Лидия Графова

Пока я писал эти страницы, из восьми сокурсников, о которых собирался рассказать, в нынешнем, ещё не окончившемся ноябре ушли в вечность двое. 5-го – Стас Сергеев и 23-го – Лида Графова.

С Лидой у нас был общий адресат любви и памяти (и, естественно, общих воспоминаний о нём). Она, ещё школьницей, увлеклась астрономией и была активной участницей СОЛО (Симферопольского общества любителей астрономии). А СОЛО входило в МАН. А МАН – это Малая академия наук школьников Крыма. Удивительный, фантастический цветок педагогического и детского творчества, расцветший на благодатном Крымском полуострове. Учителями и наставниками в МАН были не только лучшие школьные педагоги, но и учёные Большой АН СССР, такие, например, как всемирно известные математики Андрей Колмогоров и Павел Александров.

В нашу общую с Лидой бытность в «Комсомолке» я был по уши влюблён в МАН, несколько раз писал о ней, приглашался на её «сессии» и «общие собрания», поднимался однажды с её «академиками»-школьниками на одну из вершин Карадага. И это Лидой не было не замечено. У неё в это время, между прочим, тоже прошёл в «КП» прекрасный материал-воспоминание о СОЛО…

Но оставлю личные воспоминания о МАН, СОЛО и Лиде Графовой при себе. Ибо все проникновенные и точные слова прощания уже сказаны о ней Пашей Гутионтовым. Мне же просто хочется, чтобы и лидин живойголос прозвучал в человеческом кругу у дружеского курсового «костра».

Марк Розовский

Сегодня известный режиссёр, народный артист России. Корме правительственных наград, удостоен ордена Ломоносова, Чеховской медали, Звезды миротворца. Отмечен «Хрустальной Турандот» и многими другими национальными и международными театральными премиями. Автор киносценария знаменитых отечественных «Трёх мушкетёров» и инсценировки «Холстомера» Льва Толстого – «Истории лошади» на сцене БДТ, вызвавшей в своё время довольно острую дискуссию о доле режиссёрского вклада Розовского и Товстоногова в эту, легендарную уже постановку. Не имея ни компетенции, ни, честно говоря, желания воскрешать эту дискуссию, ограничусь ссылкой на нынешнюю Википедию: Легендарный спектакль Марка Розовского «История лошади»(по рассказу Л. Толстого) поставлен на Бродвее, в Национальном театре Великобритании, в Мадриде, Стокгольме, Токио, Сеуле, Риге, Хельсинки и др.

Познакомился я с ним, когда мы предложили ему для самого первого его факультетского капустника сценку из нашего, курсового; у нас капустники тоже были, но скорее доморощенные – не такие блистательные, как у него. Героиней того этюда была унтер Пришебеев в юбке, пытавшаяся наводить свои порядки в весьма вольнолюбивом общежитии МГУ на Стромынке. Только если девизом чеховского унтера было: «Народ, расходись! Не толпись!..», то у нашей унтерши, с легко угадывавшимся прототипом, был другой девиз: «Исподтишка служить народу!» Не помню уж, воспользовался ли Марк тогда нашим предложением или нет…

Из его факультетских капустников особенно запомнилась сцена, где защита диплома разыгрывалась целым ансамблем характеров (но с минимальным количеством участников) с рельефно очерченными человеческими интонациями, выражаемыми… собачьим лаем. В конце – суровый лай председателя экзаменационной комиссии завешался человеческим голосом: «Розовский, пять!»

