По Лачинскому коридору я буду возвращаться в Ереван завтра, 24 ноября: короткая (короче на 10 километров, но быстрее часа на два) дорога через Варденис должна быть полностью подконтрольна Азербайджану с 25 числа, но тот закроет ее на половину суток раньше. Все, кто попытается по ней проехать в Ереван, вынуждены будут тратить лишние час-полтора, чтоб вернуться в Степанакерт и отправиться в сторону Гориса — первого армянского города на этом пути.

Сейчас коридор охраняют российские миротворцы. Красивые, улыбчивые молодые люди с лицами математиков, уж не знаю, где их взяли для армии. Армяне на них буквально молятся. На постах они останавливают машины, чтоб с улыбкой хорошего психолога спросить, все ли в порядке, не нужна ли помощь. Армяне говорят, что от этого сразу становится не так страшно.

Меняли мне его миротворцы, к ним шумно подключились карабахские ополченцы, которые тоже дежурят на этом посту, а из проезжавшей мимо машины выскочили помогать еще четверо армян. Поэтому колесо меняли минут сорок.

Но я-то увижу это в ночь с 24 на 25 ноября, когда уже буду возвращаться из Степанакерта в Ереван. А в октябре, когда по чертову серпантину из Шуши бежали семья Ваграма и другие армяне, его еще и обстреливали.

Ваграм, отправив жену и детей в Ереван, оставался в Шуши. Ему выдали автомат, и он воевал до тех пор, пока не приказали отступать. Когда он в последний раз видел свой дом, тот еще был цел. Сейчас это неважно, потому что в Шуши уже не вернуться. С войны Ваграм приехал в Ереван к родственникам, приютившим в двухкомнатной квартире его жену и троих детей. Побыл с ними немного, но деньги, накопленные за мирную жизнь, кончились.

— Хочу найти в Степанакерте любую работу и где жить, потом семью заберу, — говорит он с сильным акцентом и очень усталым голосом. — Сколько можно жить в чужом доме?

Толпа беженцев, которые возвращаются в Степанакерт, по большей части состоит из таких вот мужчин, как Ваграм. Они едут в неизвестность, поэтому пока не берут семьи.

Ереван. Автовокзал

На площади автовокзала в Ереване яркие экскурсионные автобусы празднично возвышаются над чумазыми маршрутками. Вокруг столпились люди с опустошенными и одновременно встревоженными лицами. Водитель уже трамбует багаж чуть ли не ногами, хотя сумки у всех небольшие: как бежали из Карабаха ни с чем — так и обратно едут, разве что родные кое-что собрали или чужие принесли. Просто людей с сумками очень много. Сегодня 23 ноября. Говорят, что в горах выпало много снега, поэтому ехать сегодня небезопасно. Но завтра, как им объясняли, последний день, когда можно вернуться домой. С 25 ноября большая часть территории Карабаха переходит под контроль Азербайджана.

Кристину, худую 14-летнюю девочку-подростка, мама цепко держит за рукав красной куртки. Так, не отпуская друг друга ни на секунду, они перемещаются уже второй месяц, с тех пор как бежали в Ереван из Карабаха. Кристина немножко знает русский, она с трудом, но все-таки переводит мне, что говорит мама. Куртка на ней не по размеру, как с чужого плеча. То есть не «как», а именно что с чужого, как на многих здесь. Из дому бежали как успевали.

Деревня Тагавард в Мартунинском районе, где родилась Кристина, с 10 ноября стала азербайджанской.

Кристинина мама оставила на сиденьях сумку с продуктами, чтоб никто не занял, теперь она, как буксир, тащит туда дочь за руку. Этот автобус уезжает. В восемь утра он уже десятый.

Ваграм надеется уехать на одиннадцатом, тот как раз выруливает к месту посадки. Ваграм стоит в стороне и курит одну сигарету за другой. Он приехал в Ереван из Шуши, а оттуда уходил вместе с армией. В мирное время он работал ювелиром, у него жена и четверо детей, раньше был большой дом. Когда вокруг начали стрелять, бомбить дома и крушить с воздуха церкви, они два дня сидели в подвале, а потом он отправил семью в Ереван. У кого был автомобиль — те брали с собой соседей. Уезжали по горному серпантину, который мы теперь знаем как Лачинский коридор.

Эта дорога всегда и была коридором: узкая — две машины с трудом могут разъехаться, с одной стороны — скала, с другой — обрыв. Или с обеих скалы. Петли с поворотами на 350 градусов и тут же обратно, с вечера темнота, хоть глаз выколи. Асфальт был раньше, это видно, хороший, но после войны он в выбоинах глубиной с полколеса, и надо ухитриться втиснуть машину между ямой и краем дороги. Под колеса все время попадаются оборванные электропровода, которые тянутся от столбов. На узкой обочине валяются осколки снарядов, покореженные куски железа. Сейчас там еще и гололедица, слететь в пропасть можно на любой петле серпантина.

