—Театры закрываются (вот вчера Ленком, Ермоловский), институты переходят в онлайн, а Щукинцы празднуют день рождения…

— Потому что мы очень серьезно относимся к этому дню и хотим всем, наконец, предъявить то, что удалось, что теперь можем использовать для совершенствования дела. Конечно, в масках и перчатках.

— Как традиционная Вахтанговская школа адаптируется подXXIстолетие?

— Ну сегодня театр — это технологии, умения. И мы как раз технологией много занимаемся: построили танцевальный зал, плотно занимаемся вокалом, музыкой, сценодвижением, речью.

Ее методология пошла от Станиславского, который выработал, чем нужно молодому человеку заниматься в первую, вторую и третью очередь. Даже новатор Мейерхольд говорил, что школа должна быть абсолютно консервативна. Мне важно, чтобы ребята понимали: театр — элитарное искусство, оно для того, чтобы человек мыслил и переживал.

— Что в учебном процессе корректирует карантин?

— Мы стали гораздо больше уделять внимания работе с камерой. И как только был объявлен карантин, мы на двух курсах дали ребятам задание, которое они делали самостоятельно. Мы говорили: «Попробуйте — вот вы в предлагаемых обстоятельствах. Мы с вами оговариваем этюд, который вы должны будете сделать». Студент находился у себя дома, а педагог у себя дома, и они подробнейше обговаривали будущую работу. Обговорили этюд, и педагог говорит: «Попробуйте теперь этот этюд заснять на камеру».

— Например, на телефон?

— Например, на телефон. И они это делали, снимали на камеру. Отличный получился экзамен, который мы показывали в зуме. То есть нашли и выбрали монологи, педагоги работали со студентами. Затем подключались к зуму, а кафедра сидела и принимала работу. Если персонаж был историческим, ребята творчески подбирали антураж из своего гардероба, кто что мог найти, и играли. А теперь мы это введем в программу.

— Ну монологическое существование артиста в этих обстоятельствах еще возможно, а вот как быть с диалогами?

— Конечно, есть сложности: старшие, тот курс, который переходил на третий, должны были отрывки делать, они хотели репетировать эти отрывки дистанционно,

— Значит ли это, что если эпидемия будет продолжаться, поколение будет потеряно для полноценного обучения?

— Нет, а чего тогда про нас-то разговаривать?! Давайте разговаривать про врачей, давайте про ядерщиков говорить… Наконец, про школьников, которые сейчас элементарные вещи не воспринимают.

Да, потери есть. Но как только первые послабления вышли и можно было выходить в оффлайн, я написал в Министерство культуры письмо нашим учредителям и спросил, можем ли мы по возможности аккуратно начать учебный процесс, наверстать то, что упустили. И с 4 августа начали учиться. До 20 сентября у нас был предыдущий семестр. Все, что недодали по сценической речи, сценическому движению, мы дали вот в эти полтора месяца. Сессию не в зуме закрыли, а закрыли ее уже здесь, очно. А с 20 сентября начали следующий семестр. Все ребята сдали экзамены, и я скажу честно: катастрофической потери не увидел.

— А педагоги что говорят?

— Сейчас они очень боятся, что еще раз закроют. Они ощутили и поняли, в каком ужасе вакуумного пространства оказались, как нелегко в ситуации, когда студентам даже теоретические лекции трудно воспринимать.

— Значит, учить в онлайне таким профессиям, как актерское мастерство и режиссура, — вещь неблагодарная?

— Неблагодарная в высшей степени.

Если в театры не будут пускать, если люди будут бояться…

— А сейчас не боятся?

— Да вовсе не все боятся. Я же играю много, за это время был в Пскове, Ижевске, в Ульяновске, был в Крыму на фестивале «Таврида». И везде собираются залы!

— Их дыхание как-то изменилось?

— Благодарности больше! Другая отдача зрителей.

— Время отмечено агрессивной атакой моды на разного рода театральные устои. Как с этим взаимодействует школа?

— Но для того, чтобы стать кем-то, конечно, нужно себя преподносить, надо уметь быть менеджером своей биографии, это безусловно. Мы находим психолога, который будет разговаривать с выпускниками, и спецов по менеджменту, чтобы они могли сориентироваться.

— Это часть профессии. Я о другом.

— Но вообще это очень трудный вопрос. Каждый будет выбирать свою жизнь. У студентов есть право поставить свой спектакль. И даже Павел Евгеньевич Любимцев, известный некоторой консервативностью, говорит: «Ребята, мы готовим вечер самостоятельных работ современных авторов.