Но дальше стезя Розовского в искусстве для меня лично прошла, как теперь сказали бы, «на удалёнке», в качестве весьма предрасположенного к его творчеству зрителя, начиная с тех самых факультетских капустников, когда набитые до отказа аудитории сейсмоопасно вибрировали от громоподобного студенческого хохота; с «Нашего дома», в 1969 году прикрытого как уже не сейсмически — «идеологически взрывоопасного»; и кончая блистательными, зашкаливающе искромётными спектаклями его театра «У Никитских ворот». Чего стоят в этом отношении хотя бы «Песни нашего двора», где зрители неодолимо ввергаются в театральное действо не только духовно, но и, так сказать, физически, Но возможным это становится прежде всего и именно потому, что с первых же песен Марк и его актёры овладевают зрителем духовно. И душевно. И ещё потому, что в сценическое пространство вдруг превращается весь окрестный мир — включая вертикальные координаты этажей, окон, балконов и даже карнизов соседних зданий. И у меня — уже во второй раз — возникает желание применить к этому роскошному, весёлому, но порой и грустному действу наоборотное Шекспиру: театр — мир, и актёры в нём — люди. В первый раз это относилось к «Сукиным детям» Леонида Филатова. А ведь они, на первый взгляд, очень разные Художники.

Театр Розовского заслужил право на постоянную прописку «У Никитских ворот». И это не просто географический адрес — это, между прочим, рядом с церковью, где венчались Пушкин и Натали. И рядом с пронзительным памятником ста ученикам и учителям 110-й школы, погибшим на Великой войне.

Только однажды я как бы снова приблизился к нему лично. Это когда вскоре после теракта на Дубровке беседовал с исполнителями ролей Сани Григорьева и Кати Татариновой в Норд-Осте», и Катя (тогда ещё Катя, а ныне, годы спустя, актриса театра имени Моссовета, заслуженная артистка России Екатерина Гусева), говоря о том, как и почему из нескольких предложенных ей после Щукинского училища вариантов она выбрала именно театр «У Никитских ворот», очень тепло вспоминала и сам театр, и Марка Григорьевича как режиссёра и человека. Именно за то, между прочим, что это был очень молодой театр, что режиссёр смело доверял молодым самые сложные роли, не держал их годами, как некоторые, на «Кушать подано!»

Да простит меня Марк как недавний член комиссии по помилованию при президенте России, если что не так отразилось в моей, теперь уже постинсультной памяти.

Григорий Водолазов

Мне нравится его книга «Идеалы и идолы». О чём она?

Когда-то, в незапамятные эллинские времена философа Диогена спросили: «Когда мир благоденствует?» Он ответил: «Когда его цари философствуют, а философы царствуют». Минули века и тысячелетия. А благоденствия как не было, так и нет. Какие пути реально ведут к нему человека мыслящего и действующего, а какие – лишь в тупики крушения несбыточных иллюзий? Чтобы обсудить это, мыслители прошлого и уже наших дней собрались вместе на пикник, вокруг костра. При чём тут костёр? А рядом с ним теплее в участившиеся после оттепели заморозки. Вот так образно ответил на вопрос о содержании этой книги однокурсник автора Юлиан Надеждин. Ответил стихами.

Можно, конечно, выразить эту мысль построже. Как это сделано в одной из аннотаций: «Мыслители прежних времен (Сократ, Платон, Аристотель, Макиавелли, Кант) и наши современники (Эвальд Ильенков, Юрий Буртин, Лен Карпинский, Игорь Дедков, Игорь Клямкин) парадоксально встречаются друг с другом на страницах новой книги вице-президента Академии политической науки Г.Г. Водолазова «Идеалы и идолы».Но мне лично ближе то её выражение, что в стихах.

Эта книга, давно завоевавшая читательскую популярность, остаётся актуальной и по сей день. А ведь после нее были и другие книги Водолазова, не менее достойные внимания юноши, философски «обдумывающего житьё»: «Уроки творчества, нравственности и свободы» и «Между реакцией и революцией», составляющие с «Идеалами и идолами» своеобразную трилогию, к которой примыкают публикации уже самых последних лет (2017-2020 гг.) – «Альтернативы истории и история альтернатив. Бухарин против «казарменного коммунизма»; «Юлий Мартов: политика и мораль в революции»; «Ленинское наследие: вода живая и мёртвая».