Оккупанты

Армен ездил в Ереван на два дня: навестить брата, который лежит в госпитале раненый. У него трое детей и шесть внуков. Его дом в Степанакерте не пострадал, выживет брат — ему есть куда вернуться. Но пока брат лежит без сознания.

Разговаривать со мной соглашаются немногие. Они и друг с другом-то почти не говорят, забираются в автобус и сидят молча. Одна женщина так и объясняет: нет настроения. Какое уж тут настроение. Глаза поднимает ее соседка Нара. Кутаясь в платок, она громко, скандированной речью и на хорошем русском, рассказывает, что обижена на Россию за то, что там «все телевидение армян называло оккупантами».

Мне трудно что-то ответить Наре, я давно уже не знаю, что говорят по российскому телевидению, поэтому просто советую ей не смотреть все подряд.

— Я не оккупант, я возвращаюсь в Степанакерт в свой дом, — упрямо повторяет Нара. — Хотя бы на развалины. Я в Степанакерте 30 лет прожила, с детства. Три войны видела. Муж погиб девять лет назад в автокатастрофе. Когда сейчас началось, я пять дней жила у мамы в подвале дома. Мы пять дней не выходили оттуда, еду там готовили, чай пили. Был беспрерывный грохот — снаряды, артобстрелы. В 90-е годы мы хотя бы знали, что 30–40 штук — и пока они там заправляют свои снаряды, мы успевали сходить в туалет на второй этаж. А сейчас все терпели до вечера, чтобы сбегать. Вода для питья у нас была в бутылках, ее туда как-то спустили, а помыть посуду дождевую воду собирали.

Водителя автобуса зовут Гаги. Он дает мне свой номер телефона и велит ехать за ним.

— У тебя есть цепи? — спрашивает Гаги, посматривая на летние колеса, с которыми мне в прокате выдали машину. Я никогда не видела цепи для колес. Гаги кивает:

— Отстанешь — звони, я тебя подожду.

Он седой и очень сутулый, коричневое небритое лицо покрыто морщинами. Каждый день Гаги ведет автобус из Еревана в Степанакерт и обратно.

— А куда им деваться? — кивает он на людей, залезающих в его автобус. — Им в Ереване жить негде.

В девятом часу мы наконец трогаемся, а место автобуса Гаги тут же занимает следующий. В это время, 23 ноября, в Степанакерт из Армении еще можно ехать по дороге через Варденис. На полпути автобус встает. За Мартуни стоят точно так же и те, что выехали с автовокзала на час раньше нас.

— В горах снег выпал, — говорит Гаги, подойдя ко мне и знаком попросив открыть окошко. Он снова косится на мои колеса и качает головой. — Пока не почистят — дорогу не откроют.

Мы стоим примерно два часа, потом караваном трогаемся в путь.

Граница

Последняя деревня на территории Армении — Сотк. Там есть золотоносный рудник, у его офиса много машин. Вдоль шоссе дома заброшены, но не все. К одному приставлена лестница, двое мужчин чинят крышу. Тот, что постарше, спускается и подходит спросить, зачем я остановилась, не помочь ли. Его зовут Сурен.

— Нас мало бомбили, — крутит головой Сурен, отвечая на мои вопросы. — Тут бомбили много в прошлую войну, а сейчас только крышу пробило и некоторым стекла выбило.

Оказывается, они с соседом чинят крышу в доме третьего соседа. Все, кто остался в деревне, помогают друг другу восстанавливаться.

За Сотком начинаются горы. И я понимаю, почему Гаги рассматривал мои колеса. Серпантин, петляя по склонам, с северной стороны покрыт сверкающей ледяной корочкой. Дальше 100 километров до Степанакерта я буду ехать шепотом.

В горах раньше была ГЭС, во время войны здание разбомбили.

Новое здание для ГЭС строят быстро, на свежей белоснежной штукатурке уже есть ругательства в адрес азербайджанцев.

На этой подконтрольной теперь Азербайджану территории, там, где горы временно переходят в равнину, с разных сторон сплошь заброшенные и полуразрушенные здания. О том, что в одном когда-то был шиномонтаж, можно узнать по табличке «Вулканизация» на русском языке, которая валяется с другой стороны дороги. От самого шиномонтажа осталась стена с проклятьями в адрес азербайджанцев и обещанием вернуться сюда. На русском языке, потому что на нем говорят армяне с азербайджанцами, когда хотят, чтоб их поняли.

У Дадиванка стоит колонна военных машин то ли с армянскими, то ли с карабахскими номерами. Основной поток машин идет в сторону Еревана, а эти направлены на Степанакерт.

