Григорий Диковицкий,

— Сегодня, 16 августа, я пришел на завод, и в 8:30 у нас объявили забастовку. Директор вышел к нам, пообщался, сказал, что все, кто хочет, могут бастовать, что он никого удерживать не будет, и проходная открыта. Еще сказал не давить на тех, кто остался, так как это их право работать. Если на МАЗе людей не выпускали, не всем дали уйти, то у нас все было спокойно. Завод частично должен работать, потому что он должен жить, и мы должны на нем работать и зарабатывать. Я не знаю [нужно ли все остановить, чтобы Лукашенко вынужден был уйти]. Я протестую, потому что меня возмутили результаты выборов, я с ними не согласен. Я нисколечко не верю в эти 80 %. Это первое. А второе — я очень [близко к сердцу] воспринимаю издевательства над молодыми людьми, которые были ни за что ни про что задержаны и которых избивали в местах содержания. Покалечили людей, и никто не хочет за это нести ответственность. Я, честно говоря, уже не помню, но, может быть, на первых выборах и голосовал за Лукашенко. А дальше я был либо против, либо не ходил на выборы. Может, у него и сложилось мнение, что рабочие его поддерживают, но те, с кем я общаюсь, обычно говорили, что против него. Последние пару дней [когда силовики ловили и избивали людей на улицах] у нас для тех, кто работал во вторую смену, писали бумагу, что такой-то человек возвращается с работы. Могли человека со второй смены схватить, избить и оставить [в изоляторе] на Окрестина. Такое отношение к своему народу просто шокировало. Еще два месяца назад и до этого говорили, что Беларусь — хорошая страна, и можно в Минске гулять и днем, и ночью, но теперь люди стали напуганы. Они и хотели всех запугать этим жестоким обращением, чтобы никто больше не протестовал, и некоторые люди говорили: «А чего вы выводили своих детей на улицы? Пусть бы они сидели дома». Но если все будут сидеть дома, то мы вообще ничего не сможем добиться.

Очень жестокая расправа надо всеми. Я думаю, что мирный протест — это правильно. Вот в Армении тоже были протесты, и власть сменилась, а ведь они всегда действовали мирным путем и ни на какие конфликты с ОМОНом не шли. Важна массовость, важен каждый, кто реально недоволен теперешней политикой, но я категорически против погромов и дебоширов. Их [в эти дни] было немного, но все равно это наш минус.

Екатерина Шевцова,

— Я работаю в отделе, где ведется прием потерпевших, и последние несколько дней к нам активно обращаются для снятия побоев лица люди, которых освободили из СИЗО и ИВС на Окрестина. Рассказывают, что там происходило. В силу правил я не могу пересказывать, что именно. Это могут делать только сами потерпевшие, но все, что они пишут в интернете, — все правда. Правда про унижения, правда про моральное и физическое насилие, правда, что в ход идут различные предметы. Все ужасно.

Это очень сложно, потому что люди в масках и без имен, машины без номеров, и, когда ты идешь по улице, тебя могут словить и неизвестно когда и откуда выпустить. И хорошо, если вообще выпустят. Мы занимаемся не только людьми, которые могут к нам сами прийти, у кого кровоподтеки и ссадины, но и теми, кто лежит в больницах, у кого более тяжелые повреждения, в том числе серьезные черепно-мозговые травмы. По ним тоже проводятся экспертизы, только уже с учетом медицинских документов, исследований рентгенограмм. Все повреждения, которые у них есть, учитываются. Данных [о том, есть ли еще погибшие среди протестующих, в том числе задержанных] у нас нет, но, глядя на жестокость, которая была на улицах, я, как человек, этому бы не удивилась. Когда читаешь рассказы тех, кого выпустили, когда они говорят о том, что кто-то там падал без дыхания, понимаешь, что это может быть правдой. [В протесте мы участвуем], как можем. Нас, судебных медиков, в Беларуси очень мало, поэтому мы не можем бастовать, как рабочие заводов, которыми я восхищаюсь, но стараемся поддержать. Вот пришли на [акцию протеста медиков], чтобы показать, что мы есть, что нас много, что мы против насилия. Остановить это все и привлечь силовиков к ответственности очень важно. Если человека, который применяет насилие, не остановить, он будет потом мстить. Поэтому белорусам сейчас нельзя сдаваться. 20 человек можно уволить, а весь завод не уволишь. Я очень надеюсь, что люди сейчас видят, что нельзя останавливаться. Просто представьте, как можно потом всех начать наказывать, увольнять. Я очень рада, что откликаются работники IT-сферы, бизнесмены, что образуются фонды, потому что людям очень страшно выйти бастовать, остаться без работы, остаться на улице из-за кредитов.