Начало его активного сотрудничества с «Новым миром» Твардовского оборвало отстранение Твардовского от руководства журналом. Узнав об этом, Водолазов забрал из «Нового мира» набранные свои статьи, сказав, что он предлагал их в совсем другой журнал. Более того…

Если взять интеграл от всех этих многолетних уже поисков – начиная с аспирантских семинаров по философии, с взаимообогащающего общения с Ильенковым, Угриновичем, Карякиным, Эйдельманом, с первых публикаций в «Новом мире» Твардовского и кончая нынешними, на вершине жизненного опыта, умозаключениями – что получится «в сухом остатке», в корневой сердцевине?

Но откуда у Григория Водолазова эта античная «закваска», так ощутимая в «Идеалах и идолах»? Естественно предположить, что с лекций по античке на первом курсе журфака. Эти лекции и у них, и у нас оставили впечатляющий след. Но тут ещё и другое. «Закваска» эта – со школьных времён, когда в далёком Казахстане ссыльный учитель математики, «контрреволюционер» в глазах тогдашнего начальства, давал им задачи не с обычными, скучными бассейнами и трубами, а упакованные в эллинский гексаметр.

Оба учителя были родителями маленького Гриши, тогда ещё осваивавшего азы арифметики и поэзии, а десятилетия спустя ставшего известным философом и политологом, профессором МГУ и МГИМО.

Юрий Клепиков

Он дважды оказался однокурсником Марка Розовского – сначала на журфаке, потом на Высших курсах сценаристов и режиссёров при ВГИКе. По его дипломному сценарию на тех курсах «Год спокойного солнца» Андрей Кончаловский снял фильм «История Аси Клячкиной, которая любила, да не вышла замуж». И Юрий сразу стал знаменитым. Потом «сценарист Ю. Клепиков» было в титрах фильмов Алексея Германа («Седьмой спутник»), Виталия Мельникова («Мама вышла замуж»), Динары Асановой («Не болит голова у дятла» и «Пацаны»), Ларисы Шепитько («Восхождение»).

У Глеба Панфилова в «Начале» он блестяще сыграл роль режиссера, снимающего фильм о Жанне д’Арк, в «Романовы. Венценосная семья» – генерала Корнилова.

Михаил Ардов

Я знавал его отца – известного писателя-сатирика Виктора Ардова. Он вёл у нас в группе семинары по фельетону. До сих пор помню его рассказы, особенно один – «Укушенный». Где речь идёт о том, как человека, укушенного в гостях маленькой собачкой, доводит до бешенства «допрашивающая» его медсестра, которая всё время обращается к нему не «гражданин» или «товарищ», а: «Укушенный!»

Но и сам Михаил ныне – тоже известный писатель, может быть, даже более известный, чем отец. Особенно чтимы его мемуарные книги, посвящённые Дому на Ордынке, где у его родителей всегда останавливалась и подолгу жила, приезжая в Москву, Анна Ахматова. Так что не будет преувеличением сказать, что рядом и в дружбе с ней прошло детство и Михаила, и его сводного брата, будущего народного артиста Алексея Баталова. Гостями этого дома бывали Пастернак, Шостакович, Зощенко, Чуковский, Солженицын, Раневская, Русланова.

Это уже – о послеуниверситетских временах. А в сами эти времена был студент как студент. Выделялся – застряло в памяти одного из сокурсников – разве что тем, что «за раз мог выпить ведро пива». Да ещё тем, что с детства был приобщён в семье к высокой литературе. И ещё дружбой с кумиром многих из нас, профессором Западовым. Кстати, когда гостивший у них академик Виноградов (имя его носит сейчас академический институт русского языка) спросила однажды Мишу, кто преподаёт у него на журфаке, и он назвал Западова, Виноградов уважительно заметил: «Да, он свой восемнадцатый век знает».

После МГУ Михаил Ардов работал в редакции радиопередачи «Весёлый спутник» (сам он называл её «Весёлый скучник»). А потом вдруг – резкий, неожиданный для многих однокурсников поворот. В 1964 году он крестился в церкви села Лукино, рядом со станцией Переделкино. Поступил в Московскую духовную семинарию и, окончив её, получил приход в церкви села Горинское в Ярославской области, в 26 км от райцентра Данилова. Курировавший отношения власти и церкви тамошний секретарь райисполкома, ознакомившись с его биографией, сказал старосте прихода: «Советский человек, а до чего дошёл!»

