Недавно я присутствовала при масочном скандале у кассы продуктового магазина. Подтянутый господин средних лет размахивал какими-то корочками перед носом у испуганной кассирши, предложившей ему надеть «масочку», и кричал, что сейчас вызывает полицию, так как нарушены его права потребителя. Мол, никто ничего ему навязывать права не имеет и сейчас он позовет кого надо, чтоб кассиршу приструнили. На все просьбы и объяснения он гордо отвечал, что он «не стадо и быть стадом не собирается».
Мой отчет об этом на моей странице в фейсбуке вызвал настоящий взрыв комментариев, причем немалая их часть поддерживала не желавшего быть «стадом» господина.
Спущенное сверху правило ношения масок в общественных местах — покушение на нашу свободу, писали мне.
Это заставило меня (не в первый раз, разумеется) задуматься о том, что такое для нас свобода. Носить маски, которые, возможно (да, не наверняка, а возможно), защитят нас и других во время эпидемии — это несвобода? А точно так же навязанные правила дорожного движения, которые тоже, только возможно, защитят нас и других от увечья — это тоже несвобода?
Кстати, люди не глупее нас с вами именно так и считали — в начале пятидесятых годов прошлого века французские ситуационисты во главе с Ги Дебором и, особенно, философ русского происхождения Иван Щеглов, автор «Формуляра нового урбанизма», говорили, а точнее, кричали о том, что современный город вопиюще неэргономичен. И мы с вами прекрасно это ощущаем: сколько раз мы переходили дорогу не по пешеходному переходу, потому что он расположен в каком-то самом дурацком месте? А сколько раз переходили, не дождавшись зеленого сигнала светофора, потому что минутное ожидание в узком пустом переулке — это абсурд.
Значит ли, что требование выполнять эти правила — наступление на нашу свободу?
Или — ремни безопасности в автомобилях. Когда в восьмидесятые в США стали появляться законы о обязательном ношении ремней, это вызвало отторжение даже пуще того, что многие переживают сегодня в связи с масками. Люди пытались добиться невмешательства государства в то, как они ведут себя в частном пространстве своей машины, через суд. Многие вырезали ремни из новых автомобилей. И вот интересно: теперь, по прошествии стольких лет, найдутся ли те, кто считает необходимость пристегиваться в машине наступлением на их свободу? И даже те мои соотечественники (их, кстати, становится все меньше и меньше), которые ставят заглушку в замок ремня, — делают ли они это именно из соображений свободолюбивости?
Это все совершенно работающие параллели — потому что все это было спущено нам сверху и ничего не было с нами согласовано и нами выбрано. И ровно так же, как существуют сомнения в медицинской целесообразности ношения масок, точно так же существуют сомнения в абсолютной пользе ремней безопасности. Значит ли, что обусловленная государством необходимость ремни применять — это наступление на нашу свободу? Свобода — она разве про это? И вообще, свобода — она про что?
На этом месте я должна повиниться. Когда десять лет назад вышел роман Джонатана Франзена «Свобода», я отнеслась к нему очень сдержанно. Мол, да, талантливая (потому что Франзен вообще талантливый) претензия на то, чтобы быть теперешним Толстым. Теперь же я понимаю: Франзен прямо накануне, за несколько лет до смены регистров (а это куда сложнее, чем за пару столетий) предсказал главный вопрос современности. «Свобода кошки заканчивается там, где начинается свобода птички» — настойчиво повторяет он на протяжении своего тысячестраничного романа.
То есть является ли свобода «искорежить свою жизнь и чужие заодно» — свободой?
И если вернуться к нашим примерам: что дороже — свобода не пристегиваться в собственном автомобиле или свобода не видеть растекшиеся по лобовому стеклу мозги при столкновении? Можно ли понятие «свобода» понимать так расширительно, считать, что она касается совершенно всего, включая право ковыряться в носу при всех?
Не становится ли тогда само это святое вроде бы слово масскультовым пустотелым штампом, типа строки из песенки «Мне нужна свобода, йе-йе-йе»? Еще десять лет назад Франзен задавал все эти вопросы, а я тогда не сумела этого оценить.
А если бы оценила и успела подумать про все это уже тогда, возможно, могла бы сейчас думать не про это, а про другое, локальное.
Что происходит с этим понятием — свобода — в несвободной стране? Не оказывается ли борьба за сомнительную свободу не носить маску в магазине и трамвае некоторым вымещением? Прикрытием того, что с отсутствием множества важных свобод — по-настоящему выбирать на выборах, свободно защищать свои права в справедливом суде, выражать свою точку зрения на большом количестве площадок — мы смирились до такой степени, что не замечаем этого?
Кто свободнее — человек в маске, стоящий в пикете в чью-то защиту, или человек без маски, качающий права в магазине?
У меня есть ответ. А у вас?
