Елена Костюченко, спецкор «Новой газеты», нашла точную формулу для очерка «Сны Беслана. О чем говорят в городе двенадцать лет спустя». Очерк был — о годовщине в Беслане. О том, как родители погибших девятилетних детей убирают двор мемориала. О снах выживших.
1 сентября 2016 года в Беслане, на траурном собрании у школы № 1, шесть женщин, потерявших семьи в теракте, надели майки с надписью «Путин — палач Беслана». На выходе женщин окружили полсотни силовиков.
Их отвезли в районный суд. Судили по двум статьям Административного кодекса (процесс шел 14 с половиной часов и завершился в 3 часа утра). Приговорили. Мягко. Для острастки.
Вот список подсудимых, надевших майки. С причинами поступка. Элла Кесаева (дочь Зарина была в заложниках), Эмма Тагаева (погиб муж Руслан и сыновья —16-летний Алан и 13-летний Аслан), Жанна Цирихова (была заложницей вместе с двумя дочерьми, 8-летняя Елизавета Цирихова погибла), Светлана Маргиева (была заложницей вместе с дочерью Эльвирой, дочь погибла у нее на руках), Эмилия Бзарова (в школе находились двое сыновей, муж и свекровь, 9-летний сын Аслан Дзасаров погиб).
И еще Земфира Цирихова: майку не надевала, но была рядом. И высказывалась. Во время штурма погиб ее младший сын.
Спектакль Театра.doc «Новая Антигона» вышел на сцену 15 января. Режиссер — Елена Гремина, худрук Театра.doc (совместно с Михаилом Угаровым). На сцене — четверо «от театра»: Елена Костюченко, Зарема Заудинова, Сергей Букреев и Роман Евдокимов. И двух зрителей просят выйти к рампе. Почитать за обвиняемых.
На сцене — высокий и черный стул Судьи. Идет реконструкция суда в Беслане 2—3 сентября 2016 года. Документальный текст дополнен записями Елены Костюченко — рассказами шести женщин о том, что с ними было в дни теракта. И после.
О том, как Светлана Маргиева держала мертвую дочь на руках и видела, как темнеют и тускнеют глаза Эльвиры. О человеке, который вытащил одного сына из ада, но второго оставил там. О 16-летнем Алане Бетрозове, который вырвался из спортзала при штурме (его видели другие школьники), но погиб от встречной пули. Матери доказывали: тело сына обуглено. Но она его видела…
Это невозможно слушать. Это пережито подсудимыми за майки с крамолой.
Ровно рокочет ход дела в райсуде. Судят свои своих, все из Беслана. И матери погибших, и судья, и силовики.
…Эмма Тагаева, потерявшая в школе № 1 мужа и двух сыновей, 16 и 13 лет, усыновила годы спустя детдомовца Сережу. Ему 4 года. Он болел в те дни, надо было колоть антибиотики. Эмма просила кого-нибудь из г-д офицеров съездить с ней к ней домой: она под конвоем поколет, покормит — и назад, под суд. Эмме отказали.
Матери Беслана давно подали в Страсбургский суд. До того они прошли 130 судов в России. Тема: «Все ли сделало государство для спасения заложников, для минимизации потерь, для расследования?» Ими опрошены 447 человек.
В 2008 году 43 кг документов отправлены в ЕС. В 2012 году Страсбург жалобу принял. В 2015-м признал приемлемой. Дело рассматривается. Все это реальность. А не проза Лены Костюченко. «Дыра Беслана» в мироздании не затягивается.
Но она еще потихоньку расползается с краев, когда общий ужас сменяется забвением. И женщин, которым после пережитого можно все (а наше дело — плакать), судят за майки. По сути — за невозможность избыть беду и поиск причин. Всяких, любых: не слушалась предчувствия… не оставила дома… не те переговорщики… рано пошел спецназ.
…На премьеру «Новой Антигоны» в Москву приезжали две из шести подсудимых сентября 2016 года — Эмма Тагаева и ее сестра Элла Кесаева.
«Мы выполняем работу cвидетелей»
Режиссер спектакля рассказала «Новой газете»: зачем и почему?
