— Вы были готовы к назначению?

— Когда Александр Кибовский предложил, я ему честно ответил: как ни странно, год просуществовав свободным художником, очень соскучился по работе в театре. Потому что, оказывается, свободный художник — это не для меня.

— Почему?

— Да потому что ты вынужден подчиняться законам театра, куда приходишь, правилам его игры. В каждом театре — свои. Даже в мелочах. Репетиция у Райкина, к примеру, начинается в 10 утра. В 11 — это в обычном театре, а в моем театре — в 12, потому что я ночной человек, я в четыре ложусь, работаю ночью. Но у Райкина — в 10 утра. Это для меня было непростым испытанием. И потом, в «Сатириконе» репетиция длится с 10 до 14, четыре часа. Я могу всерьез, интенсивно и концентрированно работать только три. Дальше — пустота. В Театре Наций свои правила, которые ты должен учитывать! В театре имени Ермоловой — свои. И самое сложное для меня — поиск языка, установка контакта с новой группой артистов.

— Поэтому определять законы внутренней жизни надо самостоятельно.

— Да, сначала нужны свои законы, потом — о них договориться со всеми «исполнителями», а потом ты уже свободный художник в своем государстве. Которое еще надо построить.

— С чего думаете начать строительство?

— Сначала понять этот огромный театр с его традициями, историей, культурой. Это ведь один из самых корректных театров, наверное, и не только на территории Москвы. Здесь никогда не лилась кровь, здесь никогда никого не унижали, не уничтожали. Сначала хочу посмотреть все спектакли, встретиться с каждым из девяноста артистов (со всеми уже назначены встречи с глазу на глаз) и уже потом понять, в какую сторону нужно сделать первые шаги, чтобы придать творческий импульс этому пока не слишком подвижному механизму.

А самый главный процесс — репетиция.

— Коллег-режиссеров станете звать?

— Конечно! Думаю, две-три работы в год всегда будут делать режиссеры, которые мне кажутся наиболее интересными и подходящими для этого театра.

— От чего пришлось отказаться? Ведь были обширные планы.

—Да, многое пришлось отодвинуть. Я должен был поставить «Двенадцатую ночь» в театре на Малой Бронной, следующая работа уже была намечена в Театре Пушкина, у Евгения Писарева, а в Театре Российской Армии затевались параллельно две работы, одна из них на трех звезд — Чурсину, Богданову и Алину Покровскую. Мы с ними встретились, поговорили, как-то очень друг друга поняли и полюбили. И еще на Большой сцене — «Лес» Островского. С Райкиным и театром Ленсовета тоже были договоренности. Но все пришлось отложить или отставить совсем.

— От Богомолова до Театра Армии и от Театра Наций до Райкина — это же просто какая-то палитра неразборчивости!

— Ну, вот да. Но не был я всеядным! Просто когда вдруг оказался на улице… Было ощущение, что пропала жизнь. Я так сильно этим был потрясен, настолько растерялся, что принимал все предложения. А они просто повалились. И я все принял и так устроил, чтобы сегодня была премьера в одном театре, а завтра первая репетиция — в другом.

— Чтобы не успевать думать?

—Чтобы не впадать в депрессию между работами. Это при том, что я не трудоголик!

— Театр Федора Волкова многое значил в вашей жизни, и в жизни театра вы тоже многое значили. Остались фантомные боли?

— Да, они существуют. Прошел год, а я до сих пор ночами внутри себя ищу аргументы и спорю с оппонентами. Во мне еще живет эта история, она меня ранила, конечно. Но зато появилась некая страховка от очевидных просчетов, которые там были. Ну невозможно не совершать ошибок, когда ты руководишь огромным театром. Это жизнь, и ты в ней каждый день совершаешь неточности, что-то делаешь в запале…

— Какой урок извлечен?

— В Ярославле я совершенно не учитывал незанятость некоторых артистов. Оказалось, это бомба, которая может рвануть в самый неподходящий момент. А здесь, в театре Моссовета, — сто человек труппы. Попробую максимально обеспечить людей работой, максимальное количество проектов запустить.

— Директор театра Валентина Панфилова очень опытный человек.

— Опытный! У нас с ней сейчас время взаимного узнавания.

— Театр, что называется, крепкий, с хорошей труппой. Но давно не было в Моссовете спектакля, на который бы ломились…

— Вот это меня вдохновляет! Это для меня плюс.

— Есть портфель?

— Есть, конечно. В нем и Беккет, и Островский, и Шекспир. Хочу поставить «Гамлета». Горький — один из моих любимых драматургов. Жалко, что всего Чехова я уже поставил…

— А жену вы уже в труппу взяли?

— Нет. Я бы очень хотел, чтобы она оказалась актрисой другого театра. И участвовала в моих проектах, в которых я бы не мог без нее обойтись.

— Она ведь сильная актриса (Анастасия Светлова, бывшая прима Театра имени Волкова.— «Новая»). Простит?

— Не знаю. Время покажет. Пока трудно.

— Какой театр вы собираетесь делать в саду «Аквариум»?

— Не скажу ничего особенно нового — мне нравится формула Стрелера: «Театр — для людей». Разный репертуар, разные режиссеры, совершенно разные направления. И художественные авантюры! Яхочу принять этот огромный масштаб Моссовета, способного, конечно, потопить любого, как данность, и спокойно, спокойно утверждать свою территорию. Ведь это отдельное пространство:

— В каком состоянии приняли театр Моссовета?

— Ну, мне кажется, в состоянии стабильном, несуетливом, непровокационном, таком очень нежном. По атмосфере, по глазам ощущаю здесь много положительной энергии.

— На сколько лет контракт?

— На три. Ведь каждый артист так или иначе ждет «своего» художественного руководителя, верит, что он придет, и его жизнь в театре коренным образом изменится. У меня есть вот этот аванс, пока все в ожидании, года два-три на то, чтобы успеть не оправдать их надежды.

— Или оправдать целиком. На этой позиции ведь не только режиссурой придется заниматься, но и стратегией, дипломатией. Готовы?

— Ох, не знаю. Это, конечно, не вполне мое. Мое — репетиционный зал. Признаюсь честно, по прошествии года вольной жизни я уже очень хотел, чтобы мне что-то предложили. Но хотел другое: маленький театр, который никто не знает.

— Хотели лодочку, а дали лайнер?

— Ну да. А я бы с таким удовольствием в шкатулке какой-нибудь возился.

— Ну, у вас есть и шкатулка — под крышей, Малая сцена. Там можно полировать любые алмазы.

— Да, да, да!