Одним из наиболее печальных известий последних недель во внутрироссийской повестке стало расторжение администрацией Высшей школы экономики контрактов с рядом наиболее ярких публичных интеллектуалов и любимцев студентов — Еленой Лукьяновой, Ириной Алебастровой, Виктором Горбатовым и многими другими.
Диапазон общественной реакции на это событие оказался необычайно широк. Некоторые говорят о разгроме легендарной Вышки — некогда флагмана либерального образования в России.
Елена Лукьянова в интервью изданию «Знак» поведала о порочной системе, повязавшей крупнейшие образовательные институции с государством:
«…Это очередной факт вмешательства государства. Сегодня нет ни одного вуза, в котором нет либо проректора по безопасности, либо профильного заместителя декана, если речь о крупных факультетах, как в МГУ.
Не сомневаюсь, что речь о воздействии спецслужб на академические права и свободы в вузах, и это очень серьезная история, потому что касается не только преподавания, но и научных исследований».
В подобном же духе выдержано коллективное письмо, характеризующее действия руководства вуза как разгром кафедры конституционного права и подписанное цветом российской юриспруденции — Тамарой Морщаковой, Алексеем Царевым, Олегом Румянцевым и многими другими:
«В ходе недавней пропагандистской кампании, связанной с очередными изменениями в Конституции, преподаватели кафедры достаточно последовательно выступили с критикой тех конституционных поправок, которые они считали недемократическими. Они видели в этом профессиональный долг. Они не занимались политикой — ни в аудиториях, ни на улицах. Они лишь высказывали свое мнение, полагая, что в ином случае им будет стыдно смотреть в глаза студентам. Мы констатируем, что давление власти на академическое сообщество усиливается. Мы полагаем, что такое давление, равно как и постепенное установление идеологического контроля над высшим гуманитарным образованием, противоречит еще действующей конституционной норме о свободе преподавания, ослабляет наше высшее образование, гасит свободную мысль».
При этом политические чистки ведутся в Вышке уже не первый год. Так, Евгения Альбац, одна из первых преподавателей, уволенных из ВШЭ по политическим мотивам, вспомнила, как завкафедрой общей политологии, где она трудилась,
«входил ко мне на лекцию и говорил: "Мы не позволим Альбац создать здесь Гарвард", — они уже тогда начали бороться с западным влиянием».
Кирилл Рогов в посте под заголовком «Анатомия чистки» высказал очень важную мысль, которую бы хотелось одновременно дополнить и полемически продолжить:
«В нашей замечательной Вышке, в нашей гордости прошлого исторического цикла происходит «политическая чистка». Это именно она, мы читали о таких в книжках. Они случаются, когда к власти приходит хунта или большевистская диктатура перерождается в тоталитарный режим. И я писал, что это начнется, как только поправки к Конституции будут приняты».
Моя полемика с мыслью Рогова, собственно, совсем невелика: как показывает история, «чистка» образовательных учреждений в России вовсе не обязательно связана с «приходом хунты» или «перерождением диктатуры в тоталитарный режим». Более того — далеко не всегда она являлась даже симптомом политических заморозков. Чаще всего «чистка» была вполне себе рутинной частью управленческой культуры низовой российской бюрократии.
Сегодняшняя фрустрация образованного сообщества при виде очередного «погрома» и «зачистки» вуза на фоне поправок в Конституцию связана, возможно, с тем, что не у всех в связи с перечисленными событиями возникло тошнотворное дежавю. И это тот самый случай, когда, оглянувшись назад, а именно — ровно на 200 лет, и увидев абсолютно те же действия ангажированных винтиков государственной машины (в той же степени неуклюжие, иррациональные и бессмысленные), можно сделать конструктивные выводы на будущее.
Не претендуя на полную историю университетских зачисток, я бы хотел вспомнить о нескольких исторических параллелях с последними событиям в Вышке.