— Я прочла о случившемся в «Новой газете». Матери Беслана — женщины, которые потеряли семьи в сентябре 2004 года, в школе № 1. Их дети погибли… от пуль террористов, при пожаре в спортзале, при штурме захваченной школы спецназом. В любом случае матери обречены вечно стоять на границе черной дыры в мироздании — «Беслан». Да, они вышли к пепелищу школы в годовщину захвата в майках — в таких майках, этаких, что бы на них ни было написано… Но единственное, мне кажется, что может сделать государство Российское при взгляде на этих женщин: заплакать. И повторять: простите нас, простите, простите.
И 12 лет спустя, и всегда — единственные слова, с которыми держава может обращаться к матерям Беслана: мы не защитили вас. Не спасли ваших детей. Простите нас, если можете. Чем вам помочь сегодня, можем ли мы вам помочь? Только так. Я в этом уверена.
Да, все бывает. Было 11 сентября. Было много ужасного в мире. Но когда такое происходит — руководитель всегда и везде в ответе. Раскаяние, скорбь, ужас — естественная, мне кажется, реакция «на Беслан». Человека нашей цивилизации в том числе.
Этих женщин задержали, отвезли в суд, судили. Да, местные власти. Но и потом — никого «сверху» не одернули.
В Театре.doc Михаил Угаров сейчас делает проект «Мелкие сошки»: про банальность зла. Про то, как люди готовы сами доносить и вязать. Даже до указания руководства.
Эти женщины в теракте потеряли свои семьи. Они до сих пор не могут от этого отойти: требуют расследования, выяснения обстоятельств, обвиняют президента. Это их право. Их право после пережитого — делать все что угодно.
Они никого не избили, не убили. Они скорбят. И надевают майки. За это сажать в автозак, бить по позвоночнику? Присуждать к штрафу в 20 тысяч, к общественным работам?
— Причем четверо из шести не могут заплатить штраф. И просят суд заменить им выплату общественными работами: 20 часов улицы мести.
— Слава богу, там, дома, собрали им деньги — заплатить штраф. Не случись этого, мы бы собрали по кругу в Москве.
Так вот: мне показалось, что это ужасная история. И про нее нельзя молчать.
Мы обратились к Лене Костюченко. Лена тогда сама была в непростом положении: ее избили на кладбище в Беслане, ударили по голове. Сделал это сторож кладбища: местный житель, сам потерявший ребенка при теракте. Наверное, и он не мог избыть горе. И нашел, на ком сорваться: журналистка из Москвы. Лезет, будоражит, не дает забыть.
…Думали: это нельзя не делать, но как это делать на сцене? Слишком настоящая боль. Слишком ужасная. Поэтому у нас это антитеатр, по сути. Есть актеры. Есть свидетели. Есть люди из зала.
Было несколько предпоказов. Документальные проекты всегда как бы дозревают во время показов на зрителе. Кто-то сказал, что сейчас самое главное в театре происходит на черте между сценой и зрителем. Для документального театра это очень точно: мы должны заставить человека что-то почувствовать.
И когда речь о любви. И когда мы говорим о вещах, которые люди хотят забыть: слишком страшно происходящее нарушает их картину мира. И возникает защитная реакция: это горе так огромно, что… не надо нам в ту сторону смотреть.
Мы с этим сталкиваемся. Столкнулись и в предыдущем политическом спектакле — «Война близко»: он тоже сделан сугубо по документам дела, сфабрикованного ФСБ.
— Почему «Новая Антигона»? Зачем вам Софокл? И без него — горе.
— Не знаю. Но сразу родилась параллель. И название. Почему погибли люди в Беслане? Потому что где-то шли игры всесветных сил, столкновения воль, геополитических интересов…
Все это было далеко. Высоко. А расплатились в огне обычные люди. Дети. Волей рока. Как в античной трагедии.
А потом: Антигона ведь тоже платит жизнью за траур, противный интересам государства.
В «Антигоне» Софокла много «мелких сошек»: стражников, граждан Фив. Ими и движется трагедия. Они выполняют волю царя Креонта. Вот человек, который — против указа царя — роет землю, тайно хоронит бунтовщика. Держи его!
Ах, это царевна, сестра бунтовщика? Очень жаль ее, конечно… У Софокла есть и вопрос о женщине. Мужская власть, мужская целесообразность, мужская держава говорят ей: «Нет». Она должна слушаться, быть робкой, скромной…
А она — действует против воли сильных. Только из сострадания. Что ты себе позволяешь? Что ты делаешь? !