Километрах в пятидесяти от Степанакерта на дороге встала отара овец. Трое мужчин овец не торопили, а кричали что-то по-армянски в сторону машин. Значит, не все ушли отсюда. Кому-то своих овец уводить некуда. Хотя оставаться люди боятся панически. Причину, по которой армяне боятся прихода соседей, Баку прокомментировал модным западным словом «фейк». Скоро я посмотрю «фейки» и даже проверю один из них.

«Фейки»

За день до поездки в Степанакерт я встретилась в Ереване с армянским уполномоченным по правам человека Арманом Татояном. Он и его карабахский коллега Артак Бегларян только-только закончили писать доклад, из которого я должна понять, уверен Арман, чего боятся армяне.

Доклад называется «Организованная ненависть и вражда к этническим армянам в Азербайджане», так переводит мне с армянского Арман. В тексте говорится, продолжает он, «о пытках и бесчеловечном отношении на этнической почве со стороны азербайджанских вооруженных сил».

— Тут — только доказательства, никакой пропаганды, — кладет омбудсмен руку на стопку листов А4. — Только доказательства. Мы разделили доклад на три части. Первая — это ненависть, которая поощряется азербайджанским государством. Вторая — ненависть, которую подстегивают выступления деятелей культуры. И третья — ненависть уже на уровне граждан.

Он рисует треугольник со стрелками, чтоб объяснить мне, как циркулирует и множится ненависть. Я смотрю на рослого, красивого, европейски образованного человека, свободно переходящего на английский, с удивлением. Доказательства, на которые он горячо ссылается, это в первую очередь видеоролики, выложенные в интернет, по его словам, азербайджанскими военными.

Снято с анатомической детализацией, чтоб зрителя проняло с гарантией. Отдельно камера фиксирует обезглавленное тело, отдельно — голову. На третьем видео вооруженные бойцы, говоря по-русски с азербайджанским акцентом, издеваются над двумя людьми, один из которых совсем старик. Швыряют их на землю, заворачивают им лица в армянские флаги и расстреливают.

Мы видели много похожих роликов, где якобы укрофашисты измываются над мирными жителями Новороссии, и выяснялось, что это фальшивка. Видео, которые мне демонстрирует Арман Татоян, тоже могут оказаться липой. Но одно из них, то, где расстреливают людей с армянскими флагами на лицах, проверили журналисты Bellingcat. Они считают, что кадры подлинные и убийство на них не постановочное.

Еще два видео удалось проверить мне в Степанакерте: нашелся человек, узнавший своих близких. Гриша Петросян уверен, что в плен попали его дед и дядя.

— Азербайджанские войска дошли до нашей деревни Аветараноц через месяц после начала войны, — рассказывает Гриша (он говорит по-армянски, переводит сотрудник аппарата омбудсмена). — Я был в ополчении, а в деревне оставались мои отец, дядя и дедушка. Когда я узнал, что азербайджанцы прорываются к нашей деревне, я пришел туда, чтобы предупредить родных. Отца я смог предупредить, он успел выбежать. Но дедушка глухой, ему 89 лет, он меня не услышал, ближе подойти я не мог, а отец спасти его не успел. До дома дяди я не смог добежать…

Неделю назад в очередном ролике, выложенном, по словам омбудсмена, в соцсетях азербайджанцами,

На другом видео, выложенном одновременно с первым, избивают немолодого мужчину, лежащего на земле. Изображение очень нечеткое, но Гриша уверен, что это его дядя Карен. Через Красный Крест ему удалось выяснить, что дедушка жив, он в Баку. Судьба дяди ему неизвестна. Он отправил в Красный Крест много дядиных фото, но пока ему ничего не могут сказать. Когда в Армению передадут деда, тоже неизвестно.

— На основе открытой информации — фото, видео, обращений родственников и прочих данных — мы установили, что

(ему трудно говорить по-русски, мы переходим на английский, это сейчас в Армении довольно распространено). — Больше половины, 45 человек, — это гражданские лица. Из них двенадцать были захвачены уже после 10 ноября в Шуши и окрестностях. Это люди, которые пытались бежать из Шуши в Степанакерт. Остальные — это захваченные пленные или пропавшие без вести, и у нас нет информации о том, где они находятся, какой вред им причинен. О некоторых пленных нам удалось выяснить, что они живы и находятся в Азербайджане в плену. В отдельных случаях люди должны быть, по нашей информации, живы и в плену, но точно мы не знаем, не убиты ли они уже азербайджанскими силами.

Примерно 30 пленных, продолжает Бегларян, это комбатанты, захваченные азербайджанскими вооруженными силами.