Казанский университет: казус Магницкого
1820 год, молодой Казанский университет. Всего год назад назначенный попечителем Михаил Магницкий — бывший сотрудник Сперанского, ставший после падения шефа в угоду политической конъюнктуре махровым обскурантом, инициирует проверку в учебном заведении. В представленном рапорте о ревизии он обвиняет Казанский университет в экономических нарушениях, а главное — в «безбожном направлении преподавания» и предлагает ликвидировать университет. На эту петицию Александр I накладывает знаменитую резолюцию:
«Зачем разрушать, когда можно исправить»,
— после чего Магницкий, обещая реформировать университет, фактически становится его единоличным руководителем.
Евгений Евтушенко в поэме «Казанский университет» очень точно и иронично охарактеризовал это назначение:
И как естествен был в мясницкой Топор в разделке свежих туш, Так был естествен и Магницкий Как попечитель юных душ.
Суть реформ Магницкого, по его же определению, состояла в искоренении вольнодумства и переводе преподавания всех наук на религиозно-догматические рельсы: изучение римского права в университете заменялось правом византийским, а профессора всех факультетов и кафедр (включая медицинские и экономические) были обязаны постулировать в своих лекциях примат Священного Писания.
Первым кадровым решением Магницкого стало увольнение 11 наиболее заметных в науке профессоров; многие ушли сами, не дожидаясь позорного изгнания.
Среди вышвырнутых «реформатором» сотрудников был профессор естественного праваГавриил Солнцев, обвиненный Магницким в том, что его система основана на философии Канта, смешивающей «Божественное учение с мнениями человеческими, проистекающими из поврежденного разума». За такое «преступление» Солнцев был не просто уволен из университета, но и лишен права преподавания даже в частных учебных заведениях (заметим, что в сравнении с Солнцевым уволенным из ВШЭ повезло больше, что, несомненно, указывает на некоторый прогресс за 200 лет в российском государственно-образовательном менеджменте).
Мотивы Магницкого были ясны прозрачны для современников:
«Непомерное желание выслужиться»,
— так охарактеризовал их Николай Тургенев.
Петербургский университет: казус Рунича
В 1821 году аналогичная чистка коснулась Петербургского университета. Первую скрипку в этом процессе играл попечитель столичного учебного округа Дмитрий Рунич, назначенный по протекции Магницкого и стремившийся проявить себя большим консерватором, нежели сам министр просвещения князь Голицын. Здесь сыграли роль не только желание Рунича выслужиться посредством борьбы с антигосударственными и антицерковными «умствованиями», но и его профессиональный бэкграунд: в прошлом он занимал должность помощника Московского почт-директора, в круг служебных обязанностей которого выходила перлюстрация писем. Понятно, что Рунич на этой должности блестяще освоил методику фабрикации сводных донесений о «вредных идеях и настроениях».
При этом Рунич не скрывал, что в своих прожектах по реформированию Петербургского университета он опирается на опыт Магницкого, эпигонски следуя наработанным тем управленческим алгоритмам.
Впрочем, была у Рунича и более амбициозная цель: ему не давали покоя реформаторские лавры предшественника, графа Сергея Уварова, сумевшего преобразовать Петербургский педагогический институт в университет, сохранив при этом его уникальный профиль.
Воодушевленный идеей превзойти Уварова, Рунич с энтузиазмом принялся за дело, используя интриги и весь накопленный на прежней службе арсенал подковерных маневров.
Одним из первых распоряжений Рунича стал приказ о конфискации студенческих тетрадей с конспектами по истории, философии, статистике и политической экономии. Вчерашний перлюстратор надеялся отыскать в конспектах лекций следы крамолы и любые зацепки для увольнения чуждых по духу педагогов.
«Чуждые» нашлись достаточно быстро, и из них был составлен своеобразный «квартет»: первым обвиняемым был профессор истории, немецкий писатель и драматург Эрнст Соломон Раупах, которого директор университета Дмитрий Кавелин по наущению Рунича публично обвинил в «ненадлежащем преподавании всеобщей истории» (после увольнения он как иностранец будет выслан из России).
Старт кампании травли либеральной профессуры был дан — остальное было делом техники и фантазии Рунича, разработавшего тщательный и последовательный план дискредитации независимых преподавателей. Вместе с Раупахом от преподавательской работы были отстранены академик Карл Теодор Герман, профессор истории Константин Арсеньев и профессор философии Александр Галич (любимый учитель Пушкина, о котором речь пойдет ниже). Таким образом, было сфабриковано печально известное «дело четырех профессоров», объединенных по принципу инакомыслия и «пропаганды безбожия».