— Это не театр. А вопль со стен града. Но все ж скажите об участниках.
— Актеров профессиональных там двое. Сергей Букреев — Судья — играет еще в двух спектаклях нашего театра. Молодого «служилого человека» играет Рома Евдокимов. Он впервые пришел в театр на фестиваль «Охота за реальностью» со своим отличным документальным проектом «Курок»: собрал интервью с бездомными на Курском вокзале. Я думаю, на апрельской «Охоте за реальностью» будет его проект: он очень крутой…
В «Новой Антигоне» важен синтаксис. Речь людей и речь «судейских», людей-функций, — идет в разном ритме. Эти ритуальные тексты — опрос свидетелей, показания обвиняемых, приговор — не имеют семантического смысла. Они как музыкальный массив. Совершается ритуал. Эти женщины должны быть осуждены. Так надо. Что бы ты ни думал о происходящем, когда был еще человеком.
Артистам я благодарна: они очень включились, не щадя себя. Лена Костюченко на сцене — Свидетель. Лена была там. Она знает, о чем говорит. И рассказывает о тех, кого знает.
На самом деле, говоря «Новая Антигона», я думала как раз о Лене. Город живет своей кипучей жизнью… но выходит девушка и говорит: «Закон — ничто, если в нем нет человечности. Нельзя праздновать, пока есть эта память и черная дыра горя».
У Софокла сестра Исмена уговаривает Антигону: забудем прошлое… надо смотреть вперед… не будем гневить царя… мужчины лучше знают. А Антигона отвечает: «Нет. Мне не нужен этот праздник. Я хочу только добиться правды».
Зарема Заудинова — режиссер, ученица Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. Поставила у нас отличный спектакль — «Однушка в Измайлово». Хорошо пишет сама. В «Новой Антигоне» она — антихор. Или корифей хора. Человек от театра, человек между мифом и публикой.
— Осенью 2004 года меня поразил ваш спектакль «Cентябрь.doc». Никто не догадался или не посмел лезть на форумы в Рунете, где обсуждался Беслан в дни теракта. Вы полезли. Оттуда изверглась лава ненависти с обеих сторон. Вы показали ее накал первыми.
— Я зашла на кавказский форум в Сети еще до штурма школы № 1. И все дни Беслана следила за этими форумами. Писали чеченцы, писали осетины. И ингуши, и русские националисты, и просто обыватели. Получилось материала страниц двести.
Показала Мише Угарову, он сказал: «Это надо ставить». Мы оба были потрясены, потому что еще недавно честно верили: у нас — дружба народов. Всяко, конечно, бывает, но мы не думали, что это так… разлилось. И так накалено. Вдруг увидели. Угаров стал с этим работать как режиссер.
Это был страшно неудобный спектакль. Неудобный всем. Моментальный снимок ада в головах. Одни и те же актеры играли ваххабитов, русских националистов и просто обывателей. Нам этот спектакль испортил отношения с департаментом культуры Москвы (до того сотрудничали). Мы оттуда получили окрик: это ваххабитский театр, это антиправительственно. Но поехали на фестиваль в Нанси, там тоже был скандал: это проект ФСБ… Что они говорят со сцены?!
Помню статью в Le Monde: «Где позиция этого театра?» А наша позиция — в том, что мы видим точку, где жертва превращается в агрессора. Видим эскалацию ненависти, в которой нет правых и виноватых. Выполняем работу свидетелей.
Мы сейчас выпустили электронный сборник. Четырнадцать пьес за 14 лет. Там есть и «Сентябрь.doc». Получилось собрание мгновенных состояний общества за годы существования театра.
— Эти годы были для вас непростыми. Особенно последние два.
— С декабря 2014 года у нас конфликт, который нам навязали власти. Мы во всяческих черных списках. Это тоже очень интересный опыт. Но мы его выдержали.
После второго вынужденного переезда (сначала нам отказали в аренде обжитого подвала у Патриарших, потом — в аренде вычищенного нами флигеля в Лефортове) — мы сняли уже два зала. И играем сейчас около 60 спектаклей в месяц.
Разговаривала Елена Дьякова
