«Ты шутить со мной будешь? Я сейчас быстро тебе…»

Данил нарисовал для «Новой» рисунок, еще находясь в колонии общего режима в поселке Поназырево в Костромской области. На рисунке — он сам, пробует раздвинуть решетку, за решеткой — люди, требующие для него свободы.

— Вы рисовали до того, как оказались в колонии?

— Никогда. Я в колонии начал рисовать и дневник вести. На 8 Марта сделал около тридцати рисунков для дам, кто мне писал письма: нарисовал розы, тюльпаны, птиц. Влад Синица мне помогал, мы жили в одном бараке в Поназырево, он на втором этаже, я — на первом (Владислав Синица был осужден на пять лет за твит, в котором, по мнению следствия, содержались призывы к насилию над детьми силовиков.— Ред.).

— Как вас дети встретили дома?

— Шикарно (улыбается). Я, когда вышел, звоню домой, сын кричит: папа едет, папа едет! Он так ждал меня… До десяти вечера не спал, но совсем чуть-чуть не дождался — уснул. Утром бегал, прыгал. А дочка так с настороженностью смотрела, но потом в течение дня нормально (Когда Данила арестовали, сыну Алеше было два года, дочке Алисе—четыре месяца. — Ред.). Она смотрит, как брат на меня реагирует, ну и за ним повторяет. Сын не отстает от меня сейчас. Говорит: я буду ходить с тобой на работу: в садик не буду, буду работать.

— 27 июля прошлого года вы приехали в центр города, чтобы встретиться с разработчиком сайта для продажи мебели—в этой сфере вы работали до ареста. Об этом вы сами говорили на суде. Что произошло потом?

— Я приехал на встречу в «Чайхону» на Пушкинской. Припарковался, а вокруг «Чайхоны» все было оцеплено Росгвардией. Когда я подошел, всех людей уже выталкивали, в том числе и со второго этажа «Чайхоны». И я пошел с этой толпой [которую выталкивали] в сторону Большой Дмитровки.

— Вы понимали, что это за толпа? Чего эти люди требуют?

— Я живу в Москве. Естественно, я читаю новости.

— В социальных сетях, в СМИ, когда говорили о вашем кейсе,в«московском деле»часто звучала фраза«он просто поднял наушники парня и пытался их ему передать». Но есть и другой эпизод:вы одергиваете руку полицейского, когда тот замахивается дубинкой на парня. Что все-таки произошло и в какой последовательности?

— Это правда, очень много людей не понимали: ты вроде дернул сотрудника Росгвардии, а в то же время говоришь про какие-то наушники. Чтобы окончательно поставить точку, объясню. Сотрудники Росгвардии начали вытеснять людей вдоль Большой Дмитровки, они вбегали в толпу и кого-то из нее забирали. Ты не можешь в этот момент закрыть глаза и отвернуться. Ты же видишь, что происходит. Они вбежали в толпу, выдернули оттуда молодого человека и потащили его по асфальту. Каким-то образом задели меня. У меня выпали наушники, а я их только неделю как купил. Не было времени читать, я начал слушать аудиокниги. Я подбегаю, чтобы забрать наушники, — в этот же момент у парня, которого задерживали, упала сандалия. Я подбегаю, забираю наушники и эту сандалию. Слава богу, я тогда никого не коснулся. И говорю [сотрудникам полиции]: отдайте обувь молодому человеку, которого задержали. Потом я отошел.

Через пару минут, уже когда толпу людей начали делить, там остался один парень — вокруг только сотрудники Росгвардии, которые его повалили. Я вижу, что это ребенок, ему лет пятнадцать–шестнадцать, — решил подбежать помочь ему, и, когда подбегал, я увидел, что он [полицейский] замахивается, я схватил его за запястье, а потом отбежал.

Когда уже пошел в сторону метро, ко мне подъехал автозак, я только успел повернуть голову — и меня «отключили». Доставили в отдел полиции Тверской, туда

— Следственный комитет пришел целенаправленно к вам?

— Да, именно ко мне. Эта девушка [следователь] мне говорит: все, в отношении тебя будет возбуждена 212-я статья (ст. 212 УК —«Массовые беспорядки»), тебе грозит до 12 лет. Когда будет нужно явиться в суд, с тобой свяжутся. Я оставил свой контакт.

Через несколько дней сотрудница Тверского отдела полиции пишет мне сообщение: «Вы должны явиться в пятницу, 9-го числа, в отдел полиции Тверской в 10.00». Я это сообщение сразу же перекидываю своему знакомому адвокату и звоню сотруднице: да, хорошо, я приеду. Адвокат тоже ей позвонил. Но 9-го числа в 7 утра к дому подъехало больше 15 сотрудников полиции. Они постучались в дверь, говорят: нужно поговорить по поводу соседей. Я звоню адвокату, он говорит: дождись меня. А я их не боюсь, чего их бояться? Полицейские такие же люди. Я открываю, и один из них мне: «Дань, надо поехать».