К этим четырем ключевым обвиняемым довольно скоро были присовокуплены другие ученые из числа тех, кто наиболее достойно и независимо держался во время разбирательства, пытаясь защитить обвиняемых и корпоративную репутацию университета.
Основным орудием давления на несогласных преподавателей Рунич выбрал изматывающие чрезвычайные комиссии, заседавшие в университете зачастую по 12 часов без перерыва (нужно признать, что нынешние заседания комиссии по этике в той же Высшей школе экономики гораздо более гуманны по отношению к своим членам).
Возмутило сотрудников университета и то, что работу этих комиссий Рунич построил по принципу уголовного судопроизводства. Вопросы, на которые должны были ответить обвиняемые, уже в своих формулировках содержали квалификацию их действий и умыслов как преступных, «подрывающих устои христианской веры и государственности». Стоит ли говорить, что эта следственная процедура, беспрецедентная для вольной академической среды, деморализовала весь университет.
Однако в качестве самой тяжелой артиллерии Рунич привлек своего покровителя — Михаила Магницкого. Основной бой вольнодумцам был дан при обсуждении «дела профессоров» в Главном правлении училищ, которое происходило в декабре 1821 года. Как вспоминал Константин Арсеньев, Магницкий
«громогласнее всех вопиях против нас и увлек большую часть своих сочленов на свою сторону. Он напугал их воображение картинами неустройств в западной Европе, где действительно заметно было сильное волнение в умах, особенно в Германии».
Из четырех уволенных профессоров мне бы хотелось остановиться на двух, наиболее репрезентативно иллюстрирующих основную интенцию «чистильщиков» и «гасильников».
Академик Карл Теодор Герман
основоположник российской статистики, «научный руководитель» декабристов Первым и по масштабу вклада в науку и по значимости в университете стоит назвать академика Карла Теодора Германа. Этот человек интересен тем, что он был не только ярким преподавателем (их было много), но и «патриархом» российской науки. Как известно, в период правления Александра I одним из каналов трансляции либерально-просветительских концепций в российском обществе выступали приглашенные в Россию из европейских стран ученые, ведущие научную и преподавательскую работу. Карл Герман занимает в плеяде этих ученых особое место, поскольку именно его называют основоположником российской статистики как науки. В 1806 году Герман начал издавать первый русскоязычный «Статистический журнал», а уже через пять лет правительство поручило «первооткрывателю» статистики организовать, опираясь на свои научные наработки, принципиально новую для Российской империи административную отрасль — государственную статистику. Для этого в 1811 году под началом Германа создается Статистическое отделение при Министерстве полиции, которое станет непосредственным организатором системы административной статистики в России. Но не только вкладом в науку прославился академик Герман. Огромной была его роль в формировании общественно-политических и экономических взглядов лидеров декабристского движения. Начало диалога Карла Германа с вольнолюбивым юношеством относится к 1810 году, когда он читал лекции по основам политических наук в Пажеском корпусе. Именно там и состоялась первая встреча профессора с юным и пытливым абитуриентом — Павлом Пестелем, приведшая к тесной духовной связи учителя и ученика. Много позднее, уже в ходе следствия и допросов, отвечая на вопрос о наставниках, Пестель из всех своих учителей выделит именно Германа:«О политических науках не имел я малейшего понятия до того самого времени, пока не стал готовиться ко вступлению в Пажеский корпус.
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
«Можно проходить статистику или исторически, и таким образом она должна быть преподаваема в гимназиях, или политически, как она должна быть преподаваема, на мой взгляд, в университете».
