— Какая реакция была у тебя на слова судьи «освободить из-под стражи»?

— Я сидел в СИЗО в комнате видеоконференцсвязи. Судья зачитывает: «Заменить реальный срок условным и отпустить». [В этот момент] думаю: может, не мой приговор читает? Приходит фсиновец и переводит меня из одной клетки в другую, а я проговариваю слова судьи: «Все правильно, условка, почему меня не ведут на свободу?» Повели в этот же день, я подхожу к очередной двери, открываю ее, а там улица, люди, все стоят, на меня смотрят и как зааплодируют. Я не знал, что это последняя дверь, что это выход из СИЗО. У меня ступор, мне начинают вопросы задавать, обниматься, а я растерян. Надо было речь сказать, но у меня не то состояние было.

— Какие были условия в СИЗО?

— [Пермский омбудсмен] Павел Миков говорит, что удовлетворительные. А я скажу, что не очень. Камера 15 квадратных метров, пол бетонный. В раковине только холодная вода, туалет, к счастью, за фанерными стенками, унитаз без бачка. Две двухъярусные кровати, между ними стол, «дубок», лавочка, шкафчик есть. Дней через 20 отсидки пришел адвокат, попросил описать камеру, я рассказал, он передал СМИ. На следующий день делегация фсиновцев: «Давайте, прибирайтесь, подметите все». Мы сделали, они сфотографировали. Оказалось, для уполномоченного. Видимо, он статьи увидел и решил проявить инициативу, пришел со мной поговорить. После его визита моих нормальных сокамерников увели и привели Андрюху.

Андрюхе лет 50, он бомж, алкоголик, весь желтый, переломанный, кашляет и чешется. На мои заявления отселить его никаких ответов не было, но взяли у него анализы. Потом к нам привели еще одного маргинала, этот был в розовых пятнах, у него только закончилась белая горячка. Думаю, они рассчитывали, что она у него продолжится.

Но в результате я придумал кое-какие правила и, в общем, с обоими мы как-то уживались.

— Чем вы занимались в СИЗО?

— Там нечем заниматься, ты просто сидишь все время в камере, на час в день тебя выводят на прогулку: в такую же камеру, только вместо потолка — решетки. Смотришь в небо, гуляешь, дышишь, но потом и небо убрали — появился навес. Я отжимался, читал. Старался все время читать. Читал Гете, Солженицына, Пикуля. Прочитанные книги немного утешают меня.

— Как в СИЗО проходили выборы губернатора?

— Дней за десять до выборов фсиновцы начали всем приносить заявления о прикреплении к участку в СИЗО. Кто не подписывал, тех уговаривали. Один до последнего отказывался, его опер вызвал и тот написал заявление — в обмен на сигареты. На мой отказ говорили: «Ты же сам будешь жаловаться, что мы тебя в правах ущемляем». И я подписал. В день выборов решил бюллетень унести в камеру. В коридоре стояла будка, две женщины за столом и маленькая ширма. Пришел, бюллетень дали — ухожу с ним. «Эй, положите в урну!» — «Нет, это мое право, могу с собой забрать». «Обыск у тебя проводить будем», — пугают. Унес бюллетень в камеру, порвал, жду обыска. Открывается кормушка: «Давай, отдавай бюллетень». Передал порванный. Ни одного человека, поддерживающего Путина, я в СИЗО не видел, но региональной политикой никто там не интересуется совсем.

— Какое к тебе отношение со стороны сотрудников и заключенных?

— Фсиновцы в основном проявляют нейтралитет. За их действиями очень сильный контроль, в этом СИЗО везде камеры. Они очень переживают, что под камеру что-то произойдет, жалоб боятся, общаются только на «вы». Конфликтов между фсиновцами и зеками я не видел. Мое дело, да, всем было интересно, и фсиновцы, и зеки относились с сочувствием, говорили, что «я красава» и «посадили меня за правду», а «развития никакого в стране нет». Был только один опер, который сказал, что не поддерживает Навального. Навальный, говорит, на ваши деньги ездит в Таиланды.

Еще приходил ко мне сотрудник Центра «Э» Окунев. «Рассказывай, — говорит. — Кто у вас что планирует». Я ему объяснил, что никаких людей, которые планируют беспорядки, в принципе нет, их не существует. Расспрашивал меня, расспрашивал, ну хоть что-то, говорит, знаешь? Да, знаю, говорю. И сдал ему активистку НОД Швидкую, она была на суде свидетелем, у нее призывы к смертной казни и чисткам пятой колонны на странице в «ВКонтакте». Он все записал и ушел.

— Ты знал, что после того, как тебя отправили в СИЗО, в Перми и в других городах начались выступления в твою поддержку: письма, пикеты, петиции?

— В СИЗО я об этом не знал. Сейчас уже, кого мог, лично поблагодарил. Думаю, все эти люди понимали, что рано или поздно и их мнение могут признать незаконным.

Но, значит, вообще никого критиковать нельзя, потому что у каждого есть сторонники, которые могут оскорбиться. Мое дело — это первый прецедент, когда человека осудили буквально за мнение. В приговоре прямо так и написано: «Посадить за резко негативное отношение к Путину и осмеяние его политики». Теперь по этому кейсу можно будет судить вообще любого.

— Почему именно на эту акцию направлено столько внимания госорганов?

— Думаю, этот приговор — наказание мне в совокупности за все мои акции, начиная с самых первых, с моих 18 лет. Это не моя мысль, но я сейчас с ней согласен: я проводил протестные политические акции и делал это безнаказанно, не было никаких последствий. Видео были популярны, сотни тысяч просмотров на YouTube, акция «Посигналь» — пять миллионов просмотров. В конце концов это кто-то заметил и сказал: «Что там у вас происходит? Что это за малец там выпрыгнул? Найдите-ка на него управу». И кукла стала только поводом.

— Расскажи о работе следователей.

— Следователей было два. Сначала — Леонтьев, он экспертизу нормальную заказал и сам говорил, что смысла в этом деле не видит. При нем не было никаких действий, которые нас «топили». Он просто все пустил на самотек и в результате ушел в адвокатуру. Пришел второй следователь, Андриянов. Он всем своим видом показывал, что относится так же, как и Леонтьев, но на него давит начальство, заставляют вести это дело, чтобы появился состав, чтобы все было закончено вовремя и передано в суд.

— Как твои близкие перенесли твое преследование?

— С нервами, конечно. Мама говорит, что не ожидала, что меня выпустят. Она меня поддерживает, буквально перед судом решила, что я прав. До этого политикой не интересовалась. Когда с бабушкой разговариваю, она соглашается с моими разъяснениями, но потом я уезжаю, и телевизор снова берет свое.

— У тебя есть работа?

— Да, я вернулся на свою работу, по специальности, геодезистом. Высшего образования у меня нет, но пока я не планирую учиться в России.

— Хочешь уехать?

— Думаю об этом, конечно. Если у меня появится возможность нормального переезда, если я найду работу, связанную с российской политикой, то все свои умения и навыки я пущу в это русло, да. Но хотелось бы иметь возможность спокойно в Россию возвращаться.

— Тебя признали политическим заключенным. Что ты думаешь?

— Круто, конечно, быть в одном ряду с Сахаровым и Солженицыным. Но я об этом совсем не думал. Я выражал свое мнение и считал, что это приносит пользу, в том числе и для общества, приближая то время, когда станет лучше. Если я чуть-чуть, на день, приблизил, уже хорошо.