Публикация плана практически совпала по времени с появлением исследования экспертов Университета Санкт-Галлена. В этом исследовании Россия по качеству элиты была помещена на 23-е место в мировой табели о рангах — рядом с Ботсваной. Я убежден: эта досадная ошибка случилась исключительно потому, что составители рейтинга не нашли достаточно времени, чтобы изучить разработанный на Краснопресненской набережной план; если бы оно у них было, ни о каком 23-м месте мы бы не могли и мечтать.
План появился в непростое время, когда стало ясно, что никакие назначенные к исполнению на 2024 год «национальные проекты» реализованы не будут. Приведу лишь несколько примеров: коэффициент рождаемости должен вырасти на 0,2 — с 1,527 до 1,725 — всего за три года, к 2023-му (хотя для подобного же увеличения ранее потребовалось 7 лет, причем каких: с 2002-го по 2008-й, когда экономика росла как на дрожжах); к 2030 году он должен достичь 1,822 — советского значения конца 1980-х годов, никогда не повторенного в России.
Уровень бедности должен снизиться к 2030 году до 6,5% населения с нынешних 13,3% (замечу: чуть ли не в следующей строке при этом говорится, что реальный размер назначенных пенсий с 2022 по 2030 год будет расти менее чем на 1% в год — можно ли предположить, что при этом сократится бедность?).
Нельзя не указать еще на две особенности плана. Во-первых, это резкая смена вектора развития с года, непосредственно следующего за годом принятия плана (в нашем случае — с 2021-го): если между 2018 и 2020 годами масса показателей либо стагнировала, либо даже ухудшалась, то как только отзвенят ближайшие новогодние куранты, все наверняка изменится. Во-вторых, начавшийся постепенный подъем сменится настоящим рывком после 2024 года — вероятнее всего, просто потому, что на отрезке до 2030 года никакие плановые показатели не детализированы по годам, и сочетание двух сильно отличающихся цифр в соседних колонках не пугает составителей.
Но все эти замечания — самые маленькие претензии к плану. Более важными, на мой взгляд, являются два других обстоятельства.
С одной стороны, на 63 страницах, которые представляют собой собственно изложение предлагаемых мер, встречаются (за исключением дат и номеров нормативных актов) только четыре цифры. До «менее чем 8% годовых» должна быть доведена стоимость ипотечных кредитов (стр. 55); 59 самолетов «Сухой Суперджет 100» и 66 вертолетов должно быть закуплено для региональных перевозок (стр. 63); 15 проектов реализовано в рамках программы защиты и поощрения капиталовложений (стр. 79) и в 1,5–3 раза сокращены сроки получения разного рода лицензий (стр. 91).
Общее впечатление: представленный план собственно планом вообще не может быть признан, так как состоит из указаний на сотни разного рода нормативных документов, содержание которых неизвестно.
Наконец, масса показателей (например, качество городской среды) задается как отношение к некоему «нормативному значению», которое может быть изменено в будущем.
Иначе говоря, «план» выглядит скорее агиткой.
С другой стороны, и именно на это я обратил особое внимание при чтении документа, он выдает качественный сдвиг, происшедший в российской элите даже по сравнению с концом 2000-х годов, когда принималась та же Стратегия-2020. Этот сдвиг отражен в языке документа, который предельно четко характеризует авторов плана.
Приведем несколько пунктов, относящихся к приоритетной («красной») составляющей, указывающей на «общенациональный» статус предлагаемых мер. В пункте 7 раздела «Стимулирование технологического развития» содержится требование «Внедрения механизма бесшовной интеграции мер поддержки инновационных технологических компаний институтами развития с целью их акселерации» (стр. 68). Пункт 34 раздела «Поддержка экспорта» говорит о «Принятии единых технологических решений по вывозу через пункты пропуска отдельных категорий товаров автомобильным, железнодорожным, воздушным и морским транспортом» (стр. 87). Пункт 7 раздела «Развитие малого и среднего предпринимательства» требует «создания системы роста субъектов малого и среднего предпринимательства, направленной на стимулирование их масштабирования и улучшение показателей деятельности» (стр. 88).