Артем Пронин,

— Меня забрали 11 августа, держали [в изоляторе] на Окрестина и выпустили на следующий день. В больницу меня не забирали, потому что я еще хорошо отделался по сравнению с остальными. У меня в основном только фингалы, повреждения мягких тканей — меня били дубинками, ногами и руками, а других еще электрошокерами и другими средствами. Меня забрали не на митинге, я катался на велосипеде, хотя я, конечно, активно высказывал свою позицию — у меня на окнах висит символика, я постоянно писал о протесте в фейсбуке и репостил [чужие посты]. Я участвовал во всех легальных митингах и не скрываю свою позицию, поэтому в какой-то степени я был готов [к задержанию], понимая, в какой стране мы живем. Но не сказал бы, что полностью был готов к тому, что было, потому что было достаточно жестко. Мои физические травмы не настолько серьезны, насколько велико моральное унижение, от него последствия будут намного серьезнее и у всех тех тысяч людей, которые прошли через это. Я занимаюсь спортом, и травму можно и там получить, но психологические травмы несравнимы, и они особенно не фиксируются, мы не видим их на картинках. И если я был к такому готов, то людей из деревень, из регионов, которые были случайно взяты на улице, — нет. У нас [на Окрестина] был парень 18 лет из Гомеля, которого просто схватили на вокзале и избивали несколько дней, потом выкинули без денег и документов на улицу на окраине города. Если бы не волонтеры, то не знаю, что бы он делал. Я не думаю, что я самый смелый человек, и когда я первый раз вышел на улицу после того, как меня отпустили, страх был. И есть, но я его преодолеваю. Я видел интервью смелых женщин, и, наверное, надо своим примером показывать, что я не боюсь, нужно делать чуть больше, чем то, на что у тебя реально хватает смелости. (В этот момент к нам подходит парень в черной одежде и, глядя в глаза Пронину, очень серьезно говорит: «Вы герои, запомните это». «Нет, я не думаю так», — скромно отвечает Пронин, а парень настаивает: «Да. Вы герои для нашего народа» и идет дальше).

Андрей,

— Это начало пути к свободе и справедливости, к честным выборам. [Если раньше рабочие и поддерживали Лукашенко], то теперь многое изменилось. Например, безмерное насилие силовиков в отношении своего же народа, постоянная ложь, называние собственного народа «овцами», «людишками», «народцем». Кажется, он немножко зазвездился и засиделся. Вот я и выхожу [на протесты] с первого дня. 16 августа на работу вышла первая смена, а с 17 августа завод полностью остановится из-за забастовки. Если заводы перестанут работать, то это окажет на Лукашенко существенное давление. Это будет плачевно для экономики, но в этом он сам виноват. Происходит ущемление наших прав, наших идеологий, а ведь нас, рабочих, большинство. Если он не нравится народу, пусть уходит. Я готов не получать зарплату долгое время. [Если затянется], уволюсь и найду другую работу. Заменить всех нас он не сможет.

Если мы останемся так же едины, то у него нет других вариантов. Я за него не голосовал, я раньше был офицером армии, старшим лейтенантом, и мы там никогда за него не голосовали. В армии такие же настроения, как и здесь, но они больше обязаны, ведь они присягают и народу, и президенту, но не именно Александру Григорьевичу, а тому президенту, которого выбирает народ. Армии не обязательно даже переходить на сторону народа, достаточно просто не выполнять заведомо преступные приказы. У внутренних войск МВД тоже есть присяга, и чем их так заинтересовали, чтобы они так отнеслись к народу, не представляю. Деньги не стоят того, чтобы потерять уважение народа навсегда.