— Но мы, помимо этого, знаем о множестве случаев, когда армянские военные пропали без вести и неизвестно, где они находятся, где их скрывают, не убиты ли они, — добавляет он. — Количество таких случаев огромно, это сотни, точно мы не знаем. Еще в 30 случаях мы знаем, что люди, видимо, были захвачены живыми, основываясь на анализе фото и видео из открытых источников, в частности — в азербайджанских сегментах соцсетей. Но живы ли они до сих пор — неизвестно. В некоторых случаях родственникам удалось получить официальное подтверждение, что их близкие в плену в Азербайджане, от Красного Креста, но количество таких случаев нам неизвестно. Пока мы знаем только об одном случае, когда пленного вернули в Армению. Это 84-летняя женщина, захваченная в Арцахе. Ее передали Армении в октябре, после этого не было ни одного случая обмена пленными.

Город

Степанакерт, столица непризнанного Карабаха, ею и остается. Под контроль азербайджанских сил не переходят, кроме него, Мардакертский район, Мартунинский район и села, которых Азербайджан не успел завоевать. Теперь это будет эксклав, отделенный от Армении азербайджанскими районами. Армения с 1994 года держала их за собой как «пояс безопасности» Карабаха, но теперь они снова азербайджанские.

С «большой землей» его теперь, повторим, соединяет только узкий Лачинский коридор, там будут стоять две тысячи российских миротворцев.

… Сотовая связь у меня пропала еще в горах. И в городе не появилась. Здесь связи нет вообще никакой. Единственная телекоммуникационная компания «Карабах Телеком» пострадала в числе первых разрушенных объектов. Сначала бомбили сотовые вышки, потом ее офис со всей абонентской базой и другим оснащением. Сейчас тут снова начали давать сим-карты, очередь за ними выстраивается за час до открытия головного офиса.

Остальным людям — только в экстренных обстоятельствах. Позвонить из гостиницы по проводной связи мне тоже не удается.

— Наш офис работал всю войну, — рассказывает менеджер Ирина. — Только стекол нигде не было, холод был собачий. Стекла вставили только вчера, а до этого российские миротворцы приходили за сим-картами и удивлялись, как мы работаем в таких условиях.

Недалеко от их офиса — еще одна очередь: в мэрию Степанакерта. Люди стоят за продуктовыми наборами: рис, чечевица, подсолнечное масло, сгущенка, тушенка, сахар. Для тех, кто потерял дом, есть одеяла. Ночью здесь очень холодно, в горшках с розами, которые люди выставили на улицу сразу, как прекратились обстрелы, грунт превращается в лед. Одеяла дают всем, кто попросит.

В Степанакерте много полуразрушенных зданий. На последствия обстрелов похоже не всё — в городе просто много старых домов. Но скоро я пойму, что следы бомбежек не спутаешь ни с какой другой разрухой.

В стенах домов зияют провалы на месте окон — или сверкают новые стеклопакеты. Это значит, что еще недавно тут тоже был провал, окна вынесло взрывами. Люди ставят новые за свой счет.

— Я спрашивала в мэрии, не могут ли мне оплатить замену окон, — говорит Лилит в очереди к банкомату. — Мне ответили, что могут дать только полиэтилен.

И на многих окнах действительно натянут полиэтилен.

Больше всего пострадали дома в спальных районах Степанакерта, где точно нет никаких стратегических объектов.

— Это началось рано утром в воскресенье, 27 сентября, — рассказывает Марьям, живущая в новом элитном квартале на улице Туманяна. — Мы побежали в подвал. Видите, какой у нас подвал? Он над землей, разве это бомбоубежище? Но там все равно было безопаснее, чем в квартире. Там кто-то открыл бильярдную, нам этот подвал не принадлежит, он вообще был закрыт. Но мы сломали дверь и неделю вообще оттуда не выходили. Хорошо, что там есть вода, канализация.

Кассетные бомбы попали в две квартиры на последнем этаже. Счастье, что хозяева одной в это время были в убежище. В другой беременная хозяйка уехала из Степанакерта в Ереван с первыми выстрелами.

— Она была на восьмом месяце, сразу прыгнула за руль в свою машину и умачалась, — говорит ее соседка Марьям. — Сейчас вроде родила уже, так у нас говорят.

А на другом конце города, тоже в спальном районе, разрушена школа. Воронка от взрыва — в нескольких метрах во дворе, то есть по школе и целились. Пострадали и соседние дома.

С коммуникациями в Карабахе и сейчас плохо. Каждый день вырубается электричество, перестают работать банкоматы, закрываются автозаправки. Магазины привыкли торговать в темноте. И все-таки на площадь возле мэрии каждый день приезжают полтора-два десятка автобусов с беженцами. Люди все равно возвращаются в Степанакерт. Самая яркая примета того, что наступил мир, — веревки с бельем, снова натянутые соседями от балкона к балкону или от дома к дому. Сушатся простыни, сушатся какие-то майки и штаны. Но рядом сушится и чья-то военная форма.

Ереван — Степанакерт