В глухие 70-е годы, когда мир был для нас закрыт, и особенно ездить было некуда, она любила повторять, что никуда ехать и не нужно: довольно просто сидеть на крыльце и смотреть, кто приехал к нам. Тогда это был остров вольнодумства, а с годами она стала консервативна — в лучшем смысле слова, потому что в охранительстве тоже есть идея, когда речь о культуре: она и есть живая память, сохранение образцов.

Самым важным в ее словаре было «подлинник» — слово, значение которого по-настоящему понимаемо только в культуре памяти. В наш век, когда подлинник, казалось бы, неотличим от подделки, становится особенно важно, что вот это, в витрине — именно та самая пуговица, а не «такая же». Подлинность важна в сознании, чтобы оно само было себе идентично.

Музей есть «хронотоп» — уникальная связка места и времени, образующая точку входа в вечность. Собственно, здесь вечность и есть, и надо дать почувствовать, что среди бытовых и общественных бурь этот безмятежный и непоколебимый вход (или выход) всегда существует.

Вся жизнь Натальи Николаевны была подчинена защите музея, а желающих отщипнуть кусок от заповедного берега Оки становилось все больше, и вся ее жизнь была непрестанной битвой с хищничеством от культуры и от ландшафта. Наши последние разговоры были грустными, а самое страшное слово в ее словаре было, наверное, «менеджер» — такой, со стеклянными глазами, меряющий культуру только деньгами, — но она, как никто другой, могла себе позволить говорить об этом и публично, и в так называемом Министерстве культуры.

Наше слово не будет весить столько же, но мы все равно будем хранить: забвенья нет.