— Сергей, какова, с твоей точки зрения, история институтов развития и задачи, которые с их помощью собиралось решить государство?

—Это симулякры. К ним прибегают, когда пытаются имитировать какую-то деятельность. Притом что истинные цели могут быть совершенно другими. Примерно в 2005–2006 годах Владимир Путин принял стратегическое решение: он не верит в частную инициативу и не доверит развитие страны частному бизнесу. В бизнесменах он видел жуликов, недаром накануне у Ходорковского с товарищами отобрали ЮКОС.

Тогда ходил анекдот, что Владимир Путин решил двигаться по пути Кореи, и осталось только выяснить — Северной или Южной? Полагаю, именно тогда Путин реально выбрал для себя образцом Южную Корею 80-х годов, где государство контролировало крупный бизнес и важнейших инвесторов.

— Современная Южная Корея вышла из гораздо более жесткой модели корпоративного государства. В шестидесятые годы она весьма напоминала путинскую Россию.

— Она была гораздо жестче, даже уже в семидесятые ее все еще можно было называть военной диктатурой. Итак,

Он уверовал, что частный бизнес этим заниматься никогда не будет.

В то время стали появляться госкорпорации типа Ростеха, которому поручили развитие технологического сектора и оборонной промышленности. Потом явилось Роснано, а Внешэкономбанк переименовали в Банк развития.

— Но их тогда еще не называли институтами развития.

— Да, не называли, потому что каждый из них возникал как реакция высшей бюрократии на появление какого-то запроса или внешнего вызова. Например, Путину приносили справку: «Владимир Владимирович, в стране плохо с малым и средним бизнесом». И появлялся банк малого и среднего предпринимательства. Потом говорили: «В Китае очень хороший эффект дали свободные экономические зоны». И в России появлялось агентство по управлению такими зонами. Потом приходил Чубайс и рассказывал о развитии нанотехнологий по всему миру. Поскольку в мире этим занимаются венчурные фонды, по их подобию создали Роснано.

И так каждый раз — появились корпорация ЖКХ, Россельхозбанк, Росагролизинг и так далее. Реакция на самом деле типичная для бюрократического государства: есть проблема — создай комиссию. Плодиться они начали с возрастающей скоростью, и когда их стало слишком много, им дали обобщающее название — институты развития. На самом деле они освоили сотни миллиардов бюджетных рублей в разных пропорциях, но никакого развития России не принесли.

Мне кажется, их ликвидация, скорее, связана с известным бюрократическим правилом, по которому количество субъектов управления не должно превышать семи. Занявшись реорганизацией правительства, Мишустин быстро обнаружил агентства, которые можно ликвидировать. Я думаю, когда он увидел полный перечень из сорока институтов развития, он схватился за голову.

— Во многих регионах возникли собственные институты развития.

— Если что-то возникает на федеральном уровне, это очень быстро начинают воспроизводить и в регионах. Если у вас есть сорок независимых структур, управляемых непонятными людьми, каждое решение принимающих автономно и параллельно, сокращение можно назвать разумным подходом: собрать 35 из 40 в одно стадо и поручить кому-то одному курировать и нести всю полноту бюрократической ответственности. В качестве такого ответственного и выбрали Игоря Шувалова. У него банк развития, потому и подчинили всех, за исключением крупных структур.

— В этом списке есть организации, которые немало могут и предъявить в качестве своих результатов. Например, Ростех или Россельхозбанк. Они-то как раз остаются — но, может быть, волшебным образом уже не как институты развития?

— В последние годы государство только и делает, что вкачивает в Россельхозбанк деньги на покрытие постоянно накапливаемых убытков. Конечно, потратив сотню миллиардов из бюджета, можно получить на выходе какие-то эффективные проекты на десять миллиардов при безвозвратной потере остальных средств. Но оценивать эффект от деятельности всех этих институтов развития — корпораций, банков и компаний — необходимо, исходя из учета денег, которые они получили, и эффекта, который они дали. Я вовсе не хочу сказать, что они совсем ничего не делали. Но потратили гораздо больше.

— Но все, кто готовит записки Путину, скажут тебе: после 2014 года и включения санкционного режима сельское хозяйство выросло весьма прилично.

— Отвечаю авторам записок и президенту лично. Владимир Владимирович! Согласно данным Росстата, бурный рост сельского хозяйства начался с 1999 года. С тех пор оно растет уверенно темпами примерно 3,5% в год. Два сильных отклонения 2010 и 2012 годов связаны с засухой. Рост постоянный и равномерный. Никакого ускорения сельского хозяйства после введения контрсанкций не было.

Любой, кто решит растить яблоки взамен польских, будет действовать в рамках стандартного инвестиционного цикла. Если санкции ввели в августе 2014 года, он выберет участок весной 2015 года, подготовит полив и всю инфраструктуру, посадит яблони. Дай бог, если яблоки у него появятся в 2020 или 2021 году. Сколько таких садов надо посадить в процессе импортозамещения польских яблок, чтобы десятую долю процента дополнительного роста получило сельское хозяйство? В производстве молочных продуктов циклы еще более длинные.

Надо сказать, что рывку сельского хозяйства весьма способствовал Владимир Путин, когда после принятия Земельного кодекса в России появилась частная собственность на землю. Это стало самым сильным двигателем, обеспечившим бурный рост сельского хозяйства. Сегодня Россия и Украина, сменяя друг друга, стали первыми в мире по экспорту зерна. Но слушать о том, что Путин ввел контрсанкции в 2014 году и немедленно начался рост сельского хозяйства, смешно.