«Не сродный поклону» Александр Галич
любимый учитель Пушкина Александр Иванович Галич (Говоров) являл собой несколько иной, отличный от предшествующего героя, культурный тип наставника вольнодумной молодежи. Если академик Карл Теодор Герман стяжал репутацию респектабельного основоположника и организатора целого направления передовой науки, выступающего в роли «теневого» морального лидера прогрессивной интеллигенции (вроде сегодняшнего «патриарха» науки Евгения Ясина — научного руководителя Высшей школы экономики), то Галич воспринимался учениками как чудак, «свой в доску» парень. Однако при всем избытствующем демократизме и кажущейся несерьезности наставник и любимец Пушкина, многих будущих декабристов и деятелей русской культуры, учившихся в Царскосельском лицее, Петербургском педагогическом институте и университете, профессором которых он был, автор ряда теоретических работ и переводчик, Александр Галич внес огромный вклад в разработку философии русского просвещения и свободомыслия. Живой ум, умение заинтересовать учеников, внутреннее благородство, правдивость и прямота высказываний — все это располагало к себе воспитанников лицея. Занятия свои Галич проводил неформально, в интересных непринужденных беседах, максимально сокращая дистанцию между собой и учениками. Впоследствии все они в один голос утверждали, что Галич относился к ним как к равным себе, и они чувствовали в Галиче в какой-то мере своего товарища. Иногда дистанция исчезала вовсе: веселый, остроумный и до слабости снисходительным философ не гнушался участием в студенческих застольях и пирушках, на которых он мог показать все свои ораторские дарования. Такой образ учителя несколько амикошонски рисует известное пушкинское стихотворение «Пирующие студенты», написанное в 1814 году в лицейском лазарете и там же прочитанное, к восторгу слушателей: Апостол неги и прохлад, Мой добрый Галич, vale! Ты Эпикуров младший брат, Душа твоя в бокале. Однако, несмотря на вольность взаимоотношений, лицеисты безмерно уважали Галича, признавая в нем не только мудрого наставника и чуткого наперсника, но и гениального ученого. Одним из первых именно Галич разглядел в юном Пушкине будущего большого поэта. После увольнения из лицея Галич преподает в университете, много и плодотворно занимается наукой, издает первый фундаментальный труд по философии — «Историю философских систем». Кроме того, в этот период он, как и его коллега по университету Карл Герман, читает частные лекции будущим декабристам. Спокойную работу философа прервало «дело четырех профессоров», в число которых он попал по воле Рунича. Вместе с тремя другими профессорами Петербургского университета Галич был предан университетскому суду по обвинению в свободомыслии, распространении идей, противных духу христианства и разрушительных для общественного порядка и благополучия. Поводом для обвинения Галича послужила его книга «История философских систем»:Рунич уподобил этот труд «тлетворному яду или заряженным пистолетам, положенным среди играющих детей, не знающих употребления огнестрельного оружия».
Университетская чистка как сословная забава российской бюрократии
Из этих и подобных историй можно сделать несколько выводов. Во-первых, зачистка крупнейших образовательных центров от наиболее прогрессивных и ярких преподавателей — это печальная сословная забава российской бюрократии, которая может произойти когда угодно и где угодно, и она ни в коей мере не определяется градусом политического климата. Крупные университетские чистки произошли в относительно «вегетарианское» время — на излете «дней Александровых прекрасного начала», во время незавершившихся либеральных преобразований, когда до «весны народов» и «заморозков» Николая Палкина остается еще много лет.
И вопреки логике авторитарный Николай, только что казнивший декабристов, не только не поддерживает одиозных рутинеров от образования, но инициирует расследование в отношении тех, кто преследовал вольнодумную профессуру, по итогам которого сурово наказывает виновных.
Таким образом, искать логику этих событий в связи с большими политическими проектами бессмысленно — она факультативна. Например, настоящие «заморозки» («мрачное семилетие») 1848–1855 гг. обошлись без масштабных чисток университетов, хотя и попортили ученым немало крови колоссальным забюрокрачиванием:
профессор-медиевист Тимофей Грановский в те годы сетовал, что писать и читать лекции некогда — все время уходит на составление объяснительных.
Во-вторых, инициаторы зачисток — представители низовой выслуживающейся бюрократии, разрушающие судьбы наиболее ярких ученых, — сами так же плачевно заканчивали свой жизненный путь.
Стремление укорениться в политическом мейнстриме было безвыигрышной лотереей — слишком турбулентной была российская политическая почва: тренд быстро менялся и оползал, и корни бюрократии, пущенные в нее, оказывались в пустоте, а сам незадачливый карьерист — отброшенным на обочину истории. Думается, это следует учитывать сегодняшним последователям Рунича и Магницкого. Заключая договор с дьяволом, высок риск получить в качестве оплаты черепки и гнилые листья.