Знаете, за день до того дня, как ко мне пришли, я вечером лег в постель и промотал в голове, что я успел сделать, какие дела, прямо детально. У меня такого никогда не было. Как будто — все, со спокойной душой пойду, никаких дел нерешенных у меня больше нет.

«Я — твой закон и хозяин здесь»

— Вы выбрали особый порядок рассмотрения дела, который, в том числе, не предполагает просмотр видеозаписи инцидента. Ваша жена Диана рассказывала, что это произошло под давлением адвокатов.

— Я был категорически против особого порядка. Еще в ИВС (изолятор временного содержания. — Ред.) у меня было четыре адвоката, и три из них говорят мне: бери особый порядок. Один даже кричит. А эти люди — обычные гражданские адвокаты, которым мы сразу заплатили то ли 150 тысяч, то ли 200 тысяч рублей. Я им говорю: да я доберусь до ЕСПЧ, привлеку СМИ. Они мне говорят: «Ты что такое говоришь? У тебя есть деньги на СМИ? Чего ты вообще несешь? Не возьмешь [особый порядок] — получишь пять лет. Либо возьмешь особый порядок, посидишь 3–6 месяцев максимум и пойдешь домой. На поселке (в колонии-поселении. — Ред.) сможешь приезжать на выходные домой».

— Вы сами не понимали, что такое особый порядок?

— Я не понимал. Сейчас я уже все понимаю.

— Тем не менее вы первый из фигурантов «московского дела», кто вышел по УДО.

— Я не знаю почему, особенно в силу последних событий, которые происходили в колонии-поселении (После решениявторого Кассационного суда Данил Беглец был переведен в КП-7 города Мценск. — Ред.). Как сами сотрудники этой колонии говорят: это колония-поселение строгого режима. На поселении в десять раз сложнее, чем на общем режиме. Я в какой-то момент сказал, что я собираюсь от вас уезжать в общий режим, здесь не то место, которое прописано в законе. А они боялись шума. Как это — ему суд назначил поселок, а он переходит обратно на общий? Адвокат приехал ко мне, говорит: мы сейчас подаем на УДО, сначала дождись, потом посмотрим.

— Почему вы хотели вернуться в общий режим?

— В отряде 96 человек. Там где люди питаются — всего три столика и какие-то шкафчики. Это на сто человек. На пол при этом ничего нельзя класть — сразу рапорт. Белья по три недели нет. Когда к нам приехал прокурор, я его спросил: «Скажите, пожалуйста, как так может быть: по ПВР (правилавнутреннего распорядка. — Ред.) человеку разрешено разговаривать со своими близкими. Но для того чтобы осужденный позвонил своим близким [в этой колонии], он должен отжиматься. Я такого в отношении себя не позволял, но других он [сотрудник колонии] заставляет.

— Как это звучало? Хотите позвонить—отжимайтесь…

— 150 раз. Не захочешь отжаться — не позвонишь. «Я — твой закон и хозяин здесь». Я ходил собирал подписи ребят, чтобы направить в прокуратуру, общественным деятелям, чтобы они разобрались, что происходит в этой колонии. Многие ребята меня поддержали, но все почему-то боятся. Как будто если человек носит форму — он зверь. Там настолько напуганы все… Женщине — 60 лет, ей дали восемь месяцев за неуплату алиментов. У нее микроинсульт с утра, ее выводят на работу, она вся в слезах. Я ей говорю: если вам что-то скажут — вы скажите мне. Они [сотрудники колонии] говорят: не влезай, мы сами разберемся.

Ну а с медициной там… Я думал, это шутка, что цитрамон — таблетка от головы, от живота и от всего. Но это реально — на все одна таблетка. Когда я был в СИЗО в Туле на этапе, подходит к осужденному врач, осужденный его просит: дайте мне что-то, у меня панкреатит. Ему врач говорит: нет у меня ничего. Второй раз врач приходит, осужденный повторяет: дайте таблетку, а еще один человек рядом: у меня голова болит. Врач (Беглец показывает, как таблетку ломают на две части): «Вот тебе от панкреатита, а тебе — от головы».

А вечером снова: «Доктор, пожалуйста, как к вам можно обратиться?» — «Тебе чего надо?» — «У меня панкреатит». — «Иди подрочи, у тебя все пройдет».