И они делают такие самостоятельные показы. Я был на одном. На следующий день прохожу мимо училища, и вдруг один мальчишечка подходит ко мне и говорит: «Евгений Владимирович, извините меня, пожалуйста, мне очень стыдно за вчерашний мой поступок. Я никогда в жизни больше делать этого не буду». Не знаю, хорошо это или плохо.

— В чем дух училища?

— Ну что ж, произнесу крамолу: уже и во МХАТе имя Станиславского стали забывать, а у нас Вахтангова помнят! Недаром Максакова, человек строгий, взыскательный, недавно выступая публично, сказала: «У нас есть один бог — Вахтангов, и мы ему молимся».

И меня можно сколько угодно упрекать: «Ну вахтанговские, они же такие консерваторы! Мы — новаторы, выходим голыми на сцену, материмся на сцене, вербатимы делаем…» А мы не делаем и делать не будем, до тех пор, пока студенты не освоят элементарных азов. Потому что когда они приходят на первый курс — это просто беда.

— То есть?

— Да, одно из моих главных потрясений на посту ректора, то, что я из года в год своими глазами вижу, как из этих «сырых» мальчиков и девочек рождаются личности. Даже после первого года их уже узнать нельзя. Спрашиваю студента: «Что ты делал летом?» — «Я в основном читал или куда-то ходил…» — «Общался со своими одноклассниками, с друзьями?» Он отвечает: «Практически нет». — «А почему?» — «А потому, что мне с ними неинтересно и скучно».

Начинают внутренне меняться, по-другому одеваться, держаться, преображаются. К четвертому курсу становятся совершенно неузнаваемыми. Ну не все, нет. Но бывает так, что совершенно невзрачный человечек, который едва проявил при поступлении какую-то одаренность, оказалось, обладает такой работоспособностью, таким терпением и трудолюбием, и к третьему курсу он меняется до такой степени… Я не перестаю этому обстоятельству удивляться. И думаю: господи, голубчики, дай вам бог, чтобы встретился вам Римас Туминас или какой-то другой большой режиссер, или родился бы новый Товстоногов или Фоменко, которые захотели бы вас занять, выстроить судьбу! В канун дня рождения сейчас мы спросили всех, как они относятся к школе. И они благодарят школу за то, что здесь им не мешают найти себя, что здесь есть просто преподаватели, а есть учителя, и за то, что они уже сейчас знают: уйдя отсюда, «унесут» с собою педагогов, которые правильно направили их в этой жизни.

— Что сегодня проблемно для ректора?

— Проблема — сегодняшняя психология студенчества. Нам всегда говорили, человек должен сомневаться, важен дух сомнений по поводу того, что ты делаешь. А студенты сегодня руководствуются критериями «здорово», «гениально», «грандиозно»! Не совсем понимают, училище — только маленький первый трамплинчик, надо продолжать над собой работать, биография складывается у совсем немногих людей. Но такая вот

— А что вы думаете о перепроизводстве артистов?

— Да, оно очевидно. А знаете, сколько сегодня в России непрофильных вузов? Около тридцати тех, которые получают бюджетное финансирование на подготовку артистов драмы. Зачем люди за это берутся? Откуда у них педагогические ресурсы, уровень? Ведь очень важно, чтобы институт был гарантом того, что театр захочет выпускников взять.

— Что бы вы упразднили?

— В институте? В программу, может быть, наоборот, еще б добавил. От истории Отечества до истории искусств, и литературу, и философию — как без нее артисту?

И конечно, мечтал бы укрепить коллектив педагогов хорошими действующими артистами, Когда-то это было обязательно, ведущие артисты Театра Вахтангова были нашими педагогами, школа и Вахтанговский театр — единым живым организмом.

А сегодня, как я ни уговариваю, слышу одно: «Ой, я еще не готов, ой, я не знаю, как прийти…» Да, педагогика — это большая трата. Но ты, между прочим, многому и учишься, когда общаешься с молодежью, тебе это не дает закостенеть.

— Чему вы научились за последние, ну скажем, пять лет?

— Ну я вынужден быстро ходить, я не имею права появляться здесь какой-нибудь, как говорила Раневская, тетёхой: смотрят, на все обращают внимание. И я должен пользоваться современными гаджетами. Наши некоторые педагоги раньше говорили, что ни за что не станут этого делать. Но вот жизнь нас подвела к моменту, когда необходимо преподавать в онлайне. И я всем был вынужден сказать: не владеете современной методикой? Значит, выбываете, выпадаете из обоймы: институту нужны те, которые могут преподавать в режиме онлайн. Научились: пошли на курсы, быстро освоили. Театральные школы худо-бедно приспособились к карантину. В надежде на возвращение нормы, в надежде, что театральному искусству можно будет учить как прежде. В мире и оспа была, и чума была, я надеюсь, что с коронавирусом мы тоже справимся.