Второго октября на своей странице в Facebook Ирина Славина опубликовала пост, состоящий из единственного предложения: «В моей смерти прошу винить Российскую Федерацию». В 15.30 в местное МЧС поступило сообщение о возгорании на улице Горького. К моменту прибытия спасателей Ирина была мертва.

На видео, опубликованном телеграм-каналом Baza, видно, что журналистка поджигает себя на лавочке. Прохожий мужчина пытается спасти ее, однако она его отталкивает.

Славина являлась основательницей и единственной журналисткой издания КоzaPress. Идея о создании проекта появилась у нее в 2015 году, когда Ирина в третий раз лишилась работы. Как журналистка заявила в интервью изданию «Грибница»,

Собственный проект Славина решила открыть именно ради профессиональной свободы, и эта тяга к свободе привела к тому, что на «Козу» более пяти раз подавали в суд. Саму Славину за последние два года штрафовали несколько раз. В первый раз — по статье о неуважении к власти за пост в Facebook, в котором она изменила название города Шахунья так, что корнем стало нецензурное слово, означающее мужской половой орган. Во второй — за участие в акции памяти политика Бориса Немцова.

Этим летом на Славину составили протокол о распространении ложной информации за статью о том, что глава академии самбо в Кстове заболел коронавирусом и контактировал после этого с людьми. Журналистку впоследствии оштрафовали на 65 тыс. рублей.

Накануне у нее прошел обыск по делу о «нежелательной организации», которое завели на «настоятеля храма Летающего макаронного монстра» Михаила Иосилевича — известного в Нижнем Новгороде активиста.

Следственный комитет по Нижнему Новгороду заявил, что информация о самоубийстве из-за прошедшего обыска не имеет под собой основания.

«Сообщения в ряде средств массовой информации о том, что смерть погибшей связана с проведением у нее накануне гибели обысков, не имеет под собой никаких оснований. Она была свидетелем и не являлась ни подозреваемой, ни обвиняемой в рамках расследования уголовного дела, по которому проводились указанные следственные действия», — говорится на официальном сайте местного СК.

Штаб Навального в Нижнем Новгороде сообщил, что к зданию МВД, где Ирина Славина совершила самосожжение, стали стягиваться люди, однако полиция оцепила место трагедии. Около станции метро «Горьковская» люди оставляют цветы в память о журналистке, также некоторые встают в одиночные пикеты. Один из активистов держит плакат с надписью «Государство убивает». По заявлению штаба Навального, к месту гибели Славиной приехали автозаки.

Профсоюз журналистов и работников СМИ потребовал расследовать самосожжение Ирины Славиной по статье 110 Уголовного кодекса РФ (доведение до самоубийства).

Профсоюз также призвал журналистов опубликовать на главных страницах всех медиа новость о гибели Ирины Славиной, «чтобы о произошедшем узнало как можно больше людей».

Ближе к восьми часам вечера по местному времени с места смерти журналистки сняли оцепление. Об этом сообщил нижегородский штаб Алексея Навального. Издание NN.ru передает, что на месте смерти Ирины Славиной до сих пор чувствуется сильный запах гари. Люди продолжают нести цветы и свечи.

Подготовили Фариза Дударова, Виктория Микиша / «Новая газета»

Знакомые — об Ирине Славиной

Это письмо в редакцию передала дочь ростовчанки Анастасии Шевченко. Сама Анастасия обвиняется по ст. 284.1 УК РФ («осуществление деятельности на территории РФ иностранной или международной неправительственной организации, в отношении которой принято решение о признании нежелательной на территории РФ»).Ей грозит до 6 лет лишения свободы.

Профессиональный переводчик Анастасия Шевченко с января 2019 года находится под домашним арестом, условия которого были смягчены лишь недавно.Мать троих детей. С самого начала суд запретил ей навещать больного ребенка, который находился в психоневрологическом интернате. После ареста матери девочка заболела бронхитом и через неделю умерла в больнице города Зверева. Старший следователь по особо важным делам 2-го следственного отдела 1-го следственного управления Центрального аппарата следственного комитета Александр Толмачев дал Анастасии Шевченко разрешение навестить больную дочь лишь за несколько часов до ее смерти.