К 1825 году Руничу стало невозможно маскировать конспирологической и антизападной риторикой свои административные провалы на посту попечителя университета. Травля лучших профессоров вызвала сильнейший общественный резонанс, на фоне которого стали очевидны и многие другие «достижения» Рунича: бездарная кадровая политика, бесконечные проработки студентов из-за «низкого нравственного облика» с последующим отчислением, разрушенная хозяйственная инфраструктура, огромные безвозвратные расходы государственных средств, запущенное делопроизводство, непомерно раздутые административные штаты…
Понял, хоть и с опозданием, истинную цену «реформаторов» и Александр I, ранее придерживавшийся позиции невмешательства в университетские конфликты. Известно, что после одного из министерских докладов Александра Голицына самодержец печально произнес:
«Жаль, что я в таком святом деле погорячился!»
Все это привело к тому, что Дмитрий Рунич был с позором отставлен на покой от всех государственных дел и еще более 30 лет тщетно пытался реабилитироваться в глазах общества.
Умер он в 1860 году больным одиноким стариком, покинутым даже самыми близкими, на сундуках со своими архивами, которые никто не пожелал разбирать. На все просьбы бывшего вельможи помочь в систематизации бумаг современники лишь похохатывали — дескать, на чем разбирать, надо бы изготовить стол подлиннее. Длинный стол Рунич, впрочем, приобрел, приняв шутку за чистую монету, но в последний момент горько заметил:
«И стол готов, да вижу, не бумаги свои буду разбирать, а меня самого положат на него…»
Не менее бесславный исход ждал и Магницкого. Едва вступив на престол, Николай I занялся расследованием его деятельности. Назначенная в 1826 году ревизия вскрыла перед правительством подлинный результат «реформ» Магницкого в виде полного упадка Казанского университета; обнаружилась и колоссальная растрата бюджетных ассигнований. Магницкий немедленно был отправлен в отставку, а его имение для покрытия хищений было арестовано.
Остаток жизни Магницкий провел, кочуя из ссылки в ссылку и непрестанно докучая императору конспирологическими депешами. Так, в 1831 году он разоблачил «масонский заговор академических иллюминатов» во главе со своим бывшим шефом Михаилом Сперанским, якобы направленный на «нравственное разрушение России».
А в 1839 году за донос на новороссийского генерал-губернатора Михаила Воронцова, покровительствовавшего гонимым евреям, он был выслан из Одессы в Херсон, где умер в нищете и забвении.
Солидарность как ресурс
В-третьих, университетские процессы и последовавшие за ним события показали, что у гражданского общества всегда есть ресурс мирного и конструктивного (и потому эффективного) сопротивления несправедливости. Основой этого ресурса является солидарность. В 1821 году власть своими рукам сделала университет — мало кому интересную тогда институцию — объектом всеобщей общественной эмпатии.
Как писал один из фигурантов «дела четырех профессоров» историк Константин Арсеньев, «общественное мнение, чуть ли тогда не в первый раз проявившееся, было сильно возбуждено против Рунича и Магницкого, их обоих с их сателлитами огласили везде обскурантами, гасильниками просвещения, а нас величали мучениками за науку и за правду. Дотоле в городе мало знали об университете, весьма мало интересовались его судьбами, теперь многие сторонние к делу люди хотели знать все подробности «суда нечестивых», как называли они суд над нами. Вообще вся просвещенная публика принимала живое участие в судьбе нашей».
Впрочем, проявляла эмпатию не только «просвещенная публика». Приходила помощь оттуда, откуда ее не ждали вовсе — из лагеря честных консерваторов.
Одним из первых голос в защиту гонимых интеллектуалов поднял Сергей Уваров — тот самый, который десятилетие спустя озвучит «теорию официальной народности». Не в силах видеть, как проходимцы и демагоги губят его детище — Петербургский университет, — он фактически инициировал кампанию общественной защиты уволенных профессоров.