Алексей Раик,

— У меня был вызов 13 августа. Я забрал двух молодых людей примерно 28–30 лет. У одного из них была довольно тяжелая черепно-мозговая травма и перелом ребра, а у другого — легкая черепно-мозговая и многочисленные ушибы и гематомы. Они оба, по их словам, шли домой, ни в чем не участвовали, один из них был с протестной атрибутикой. Их забрал ОМОН. В автозаке их очень жестко били, и мы их двоих вывозили в одной машине из отдела милиции. Меня удивило, что о сотрудниках отдела милиции после общения с ОМОНом в автозаке они рассказывали просто-напросто восторженно. Говорили: «Боже, какие наши менты замечательные!» Только потому, что те предложили посидеть и воды. То есть гуманизм нулевого уровня вызвал стокгольмский синдром. Конечно, и среди силовых структур нет черно-белого, и там оттенки серого, но не было ни одной бригады на нашей подстанции, которая бы не ездила на какой-то такой выезд — начиная от огнестрельных ранений в военный госпиталь, заканчивая последствиями [избиений]. Под огнестрельной травмой мы понимаем любое пулевое отверстие — в том числе от резиновой пули. [Информацию о новых погибших протестующих] я не могу прокомментировать, но представить ситуацию, когда человека избили, вызвав внутреннее кровотечение, оставили на ночь в камере, а утром нашли мертвым, несложно. С медицинской точки зрения, видя характер тех травм, которые есть, легко предположить, что несколько людей вполне могли тихонечко умереть. У нас около 80 пропавших без вести, и пока судьба каждого не будет выяснена, нельзя говорить, что жертв больше нет. Мое отношение [к насилию со стороны милиции], как у медика, вдвойне отрицательное.

[Что касается использования силовиками машин скорой помощи], то структура, которая занимается санитарным транспортом, — государственная, поэтому нет ничего невозможного [в плане их использования для таких целей], но большинство таких машин, как сказал и [министр здравоохранения] Караник, — это были машины военных медиков. Были случаи использования и наших санитарных машин, но, конечно, были особенности, по которым я бы смог понять, едут медики или силовики. Но для большинства людей это было сложно, поэтому неудивительно, что демонстранты останавливали скорые и проверяли их. Лично мы столкнулись с тем, что, когда наш водитель стоял в переулке и ждал нас, в одном из чатов, координирующих действия по району, появилась запись, что подозрительная скорая стоит на таком-то углу. Это были мы — подозрительные личности. То есть обоснованная паранойя к скорым присутствовала.

Поначалу я был настроен довольно пессимистично, но сейчас мне за это стыдно, и я компенсирую это зарядом на оптимизм и перемены, делая все возможное. Коллеги, друзья, родственники — все находятся под моим жестким информационным прессингом. Многие из них немолоды, пропитаны пропагандой, ценят стабильность, которую здесь рекламируют, поэтому нельзя к ним просто прийти и потребовать голосовать за Тихановскую, нужно разложить по полочкам. Но нет ничего невозможного, мы способны донести наши аргументы практически до каждого.

Павел Воскобович,

— Я хочу, чтобы провели честные выборы, чтобы освободили всех заключенных — невинных людей. Писали, что сидят около двух тысяч, а сидят, по-моему, больше шести тысяч. Я голосовал за Тихановскую и думаю, что 97 % белорусов голосовали за нее. Я голосовал за Лукашенко только в 1994 году, а больше никогда. Я думаю, что он близок к народу только на словах, а так он далеко от народа, он решает больше всего свои проблемы. Я выхожу каждый день с 11 августа. Завод останавливать не нужно, пусть работает, как работал. Это Лукашенко говорит, что если завод будет бастовать, то все производство встанет, но никуда оно не встанет. Он как работал, так и будет работать. Это Лукашенко заставляет людей бастовать, а ушел бы он по-нормальному, и ничего бы этого не было бы. Это он думает, что если он уйдет, то все встанет. Ничего не встанет. Надо выходить, пока он не уйдет. Так что и месяц, и год будем выходить!

Александр

— Беларусь уже празднует победу. Лукашенко насилием запустил маховик реакции народа, который уже не остановить.

У барменов есть правило: с гостями за стойкой о политике не общаться, но сейчас такое время, что это уже не политика. Когда бьют на улицах людей просто ни за что, когда ты можешь не вернуться домой с работы, когда твой голос совершенно точно не учитывают и не считают, то это уже гражданский запрос, а не политика. И то, что на улицах столько людей, — подтверждение этому.

«Мы не оппозиция, нас большинство». Лица белорусского протеста. Часть вторая: журналист, скрипачка, десантник, сотрудник службы досмотра аэропорта, кандидат наук и железнодорожник.