— Вернемся к реформе правительства. Как ты рассматриваешь ликвидацию институтов развития?

— Говоря словами бюрократа, это абсолютно правильное решение. В стране кризис, денег все меньше, контролировать оставшиеся очень важно. Количество объектов управления резко уменьшается, остальные загоняются под ответственность единого начальника. Предполагаю, что более мелкие далее сольются под единой крышей. Я бы посадил их в одно здание и отобрал все функции бэк-офиса — бухгалтерии, юротделы, хозслужбы и так далее. Если же говорить о развитии России, то эффект так и останется нулевым.

— Создавались ли эти организации, в том числе, для родственников и людей, которым надо порадеть? Тот же Роснано буквально под Чубайса создали, он тогда был окрылен и раздавал весьма оптимистические интервью.

— Чубайс сам Роснано придумал, насколько я помню. И не для других, а под себя. За этим исключением мы знаковых фигур во главе институтов развития не увидим. Ростех создавался под Чемезова, но вовсе не как институт развития, это была консолидация российской оборонной промышленности. Можно еще вспомнить младшего Патрушева, долгие годы руководившего Россельхозбанком. Не понимая специфики банковского и сельскохозяйственного бизнеса, он, вслед за предшественниками, наплодил немало долгов.

Кумовство в авторитарной бюрократической системе — нормальное явление. Если нет внешнего контроля и сменяемости высшей бюрократии, все пристраивают чужих племянников в обмен на устройство своих сестер. Поэтому говорить, что институты развития создавались для этой цели, неправильно. Тогда придется принять, что и все министерства тоже только для этого и создавались.

— Могли бы триллионы, инвестированные в институты развития, уйти на образование и медицину? Или это лукавые предположения, те же деньги были бы потрачены другими способами?

— Затруднительно оценивать всех. Если часть этих денег ушла на докапитализацию Россельхозбанка, проще было бы его просто закрыть и направить деньги на другие нужды. Но есть среди них, например, Фонд Бортника для поддержки научных исследований, созданный еще в середине девяностых. Бывший председатель Госкомитета по науке и технике СССР Иван Бортник действительно создал хорошую систему поддержки научных исследований. Она работала, конечно, не так эффективно, как американская DARPA, но в девяностые спасла судьбы множества наших ученых.

Я бы поостерегся закрывать все. Можно сколько угодно говорить о свободном рынке, но ведущими субъектами развития технологий США, дающими прорывные результаты, являются государственные учреждения — DARPA в Министерстве обороны и Национальный институт здравоохранения. Оба финансируются из бюджета. Нельзя сказать, что институты развития не имеют права на жизнь. Просто для их эффективной работы нужна соответствующая политическая система, она сама способствует развитию.

Но почему его нет? Нет судебной системы, силовики кошмарят бизнес, а у бизнеса нет своего политического представительства — этот привычный ряд можно продолжить. В таких условиях бизнес не может защищать свои интересы, и он склонен заработанное отправлять подальше, а не вкладывать. В результате и сами попытки создавать конторы для развития бессмысленны.

Поэтому многие из них создавать не следовало изначально. Вспомним, как Чубайс ходил к Путину показывать гнущиеся планшеты. Возможно, он верил, что их можно довести до серийного производства. Прошли годы, где они? Даже у человека, которому в распоряжение отдали несколько миллиардов долларов в рискованные инновации, не получилось. Эффекта никто не видел.

— Так, значит, денег будет больше?

— Просто больше будет контроля и рационального управления. Остатки средств сложили в мешочек и доверили Игорю Шувалову. Он волей судьбы оказался во главе ВЭБ — банка развития. Бывший первый вице-премьер понимает все экономические проблемы, абсолютно лоялен, двадцать лет в структурах власти, лично знает Путина, тот его уважает — почему нет?

— Взглянем на все это с точки зрения политической. Целый ряд экспертов и политиков-государственников давно критиковали систему институтов развития с консервативной позиции. Они полагают, что это скорее выдумки либералов и негодные для нас западные примеры. В результате, по их рассуждениям, либералы во власти получили грандиозные средства и впустую тратят их. В дискуссиях в соцсетях их сторонники рассматривают эту ограниченную реформу управления как победу консервативной политической линии: устами Мишустина глаголили его заместители-консерваторы. Недаром вопрос прорабатывался под руководством Андрея Белоусова, которого относят к этому лагерю.

— Все так и есть. Консервативное крыло в российском политико-экономическом истеблишменте продавило свою идею. Но говорить, что они были ее двигателями, неправильно.

В 2005–2006 годах Путин решил идти в сторону госкапитализма, и роль государства в экономике постепенно увеличивается. Это в 1917 году в России все было национализировано в одночасье. Сейчас процесс очень постепенный, но неуклонный, — шаг за шагом государство отбирало себе новые полномочия и возможности, ограничивало конкуренцию, вытесняло частный бизнес, откупало частные компании.

Все это привело к тому, что институты, создававшиеся как ответ Путина на вызов технологического отставания России (в более свободной экономике они могли бы работать и давать экономический эффект), оказались абсолютно не сочетаемы с такой экономикой. Кстати, разговоры о том, что институты развития с их сотнями миллиардов были отданы неким либералам, смешны — в правительстве давно нет людей с либеральными идеями, на их место пришли прагматики, которые в силу давления окружающей среды становятся все более консервативно настроенными. Передача 35 из 40 организаций в одни руки — это и есть консервативный подход «все в одни руки». В этой логике все сделано правильно. Сомневаться в том, что Шувалов является государевым оком и человеком, который ни на йоту не будет отклоняться от линии партии, не приходится.