дело мальчика, которого довели до самоубийства из-за того, что мама не смогла ему прислать 4 тысячи».

Если военнослужащий погибает из-за неуставных отношений, военные всегда стараются обвинить родителей. Всегда говорят: вы плохо воспитали сына, он был не подготовлен к тяготам. Из-за этого родители всю жизнь носят в себе страшное чувство вины.

Если они подают в суд иск на компенсацию морального ущерба, их упрекают в жадности: страховку получили за сына, а вам все мало.

«До 2012 г. страховка была небольшой, ее хватало только на памятник. Как только ее повысили, родителей сразу стали ею попрекать. Но непосредственно обвинить людей, что они склонили сына к самоубийству, чтоб за него получить страховку, — такого в нашей практике еще не было. Стельмухи — первый случай».

По мнению правозащитников, сейчас в силовых структурах от суицидов, убийств, несчастных случаев и болезней каждый год погибают в общей сложности 2000 военнослужащих.

Подтвердить или опровергнуть эти данные через официальные источники невозможно, они строго засекречены.

Несколько лет назад газета «Ведомости» опубликовала страховые индексы, на которые ориентируется АО «Согаз», выплачивающий страховки за погибших военнослужащих Минобороны. Судя по этим индексам, небоевые потери военного ведомства в 2014–2017 годах составляли от 600 до 800 человек в год. Но это только по Минобороны. Кроме него, «Согаз» страхует еще военнослужащих Росгвардии, МЧС, МВД, ФСИН. Там тоже есть небоевые потери (дивизия Дзержинского, кстати, — соединение Росгвардии), так что 2000 человек, называемые правозащитниками, не выглядят фантастически завышенной оценкой.

Год назад, в ноябре 2020 года, заместитель главного военного прокурора Сергей Скребец отметил рост преступлений насильственного характера со стороны командиров в отношении подчиненных. По его словам, насилие связано с тем, что младшие и старшие командиры нарушают базовые требования воинских уставов.

«Количество обращений в наш фонд снова начало расти. Командиры смотрят на небоевые потери, как на рутину, — подтверждает руководитель фонда Вероника Марченко. — Пропаганда внушает обществу, что никаких проблем нет, в армии теперь полный порядок. Наивные головы верят, идут служить, и очень многие возвращаются в гробах, потому что на самом деле ничего не изменилось».