С тех пор на всех снимках курсовых встреч у памятника Ломоносову он – в рясе, с большим крестом на груди.

Бывая на Головинском кладбище Москвы, я прихожу на могилу моей первой и на всю жизнь учительницы в журналистике Екатерины Ивановны Русаковой, когда-то одной из ведущих очеркисток «Комсомолки». Друживший с ней Михаил Пришвин дарил ей свои книги с автографом: «Красной шапочке от старого серого волка» (в молодости она действительно носила красный берет). Между прочим, и столичная улица Русакова, и всемирно известный мельниковский Клуб имени Русакова – это в честь её отца. На той же короткой аллее, где она похоронена, могилы актрисы Валентины Серовой и профессора Николаева (в последствии члена-корреспондента РАН), читавшего у нас на курсе лекции по русской литературе XIX века. И путь к этой аллее всегда пролегает мимо кладбищенского храма – последнего места церковного служения (в сане протоиерея) отца Михаила, а 60 лет назад – выпускника журфака МГУ Миши Ардова.

Виктор Булгаков

Да, многое делало наши два курса похожими. Но было и то, что отличало нас друг от друга.

Из воспоминаний Георгия Целмса: «Многие из нас в своё время считались детьми «врагов народа». Розовский, например, Водолазов, Павлова, Блажнова (Пупкова), Булгаков, да и ваш покорный слуга тоже».

Такого на нашем курсе не могло быть по определению. Когда поступали мы, ещё был жив Сталин. Именно он подписывал документ, провозгласивший рождение журфака. А когда они слушали первые свои лекции, до доклада Хрущёва, ниспровергающего культ Сталина, оставались считанные месяцы. И уже началось возвращение сотен, тысяч даже невинно осуждённых по мрачным политическим статьям. Впрочем, реальная окружающаяся жизнь раскручивает порой самые неожиданные кульбиты и коловратности. И одному из тех, кого назвал Жора Целмс, «посчастливилось» учиться и на моём, и на его курсе.

Его отец был репрессирован. Но перед этим он, выпускник Николаевского морского училища, офицер российского флота, выбравший своим девизом «В борьбе обретёшь ты право своё», с головой окунувшийся в волны революционного моря, участвовавший в организации побега из Севастопольской тюрьмы матросов, осуждённых по делу лейтенанта Шмидта, стал уже в послеоктябрьские годы одним из родоначальников и участников первых наших впечатляющих нефтегазовых проектов. А потом по доносу стукача-сослуживца оказался в Крестах, в одной камере с академиком Бергом.

У сына судьба, вроде бы, поначалу складывалась гораздо благополучнее. Окончив школу в 1952 году, он одновременно успешно поступил на журфак МГУ и в Щукинское училище. Выбрал журфак и вместе с нами слушал великолепные лекции Радцига по античке, когда тот не читал даже, а пел с кафедры Коммунистической аудитории: «Гнев, о богиня, воспой Ахилесса, пелеева сына». Но… после первой сессии его арестовали. Тоже по доносу. И, осуждённый по знаменитой 58-й статье, был он этапирован в заполярный лагерь, стал навалоотбойщиком на шахте. Зловещий парадокс: арестован он был в те же 17 лет, что и отец при первом его аресте. Только отца препроводили в царскую тюрьму, а Виктора – уже в советскую.

В 1956 году Виктор Булгаков был реабилитирован, восстановлен в МГУ, стал студентом курса, о котором книга «Курсовая работа». Но в 1959 году его снова арестовали. Жена, его однокурсница, писала в тюрьму поддерживающие письма.

Его освободили. И кончал он университет одновременно со своими новыми однокурсниками, которые, по сути, и вытащили его из тюрьмы. Правда, кончал на заочном отделении. К тому же оставался под запретом на профессию, и работать с дипломом журфака ему поначалу пришлось не в газете, а на чугунолитейном заводе.

