В списке автократов-долгожителей второй половины XX и начала XXI века насчитывается более 100 персонажей — среди них «пожизненные президенты», «генеральные секретари», «председатели революционных советов» и, конечно же, монархи.

Несколько лет назад экономист Алексей Захаров подсчитал, какой процент «любимых руководителей» нашего времени покинул свое место «по-хорошему», а не умер «на боевом посту» от естественных или неестественных причин или не был свергнут в результате переворота, народного восстания или внешнего вторжения.

Если не считать монархов, то каждый четвертый. Остальные заканчивают свою карьеру плохо.

При этом статистика утверждает, что чем дольше начальник сидит на своем месте, тем меньше у него шансов на благополучное расставание с властью. «Пороговая цифра» пребывания во власти составляет 24 года — после этого рубежа шанс «уйти по-хорошему» снижается до 15%, а «уйти по-хорошему, без принуждения» — до 5%. А из двух с лишним десятков вождей, руководивших своими странами более 32 лет, покинуть начальственное кресло по собственной воле смог только один — король Бутана.

Почему одни диктаторы цепляются за свое кресло до самого расстрела, а другие находят в себе силы отказаться от власти и благополучно уйти в отставку? На этот вопрос искали ответ ученые Шаун Ларком (University of Cambridge), Мар Сарр (University of Cape Town) и Тим Виллемс (University of Oxford) в работе «Что делать с плохим диктатором?» (What shall we do with the bad dictator?).

С «плохим диктатором», который уходит «по-плохому», все более-менее ясно, рассудили Ларком и его коллеги. Интереснее другое — что может заставить какого-нибудь деспота уйти «по-хорошему»? Изучив карьеры множества диктаторов, исследователи пришли к выводу, что шансы на «хороший исход» существуют, но с одним ключевым ограничением.

Если его шансы на спокойную старость не утеряны, диктатор может пойти на уступки оппозиции и уйти от власти. Но если «запас преступлений», накопленный во время диктатуры, не оставляет варианта на «мирную жизнь после», то начальник будет драться за власть до последнего.

Есть и еще одно критическое обстоятельство. Когда «перейдена черта», за которой уход «по-хорошему» невозможен, то усиление оппозиционного движения ведет к ужесточению репрессий, а возможность мирного исхода становится еще меньше. И чем меньше реальная поддержка народом диктатора, перешедшего «точку невозврата», тем сильнее репрессии, на которые он готов пойти.

Из этой модели есть три важных следствия:

1. действия диктатора «в начале правления» не определяют его последующую политику — может быть все «плохо», а может быть «хорошо»;
2. «хорошо» может быть в том случае, если оппозиция быстро мобилизовалась и не дала возможности диктатору «перейти черту». Чем дольше он у власти — тем меньше шансов на благополучную развязку;
3. но если «черта перейдена», то не имеет значения, был ли диктатор изначально «добрым» или «злым» — он закончит кровью.

Судьба «Великого льва»

«Великий лев Малави» доктор медицины Хастингс Банда пришел к власти в Малави, как только страна получила независимость в 1964 году. Банда истребил оппозицию, зачистил все политическое пространство и провозгласил себя пожизненным президентом.

«Великий лев» Банда был не только жестоким, но и хитрым. В то время как другие африканские вожди строили социализм, апеллируя то к Москве, то к Пекину, доктор Банда, называя себя антикоммунистом и консерватором, начал создание «импортозаместительной индустрии». За импортозамещение отвечали госкорпорации, которые возглавили друзья Банды.

«Антикоммунист» Банда очень подружился с лидерами социалистических стран — Чаушеску в Румынии, Кимом в Северной Корее и Ходжой в Албании. Лидеры «Черной Африки» осуждали Банду за то, что тот поддерживал прекрасные отношения с Южно-Африканской Республикой, однако после падения режима апартеида выяснилось, что Банда щедро финансировал боевиков Африканского национального конгресса.

Деньги у Банды были — хотя «индустриальное импортозамещение» провалилось, а средний житель Малави жил на полдоллара в день, состояние самого Банды приблизительно оценивалось в интервале от 300 до 500 миллионов долларов.

Однако к началу 1990-х режим Банды казался архаичным даже по африканским меркам. «Великому льву» было уже за девяносто, и его ближайшее окружение беспокоилось о судьбе состояния, которое скопил Банда.

Несмотря на крах экономики, Банда мог бы досидеть в президентах до смерти, превращая своих врагов в «корм для крокодилов» (любимое выражение Банды). Но тут лидерам оппозиции пришла в голову необычная идея. Они предложили президенту и его окружению форменную сделку — если Банда проводит честные выборы, то он может убираться из Малави куда угодно, забрав все свое состояние (и вообще все, что сможет спрятать на секретных счетах). Оппозиция гарантирует ему безопасность и свободу от ответственности отныне и навсегда.

Оппозиция честно выполнила договор. Были проведены выборы, организован судебный процесс, оправдавший Банду по всем обвинениям, и «Великий лев», прихватив свои миллионы, отбыл в Йоханнесбург, где дожил почти до ста лет в роскоши и почете.

Правило для двух сторон

От диктатора можно избавиться и так, как сделали в Малави. Однако этот метод не сработает, если на благополучие и почет не может рассчитывать окружение автократа. Еще в 2008 году хозяин Зимбабве Роберт Мугабе рассматривал возможность ухода от власти, но против такого решения стеной встали командиры его карательных отрядов — никто из них не был готов рисковать, оставаясь один на один с народом.

Что должно произойти, чтобы вооруженные наемники власти перешли на сторону народа? Профессор Милан Сволик (Yale University) в своей книге The Politics of Authoritarian Rule отвечает на эти вопросы с помощью понятия «нетрансферабельных инвестиций».

Получив предложение присоединиться к карателям на службе диктатуры, человек с точки зрения экономической теории получает предложение совершить «инвестицию» в благополучие режима. Почему это «инвестиция»? Потому что, записываясь в каратели, человек отказывается от других вариантов профессиональной и социальной карьеры.

Проблема здесь в том, что инвестиции «в карательную службу» носят «нетрансферабельный» характер. Если профессиональный врач, повар или дворник востребован при любом политическом строе, то услуги карателя, избивающего противников режима, нужны только этому конкретному режиму здесь и сейчас.

И здесь каратель оказывается в своеобразной ловушке. Понятно, что, нанимаясь на службу к диктатору, он рассчитывает на высокое вознаграждение. Но в критической ситуации диктатор может и не заплатить своему наемнику ничего — просто угрожая, что в случае падения режима даже рядового «солдата» ждет возмездие, и служить ему придется из страха за собственную шкуру. Собственно, в этом и заключается коварство «нетрансферабельной инвестиции».

Но, если у него есть шансы безнаказанно «отозвать» свою инвестицию в защиту режима, у него возникает мотивация не защищать диктатора. Как писал в свое время Александр Герцен, «первый умный полковник, который со своим отрядом примкнет к крестьянам, вместо того чтобы душить их, сядет на трон Романовых».

И здесь надо помнить о важном дополнении к «модели Ларкома» — о том, в какой степени диктатор «перешел черту» и в какой степени он «готов к бою», знает его ближайшее окружение, исполнители его приказов. Именно к ним может апеллировать оппозиция. Только эти люди могут обменять отказ от поддержки диктатора на гарантии безбедной жизни. Разделяй и властвуй — это правило действует в обе стороны.