Накануне генерального рассмотрения «дела профессоров» в декабре 1821 года в Главном правлении училищ Уваров публично высказал мысль о том, что «титулом защитников трона и алтаря» украсились беспринципные и алчные карьеристы. Обвинения, выдвинутые Руничем против профессоров, Уваров определил как «такое чудовищное и странное извращение идей и личностей», которое само по себе создает опасность для авторитета государства.
Эта мысль Уварова, обладавшего большим авторитетом в петербургском обществе, была подхвачена свободолюбивой интеллигенцией. Благодаря открытой защите профессоров бывшим попечителем университета в этот конфликт оказался вовлечен широкий круг публичных интеллектуалов — в первую очередь литераторов общества «Арзамас». Осуждение травли профессоров мы видим в дневниках и письмах Николая Тургенева, Кондратия Рылеева, Александра Никитенко, неподцензурных стихах Пушкина и даже в комедии Грибоедова «Горе от ума».
Другим примером университетской низовой солидарности стала позабытая сегодня «маловская история». Собственно, дошла она до нас благодаря тому, что была первой громкой правозащитной акцией юного Александра Герцена (свидетелем ее был также 17-летний студент Мишель Лермонтов).
В 1831 году, т.е. спустя 10 лет после петербургских зачисток Рунича, студенты на сей раз Московского университета, возмущенные циничным, ханжеским и кощунственным отношением к себе со стороны «глупого, грубого и необразованного» (А. Герцен) профессора правоведения Михаила Малова, устроили манифестацию прямо на лекции. Герцен выступал одним из руководителей этой демонстрации —
он привел студентов физико-математического факультета на помощь студентам нравственно-политического факультета в качестве «вспомогательного войска».
Вот как описывал Герцен произошедшее: «Через край полная аудитория была непокойна и издавала глухой, сдавленный гул. Малов сделал какое-то замечание, началось шарканье.
«Вы выражаете ваши мысли, как лошади, ногами», — заметил Малов, — и буря поднялась, свист, шиканье, крик: "Вон его, вон его!" Малов, бледный, как полотно, сделал отчаянное усилие овладеть шумом и не мог; студенты вскочили на лавки. Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал пробираться к дверям; аудитория — за ним, его проводили по университетскому двору на улицу и бросили вслед за ним его калоши…»
В результате зачинщики «бунта» были наказаны заключением в карцер, но они добились своей цели: ненавистный импрофессор Малов был уволен из университета.
Как читать чистки?
История нынешних университетских зачисток (как и множество иных локальных историй, запараллеленных с прошлым) демонстрирует, что мы все — и лично, и как страна, и как общество — переживаем сегодня очередной день сурка, с тем лишь отличием, что Фил из американской комедии не отбрасывал тени, а наш никак копыта не отбросит.
Однако удивительная живучесть нашего «сурка» отнюдь не провиденциальна, она — прошу прощения за трюизм — следствие отсутствия у социума исторической памяти. Каждый день у нас начинается с чистого листа, а потому происходящие с нами казусы всякий раз вызывают неподдельное изумление. Едва ли может быть иначе, если «среднестатистический» горизонт ретроспективного обзора редко простирается далее чем на 15–20 лет. Примерно в то время (конец 90-х) российские социологи констатировали, что
«массовое сознание большинства россиян не исторично, а ситуативно: чем дальше отстоит от нас то или иное событие, тем меньше оно воспринимается как источник нынешнего неблагополучия».
У подобного взгляда есть альтернатива — когда каждое событие общественной, политической, гражданской жизни рассматривается не в отрыве от исторического континуума, как произошедшее сегодня или шесть лет назад, а на просвет «большого времени» (М.М. Бахтин) — как часть сложного и длинного эволюционного ряда. Подобная оптика, помимо того, что избавляет от исторических неврозов и фрустраций, обладает описательным, прогностическим, а главное, преобразовательным потенциалом. Вырваться из колеи дурной бесконечности/короткой памяти через партиципацию к Большой Истории — и значит «расколдовать Россию» (в терминологии историка Юрия Афанасьева). Только так мы получим шанс обрести историю, а не только «текущий момент».
Олег Чуб—специально для «Новой»
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68