«Хлеб с песком — у тебя аж по мозгам хрустит это все»

— Вы как верующий иудей отказались работать в субботу, просили перенести работу на другой день. Также поступили еще несколько человек. Вам не было страшно идти на конфликт с руководством колонии, учитывая, что через пару дней у вас должно было состояться заседание по УДО?

— Я был на сто процентов уверен, что меня не отпустят, потому что все делалось против меня. Я сказал ребятам: если вас закроют в ШИЗО (штрафной изолятор. — Ред.), я пойду с вами в ШИЗО. Я оделся, взял матрас, сел напротив здания администрации с плакатом «Я не раб». И я был в шоке, насколько люди объединились: кто-то принес мне носки, кто-то — варежки. Я понял, что [сотрудники колонии] могут сейчас какую-то историю из этого придумать, поэтому я сказал: «Ребят, вы уходите, я сам разберусь». Они ушли, а я пробыл там до двенадцати ночи. Потом уже приехало руководство колонии беседовать со мной, но мы ни к чему не пришли, каждый остался при своем.

— Ваш адвокат Леонид Соловьев(Леонид Соловьев, адвокат«Агоры», вступил в дело Беглеца с января 2020 года.—Ред.)рассказывал, что из-за этой ситуации вас стравливали с другими заключенными.

— Как заработать себе большую зарплату, погоны? За каждого, кто подрался [можно сказать]: мы такие хорошие, у нас такая раскрываемость. Но там такого нет, чтобы люди между собой враждовали. Просто один [сотрудник колонии] говорит другому [заключенному]: «Иди Петрова толкни, спровоцируй, чтобы он тебя в ответ ударил. Тебе ничего не будет, будет поощрение». Люди, находясь в этом дурдоме, за УДО готовы что угодно сделать, что угодно написать на человека.

— Вы рассказываете обо всем, что с вами происходило в местах лишения свободы, очень спокойно, буднично. У вас не осталось злости на людей?

— Осадок по-любому остался. Особенно когда вспоминаю такие вещи: в той же Туле, когда я начал возмущаться по поводу хлеба с песком. Кушаешь ты хлеб с песком, который тебе дают, — у тебя аж по мозгам хрустит это все. Я начал [ругаться] по поводу этого хлеба с руководством СИЗО. Через два дня дали нормальный хлеб. Ребята из колонии-поселения, которые полтора года назад проезжали этапом через Тулу, потом рассказали: там этот хлеб с песком и полтора года назад был. А вот сейчас, может, перестанут давать.

Правда, меня — за то что я много выступал — закрыли в спецблок, я там месяц сидел. Это подвал, где постоянно протекает вода, как будто река какая-то.

— Чтособойпредставляет эта камера?

— Это маленькая камера без окон и вентиляции. Там одно маленькое окошечко в потолке. Все в плесени, везде вода. Летом было жарко на улице, а у меня ноги ледяные. Я за всю жизнь, наверное, столько не мерз, как в этом спецблоке.

«Тебя,как клопа,уничтожат»

— Я видела, вы завели страницу в фейсбуке,и одно из первых фото было с подписью«Хабаровск мы вместе». Как вы узнали о том, что происходит в Хабаровске?

— Мне писали много писем. Я списывался еще с ребятами из «Голоса», как раз когда был в Туле, писал им: вы когда пойдете на голосование по поправкам в Конституцию, не забудьте взять гвоздики с собой, флешмоб такой организуйте. Но они, может, испугались. Я читал вашу газету, «Коммерсант». Ребятам [сокамерникам] давал читать.

— Как ваши сокамерники относились к тому, за что вы сидите?

— В чем-то поддерживали.

Когда выйдешь — подальше обходи все такие ситуации. Опусти голову и ни на кого не смотри (смеется).

— Вы сейчас стараетесь следовать этому совету?

— Мне писали из той же Америки письма, из Миннесоты: «Давай приезжай к нам». Но бежать от проблемы — это не значит решить ее, если бежать от нее — она не разрешится. Я не вижу свою жизнь в политике, но поскольку такая ситуация произошла, со мной такое случилось… Люди не остались ко мне равнодушны. Естественно, это дело чести для меня: подать руку помощи, быть полезным.

— Было ли что-то, что за все то время, пока вы находились в колонии, давало вам моральные силы пережить этот год?

— Когда я только попал в Мосгорсуд, на апелляцию после меры пресечения, я зашел в клетку и подумал: это все. Потом поднимаю голову, а там надпись — «Умей жить тогда, когда жизнь становится невыносимой». В камере кто-то написал. Эти слова настолько меня взбодрили. Как будто и правда дали второе дыхание. Это же не навечно. Оно закончится. А что со мной могут сделать? Убить? Вряд ли, я ничего такого не сделал. Что еще хуже со мной может случиться?