1 сентября 2004 года террористы захватили школу в Беслане. В заложниках оказалось 1128 человек, в основном, дети. В середине третьего дня спецслужбами был начат штурм — с дистанционного обстрела школы огнеметами, гранатометами, танками. 334 человека, из них 186 детей — погибли, 784 человека были ранены. Ни полноценного расследования, ни суда не произошло. Мы ужаснулись и забыли. Весной 2017 года ЕСПЧ признал, что сохранение жизни заложников не являлось главной целью штурма.

1 сентября 2016 года я сидела в суде над мамами Беслана. Ночь. Два судьи, два местных мужика, конвеерным способом судили женщин, потерявших в школе детей. Мамы посмели прийти в школу — на официальное траурное мероприятие, зайти в спортзал.

Женщины растирали синяки на руках, ели какие-то булки, запивали минералкой, иногда коротко плакали — молча. Им хотелось в школу, хотелось к своим родным портретам. В первые сентябрьские дни по ночам в школе сидят женщины. Эмма Тагаева просила отпустить ее к приемному сыну: 4 годика, болеет, надо укол делать. «Я сделаю и вернусь, и судите». «А папа там?» — спрашивал пристав. Эмма мотала головой: нет. Ее муж с двумя сыновьями были мертвы.

У меня болела спина — тоже успели поволокать сотрудники, я пыталась одновременно писать в тетрадь, передавать смски в редакцию и крепко держать диктофон — пристав уже отнимал его, но я отобрала обратно.

Главное ощущение — невозможность того, что происходит. Я жалела, что в суде так мало людей — мам привезли в 5:30, а в 6 здание закрыли, внутрь успели пройти лишь несколько человек.

Их осудили — всех. Сначала по одной статье, потом — сразу — по другой. Две получили штраф, четверо — обязательные работы. Об обязательных работах женщины просили суд сами — у них не было денег расплатиться с государством. Гадали, куда пошлют. Мыть сортиры в УВД? Мести улицы?

Света Маргиева просила, чтобы ее отправили в первую школу — дергать сорняки, мести пыль, менять свечи. В первой школе сгорела ее дочь.

На следующий день к нам с коллегой Дианой Хачатрян будут подходить разные люди — в основном, представители местной администрации и полиции. Нам будут объяснять, что нужно более позитивно смотреть на вещи, осужденные женщины — обманутые дуры или провокаторы, позорят республику, а из всех чувств «спустя столько лет» уместна только светлая скорбь. Еще через день у нас отнимут телефоны, меня обольют зеленкой, потом изобьют.

Травма головы окажется серьезной. Меня отправят восстанавливаться в санаторий в Пятигорске. Почту я буду читать с экрана телефона — на экран можно смотреть 15 минут в день.

Директор Театра.doc Лена Гремина напишет письмо — что нужно делать спектакль. Я подумаю — ну какой спектакль-то, господи, она напишет снова. Я отправлю ей все аудио с того самого диктофона — без всякой надежды. Потом, когда снова смогу сесть за компьютер, напишу историю каждой из этих женщин.

Потом Лена пришлет черновик. Мы сядем читать его в маленькой административной комнате внутри театра. И вдруг я почувствую сухость во рту, усталость тела, деревянную скамью, матовую лампу над головой, пристава за спиной.

Двери суда могут быть закрыты. Но теперь любой может оказаться внутри. Ад — он для всех.

И еще. Человек, который расшифровывал эти аудио, был очень точен. Он переслушивал эти жуткие часы несколько раз. Но он допустил ошибку. В расшифровке судья, полицейские, свидетели говорят, что школа находится на улице Бессонова. Такой улицы в Беслане нет. Школа № 1 находилась на улице Коминтерна. В 2012 году, утверждая новую, единственно правильную реальность, улицу переименовали в Героев ЦСН

— Центра специального назначения ФСБ, штурмовавшего школу. Именно так и произносили судьи. Но расшифровщик, очевидно, не мог поверить своим ушам. Так и появилась улица Бессонова — спасительный топоним.

Поразмыслив, я решила так и оставить. Улица Бессонова.