Нынче за его плечами довольно внушительный набор ипостасей и должностей. Ведущий инженер в системе Минрадиопрома. Зав. отделом ЦНИИТЭИлегмаш. Старший научный сотрудник ВНИИ машиностроения и робототехники. Депутат Моссовета в 1990-1993 годах. Руководитель темы в обществе «Мемориал» в 90-е годы. Автор двух книг по научной тематике и семи сборников поэзии и прозы… Впрочем, о своей одиссее Виктор Антонович куда интереснее рассказывает в книге сам.

Светлана Юрчик (Туторская)

Мне в «Курсовой работе» не хватает её воспоминаний. Но их и не могло быть: она покинула мир 15 лет назад, в 2005 году. Пусть эти строки будут в догонку за уже вышедшей книгой.

Когда еще появится среди тех, кто пишет сейчас о медицине, человек такой же высочайшей квалификации, компетентности и неподкупности. И читатели, и крупнейшие медицинские светила, и близкие друзья, ни секунды не сомневаясь, могли бы сказать о ней: «Этому человеку верь».

Сделала себя она сама. Не имея специального образования, стала настоящим энциклопедистом в области современных методов, технологий, концепций врачевания. Это уже потом, выиграв мировой конкурс среди коллег со всего света, в качестве приза она успешно прошла углубленный медицинский курс в Гарвардском университете (США).

С «Новой» Светлана сотрудничала с самых первых выпусков ее научного приложения «Эврика» и до своих последних дней. Ее статья «Черный ящик» мировой сенсации», опубликованная на наших страницах, была удостоена первой премии в международном конкурсе организации «ООН-СПИД». Опубликованный в «Новой газете» некролог был озаглавлен: «Она светила!».

Я был знаком и дружен с ней с незапамятных времен (а это непростая дружба — Светлана при расхождении во мнениях смягчающих, «дипломатических» выражений не выбирала). С того лета, когда мы, старшекурсники, работали в колхозе, и нам — то ли в подмогу, то ли для психологической адаптации новичков — была придана группа мальчиков и девочек, только что прошедших медальное собеседование и принятых на журфак МГУ. Светлана (тогда еще Юрчик) выделялась среди них серьезностью, начитанностью и органическим неумением работать не на максимуме, вполсилы. Так было потом и в университете, и в «Комсомольской правде», и — без малого тридцать лет — в «Известиях».

А на её первом курсе я однажды опубликовал в факультетской стенгазете фельетон о ней. Вернее не о ней, а о том, как, пользуясь её безотказностью, буквально все общественные организации, начиная с комсомольской и кончая профсоюзной, сразу же обвесили её всю, как ёлку новогодними игрушками, своими поручениями и «нагрузками». К тому времени у меня перед глазами было немало примеров того, как вчерашние медалисты, слишком увлёкшись общественной работой, с треском заваливали первую же сессию. И я очень не хотел, чтобы это случилось и со Светкой. Но она опровергла мой фельетон и первую свою сессию сдала на одни пятёрки.

Всю жизнь она безотказно помогала людям. И своими газетными публикациями. И тем, что организовывала консультации у ведущих профессоров, доставала дефицитные лекарства, хлопотала о госпитализации в нужные специализированные больницы. Не перечесть, сколько людей обязаны ей спасением родных

Она помогала и близким, и дальним — в силу своего личного представления о нравственном долге перед людьми и собственной совестью, так и не выработав в себе защитной анестезии от чужой боли, так и не взяв из этих безвозмездно потраченных на других часов, дней, лет для себя, в домашние закрома ничего, кроме искренней людской благодарности.

У нее был бойцовский, кремневый характер, когда доводилось отстаивать правое дело. Вместе с Анатолием Аграновским поддержала Святослава Федорова на далеко не безоблачном его старте. Шла против течения, когда приходилось проламывать бюрократические стены, защищая новаторство Демихова и Бураковского в трудные для них минуты. Такое запоминается. И оттого моральный авторитет Светланы в академической среде был не меньшим, чем в среде ее коллег.

С уходом таких людей зона милосердия, порядочности, надежности, честного, бесстрашного неприятия зла в окрестном мире, к сожалению, сужается. Все-таки подлинный талант в нем — редкость. Талант милосердия — тем более.