Подготовила Елена Романова, «Новая газета»

— Мы познакомились на тренинге для журналистов, на котором я читала лекции (скорее всего, это был тренинг в Праге летом 2017 года. — В. М.), и она сказала: «Вот теперь хорошо, я знаю, к кому в случае чего буду обращаться за помощью». И стала обращаться. Мы вели ее гражданские дела, несколько исков о диффамации, и по нескольким делам я ездила в суд непосредственно в Нижний Новгород.

Я сейчас в потерянном состоянии, потому что для меня она была очень жизнерадостным человеком. Возможно, мы не так близко были знакомы, чтобы глубинно поговорить о том, что ее беспокоит. Но даже те часы, которые мы провели в ожидании судов или гулянии по Нижнему Новгороду, — они про то, что она всегда позитивно на все смотрела. Обо всех своих проблемах она говорила легко. И даже ситуации были, я ей говорила: «Ира, нельзя так резко писать, надо аккуратнее». Она улыбалась и говорила: «Вы же знаете, я по-другому не могу». Я говорила: «Но на вас подадут в суд!» Она с улыбкой отвечала: «Ну, значит, подадут!» — мол, это и есть моя работа.

Она мне всегда говорила: «Вы же знаете, что я не могу не писать». Вот последняя ситуация с судьей — ей пришла претензия досудебная в редакцию от судьи и мы ее разбирали, и я говорила: «Ира, постарайся удалить этот материал». Она сказала: «Свет, ну как я могу удалить этот материал, это же правда, это же было». И она рассказывала, что ей люди донатят на сайт, но особо это денег не приносит, но она знает, что работа важна, и будет делать.

У других журналистов после судебных исков обычно срабатывает самоцензура, охлаждающий эффект, на нее это не действовало.

И она всегда такая была: что думает, то и говорит. Лезла на рожон в определенном смысле. Но, кажется, это и была ее жизнь.

Она постоянно говорила про своих близких, она обожала свою собаку, все время беспокоилась о ней. У нее дочка, муж, мама. Она вязала на заказ цветные теплые платки. Никогда не говорила о том, что хочет бросить работу. Говорила только, что, когда закончит заниматься журналистикой, будет сидеть на даче, платки вязать на природе. Муж ее всегда поддерживал, на суды ходил.

Мы вчера с ней переписывались, я прочитала пост про обыск, пишу: «Ира, какой кошмар, у вас есть адвокат? Как вы вообще?» Она говорит: «Нет, адвоката пока нет». И она рассказывала о том, что забрали всю технику, но даже об этом она рассказывала легко, не было никакой депрессии в ее словах, что это ее так достало, что сил нет никаких. И мы ей предлагали помощь от центра обжаловать обыск, подать жалобу в ЕСПЧ. Я сказала, что мы всегда на связи. Она сказала: «Да-да, спасибо». И пошутили что-то и разошлись.

Она очень живо всегда рассказывала о своих приключениях с государством: «Ой, эти вот опять…» Я говорю: «Ира, как ни встречу вас, у вас что-нибудь происходит». Она такая была очень деятельная, такая — моторчик.

Я видела ее последний раз 17 сентября, у нас было вынесение решения по ее делу, в Новгород я приезжала. На мой взгляд, обывательский, — вот вообще ничего не предвещало…

Я когда увидела пост, я сначала подумала, что это какая-то акция, хайп. Она могла хайпануть, это было в ее характере — привлечь внимание.

Я чувствую такое отчаяние, что она как никто другой, хорошо знала, как журналист, как редактор, источники связи у нее в разных органах, — она как никто знала, что это вообще ничего не изменит, — такой акт. Она не могла не понимать, что это будет просто еще одна очередная смерть, ничего это не изменит, даже если все про это напишут, через неделю все про это забудут.

А потом меня накрыло ощущение такой доброй злости: ну зачем, Ир?! Жить еще и жить. Наверное, было что-то, что нам неизвестно?

Подготовили Фариза Дударова, Виктория Микиша / «Новая газета»