Шутки его всегда неожиданны и ожидаемо смешны, суждения исключают банальность, слова не тормозят путь к смыслу, и даже пресловутая мрачность сатирика не портит портрета. И совершенно понятно, почему в 70–80-е годы, когда концерты отборных сатириков были труднодоступны, на его выступления собирались тысячи.
Сейчас зрителей на творческих встречах, которые время от времени устраивает Михаил Мишин, сотни, но эти сотни пронять словом много труднее:
нынешняя жизнь настолько сама себя разоблачает, что потаенных мест, лакомых для сатирика, почти не углядеть.
Мишину это по-прежнему удается, но все-таки его «запасные» таланты оказались как никогда кстати. Один из них только что вышел на сцену. Точнее, вышла книга. «Четыре комедии, которые перевел Михаил Мишин». Она, само собой, у него не первая. На полке уже стоит больше десятка книг, в том числе отдельный том в «Антологии сатиры и юмора России ХХ века». С ними все ясно — хорошая проза, острая социальность, контекст и подтекст. Но книга пьес? Да кто же сегодня станет читать переводы англоязычных комедий, тем более драматургов, которые у нас в театрах трактуются как коммерческие.
Одного читателя знаю точно. Я, не отрываясь, прочитала подряд три пьесы из четырех и последнюю — «№ 13» — оставила на утро, чтобы начать день с хорошего настроения. Никогда не забуду, как в 2000-м просто падала со стула на спектакле Владимира Машкова в МХТ имени Чехова. И не только я — спектакль прямо подкинул театр на вершину зрительской славы. Правда, постановки других пьес, что смотрела в театрах, не всегда были столь удачны. При этом пьеса Леонарда Герша «Эти свободные бабочки» (1972) просто создана для нашей сцены, привыкшей к тонким психологическим переливам. В этой истории эксцентричной барышни и слепого юноши увлекают не только остроумные диалоги, но и романтические чувства, изящно и точно переданные в переводе. «Интимная комедия» сэра Ноэла Кауарда искрит смешными ситуациями, иронией, неожиданными поворотами, главное — не придираться к умышленности сюжета: две пары молодоженов в свой медовый месяц оказываются в одной гостинице, и пять лет назад скандально разведшиеся супруги сталкиваются друг с другом в новом качестве. Неслучайно во всех этих пьесах играли лучшие английские и американские актеры. Скажем, в «Интимной комедии» сверкали Лоуренс Оливье, Вивьен Ли, сам Ноэл Кауард. У нас эту пьесу ставила, в частности, Татьяна Догилева — спектакль назывался «Лунный свет, медовый месяц» и более десяти лет шел под смех зала.
И наконец, довольно грустная комедия — «Дама и кларнет» лауреата всяческих премий Майкла Кристофера. Ее героиня вспоминает мужчин, наследивших в ее жизни, а жизнь ее — цепь неудачных попыток вновь обрести то неизъяснимое чувство, что она испытала, казалось, со случайным парнем, отвергнутым ради примстившейся любви. Надо ли говорить, что особым успехом пьеса пользуется у женской половины зала: в переживаниях героини многие зрительницы узнают себя.
Слезы сквозь смех — высший балл для комедиографа.
Надо сказать, что Мишин мастерски срежиссировал свою книгу. В антрактах пьес на ее страницы выходят Александр Ширвиндт, Константин Райкин, Татьяна Догилева, Анатолий Смелянский и рассказывают свою историю отношений с переводчиком. Разумеется, увлекательно.
Как автор мучил требовательностью совершенства издательство Navona в лице главного редактора Елены Эрикссен и художника Валерия Дорохина, можно описать лишь в драматическом жанре, сейчас же речь о комедиях.
— Скажи, почему ты сосредоточился именно на комедии?
— Ну, наверное, я так устроен, уж такие наклонности. А может, потому что с комедии все началось. Но вообще-то я переводил не только комедии, а пьесы, я бы сказал, довольно печальные. Да и комедии-то все разные: есть комедии положений, скажем, тот же «№ 13», но есть и такие, где наличествует «размышлям-с» о жизни, — скажем, «Дама и кларнет».
Другое дело, что переводные комедии больше востребованы, афиши ими переполнены — как хорошими, так и разными. А потому что отечественных нету.
Больше скажу: и не было.
Если за скобки вынести «Ревизора», «Горе от ума», великих Чехова и Островского, то и не вспомнишь ничего. А уж такого легкого жанра, как фарс, сценический анекдот, где смех сквозь смех, а не сквозь слезы, в России вообще не существовало. А такой смех тоже нужен, человек не может ходить в театр исключительно, как в храм или в лекторий…
— Чем английская комедия отличается от российской?
— Да тем же, чем Англия отличается от России, чем английская жизнь отличается от нашей. Историей, географией, климатом, культурой — всем, что определяет устройство ума.
— Тогда конкретнее, чем английский юмор отличается от русского? В чем главная трудность в переводе?
— Это как рассказать анекдот, а потом долго объяснять, почему он смешной… Что одному трудно, другому — тьфу… Ну, например, английские слова сильно короче русских, поэтому если переводить так, как написано, то текст будет в полтора раза длиннее. Но главное — совершенно разные жизненные реалии: то, что англичанину понятно с полуслова, для нашей аудитории часто загадка. И наоборот. И при переводе надо что-то с этим делать… А вообще насчет конкретных трудностей — разговор долгий и, боюсь, скучный. Вот общую задачу выразить могу. Есть смысл, облаченный в платье иноземного языка.
Снять это платье и одеть смысл в одежды родной речи — чтобы нигде не топорщилось и сидело, как свое.
— Ты понимаешь, почему Набоков назвал русских переводчиков с английского «ослами просвещения»?
— Ну, это ироническая отсылка к Пушкину, который говорил, что переводчики…
— Почтовые лошади просвещения, да.
— … имея в виду, что переводчики объединяют, доставляя народам радость узнавания иноземных культур.
— В том-то и дело. Почему там — благородные лошади, а здесь…
— Потому что Набоков считал, что переводят плохо. И что не культуру доставляют, а суррогат. С высоты своего фантастического литературного дара Владимир Владимирович в оценках не сдерживался. Впрочем, он и сам занимался переводом, и себя-то он вряд ли считал ослом просвещения.
— Что имел в виду Борхес, заметивший: «Оригинал неверен по отношению к переводу»?
— Мы про это и говорим. Любой перевод — даже лучший — только версия. И перевести нельзя — придумать можно. Вот Маршак придумал Бернса, и все тут. Мы не знаем, как Бернс звучит для шотландского уха, и не узнаем никогда. Для этого надо взять напрокат шотландский мозг.
А вот Маршак для нас придумал поэта, которого мы знаем как Бернса. И счастливы.
Конечно, у нас перед соплеменниками иноземного автора есть и преимущество — у тех же англичан Шекспир навеки один, а русских шекспиров может быть сколько угодно. Выбирай. Вот только того, единственного, истинного, мы никогда не узнаем. Как никакой чужеземец не узнает единственного для нас Пушкина…
