Его уже однажды приговорили по этому делу (к 2,5 годам), а «расстреливать два раза уставы не велят», но это раньше, во времена, о которых поет Высоцкий, а сейчас ничего — можно. Было так: он заключил сделку со следствием и дал признательные показания, которые и легли в основу обвинения. А на суде отказался от них как от данных под давлением. И получил за это уже не два с половиной, а шесть.

Ребровский приехал в Люблинский суд с двумя сумками: он точно знал, что сядет, но не знал, на сколько. Обвинение запросило семь лет, год ему скостили ввиду смягчающих обстоятельств, об этом ниже.

Действительно, в этом абсурдном деле логики искать не приходится, правосудия — тоже. Если решили сажать, посадят за что угодно и на сколько угодно.

Два с лишним часа судья Владимир Кузнецов монотонно читал себе под нос приговор, до нас долетали отдельные слова: Путин, экстремизм, экстремизм, Путин. И вдруг — бабушка из Исландии. И дальше какой-то бред. Подсудимые (а теперь уже осужденные) участвовали в митинге против отмены троллейбусов, планировали разоружить пэпээсников, поджечь районные управы, взорвать нефтеперерабатывающий завод в Одинцовском районе, после чего покинуть страну с помощью посольства Исландии.

Исландии, понимаете? А почему не Гренландии? Как все это сочетается в одной фразе?

Вся эта безумная фактура — из показаний, от которых он отказался. О том, какое именно давление оказывали на Ребровского, мы не знаем. Точно известно, что его не били и не пытали (хотя было в этом деле и такое), на него оказывали психологическое давление. Угрожали, например, навесить террористическую статью, а это огромный срок. Ребровский сказал мне только два слова:

— Ломали долго.

Спрашиваю Аню Павликову:

— Что вы чувствовали, когда узнали, что Ребровский оговорил вас и других ребят? Ненависть, злость, обиду?

— Не было никакой обиды. Я же знаю Пашу, я понимаю, что он не очень здоров, и следствие этим воспользовалось. Человека просто использовали.

Среди смягчающих обстоятельств, о которых сказал судья Кузнецов, именно это — психологические проблемы. А в августе в том же зале судья Маслов говорил: «У Полетаева — хроническое заболевание, у Павликовой — тревожная реакция». У Ребровского… Мы не можем разглашать врачебных тайн и по закону, и из моральных соображений. Но адвокат Ребровского Мария Эйсмонт подтверждает: все необходимые медицинские документы к делу были приобщены. Значит, суд знает, кого он судит, кому дает такой срок.

Тема трудная, и я не уверен, что не нарушаю этических норм, поднимая ее, но сказать это важно, в этом вся суть процесса:

Так со злейшими врагами не поступают.

Срок шесть лет — один из самых больших в этом деле. Почему он достался именно ему, объясняет адвокат Эйсмонт:

— Это месть. Мстят человеку, нашедшему в себе силы отказаться от показаний, подписать которые его вынудили. Это даже не показания, просто некий текст, под которым стоит его подпись. И они не подтверждаются материалами дела. Кроме этих «показаний», в деле на него и остальных фигурантов просто ничего нет. Мы, защита, понимали это, но после того как Паша отказался, это стало понятно всем. Вот за это ему и мстят таким чудовищным сроком.

О том, была ли польза от его отказа, от того, что он нашел в себе силы, можно спорить. Ведь суд учел его первоначальные показания, и они серьезно повлияли на исход дела, на приговоры всем остальным. Но и отказ повлиял.

Я задал этот вопрос Павликовой:

— Аня, я правильно понимаю, что если бы Ребровский не отказался, не факт, что вы сейчас могли бы свободно гулять по городу?

— Такое могло быть запросто, не знаю, насколько именно, но приговор был бы жестче.

Выходит, польза была. И было вот что еще. Два часа он стоял с нами в комнате и слушал речь, которая должна была закончиться словами: «Лишение свободы на срок…». На полу лежали сумки, прокурор отвернулся от нас и смотрел в окно. Мне кажется, он боялся смотреть в глаза. А Паша стоял и не отводил взгляда. Время от времени было видно, что под маской он улыбается. Когда судья сказал наконец, что его лишают свободы, Ребровский повернулся к приставам, протянул руки и твердым шагом пошел в аквариум. Как свободный человек, как человек, который сделал, что должен.