Подобного рода слова ради слов, авторам которых стоило бы обратиться к психиатру, составляют, увы, бóльшую часть документа.
Некоторые тезисы — возможно, случайно — демонстрируют общее состояние организации современной российской бюрократии. Так, например, в пункте 8 раздела «Решение проблемы аварийного и ветхого жилья» предлагается «расширить возможность регионов осуществлять капитальный ремонт с учетом фактического состояния капитальных элементов» (стр. 56).
Вопрос: как же его осуществляют сегодня? Пункт 5 раздела «Стимулирование технологического развития» говорит о «реализации национальной технологической инициативы, в том числе построении технологической инициативы инновационной технологической инфраструктуры следующего поколения» (стр. 68). И подобных констатаций в документе десятки, если не сотни.
Публикация плана вызвала предсказуемо много реакций, причем бóльшая их часть как в прессе, так и в блогосфере традиционно касалась вероятной недостижимости поставленных задач. Будут ли 70% россиян регулярно заниматься физкультурой и спортом или, скажем, 58%; 15% населения будет совершенно добровольно участвовать в волонтерском движении или все же 12%? Но главное не в ориентирах, а в том, кто их определяет, как формулирует и как соединяет поставленные цели в единое целое.
Возьмем самый элементарный пример: сочетание «национальной цели развития» номер 3 (Комфортная и безопасная среда для жизни) с номером 4 (Труд и предпринимательство). К 2030 году объем жилищного строительства в России должен вырасти на 45 млн м2 в год по сравнению с 2018 годом. Ровно на столько же он вырос с 2000 по 2018 год — но за это время реальная заработная плата в России увеличилась почти в 8 раз, а в ближайшем будущем ее предполагается наращивать не более чем на 2,5% в год.
Откуда же в таком случае возьмутся те средства, которые граждане направят на улучшение жилищных условий?
Составители демографической части мечтают о приросте населения в 2030 году на 126 тыс. человек при иммиграции в Россию 368 тысяч (т.е. предполагают естественную убыль в 242 тыс. человек) — но в 2018 году показатель был даже лучше: 100 тыс. абсолютного сокращения при 125 тыс. мигрантов, итого — 225 тыс. естественной убыли. При этом нам обещают рост коэффициента рождаемости на 21%, снижение коэффициента смертности на 6% и рост продолжительности жизни более чем на 5 лет. Такое соотношение последних трех показателей, однако, не может не менять хотя бы темпа естественной убыли населения.
Оценивая развитие российской экономики в последние годы, я должен заметить, что, несмотря на вопиющее качество управления, она проходит те кризисы, с которыми ей приходится сталкиваться, на удивление неплохо. Падение в 2009 году оказалось резким, но недолговременным, испытания 2015–2016 годов ее не разрушили и даже пандемия нанесла пока меньшие потери, чем в Европе или Америке.
Однако российская экономика показывает не только то, что ее сложно разрушить, но и то, что ее невозможно перезапустить.
Ситуация, сложившаяся в 2000-е годы, была связана не столько с нефтяными ценами, сколько с тем, что экономика получила возможность развиваться в условиях умеренного давления со стороны бюрократии. К 2008 году бюрократия окрепла и усилилась — и после кризиса в Кремле окончательно пришли к мнению, что экономику нужно «развивать», а не давать ей развиваться.
План, который мы только что увидели, в какой-то мере является идеальным воплощением этого подхода. Полная зарегламентированность, минимальное отступление от которой подается как своего рода революция; сотни программ и подпрограмм, скрывающих основные задачи и дающих возможность в любой момент их корректировать; совершенно бессодержательный язык, не предполагающий даже подобия мысли, — все это говорит только о том, что стабильность, означающая банальное отсутствие развития и роста, достигнута.
Выход из данного состояния эволюционным образом невозможен.
