— В Беларуси идут бои без правил, милитари против безоружных людей, словно решили наказать всех. Вы на связи с активистами. Каковы их настроения?

— Все активизировались еще несколько месяцев назад, прежде всего благодаря правозащитным организациям, создавшим образовательные платформы, таким как «Честные люди», «Весна-96». А сегодняшнее настроения — вся палитра: радость и гордость, и чувство единства, и гнев, и скорбь: сколько невинно пострадавших, арестованных. Как больно видеть, что твои соотечественники тебя же избивают. Выпущенные из СИЗО, а это не только протестанты, но и люди, которые просто проходили мимо, рассказывают о жесточайших побоях и издевательствах. Одного парня избивали так, что на теле не осталось места, куда можно сделать укол для оказания первой помощи. Они уже не охранители, а каратели.

— Все задаются вопросом, откуда эта ожесточенность омоновцев?

— Мои родственники, которые ходили на протесты, слышали, как омоновец подошел к демонстранту и сказал: «Если бы мы могли вас сжечь, мы бы вас сожгли». Будто проснулись древние животные инстинкты, бесчеловечность. Все мои знакомые ходят на баррикады, шествия каждый день, призывая милицию перейти на сторону народа. Сейчас менее опасны дневные протесты, если ты не кричишь «ганьба», тебя, скорей всего, не заберут. Тюрьмы забиты. Но из всех разнообразных форм протеста женщины нашли самую правильную, красивую — демонстрацию терпения и самообладания — в белом, с цветами в руках вдоль дорог.

Омоновцев, видимо, серьезно раскачали. Но и протест получил мощнейший рывок на уровне национального сплочения.

Я на постоянной связи с активистами в Беларуси, у нас энергичная диаспора в Нью-Йорке. Несколько инициатив удалось успешно провести. Кроме того, мы пошли независимыми наблюдателями на участки в Америке. В нью-йоркском консульстве у нас было четыре наблюдателя.

— Расскажите про этот опыт.

— Борьба с системой всегда травматична. Хотя и у безликой системы порой просвечивает лицо. Они нам все-таки позволили подсчитать голоса. Я видела, как происходил этот процесс, теперь мне понятно, как эти голоса были подделаны в Беларуси. В демократической стране это сделать сложнее. «Столько белорусов я видел только в Беларуси, — сказал мой друг, простоявший восемь часов в очереди, чтобы проголосовать». Около 1200 соотечественников приехали со всей страны, несмотря на карантинные меры. Но и консульские — «молодцы»: меняли правила о досрочном голосовании каждый день. Словно мы играли в замысловатую игру: а сегодня какие еще документы нужно принести, чтобы тебе позволили использовать право на волеизъявление? Это была мишень, которая постоянно двигалась. Да и стать независимым наблюдателям было крайне сложно: необходимо собрать определенные подписи, ездить по разным штатам и искать людей, которые тебя бы формально поддержали. На нашем участке Тихановская набрала более 92% процентов, а Лукашенко — менее 3%. Через меня прошло 600 человек. И вижу, что не только власть боится, но и у людей дрожат коленки, несмотря на то, что они в Америке живут. Большинство впервые пришли голосовать за много-много лет. Да и я — а мне 40 — проголосовала в это воскресенье первый раз в жизни. Вот ведь сидит до сих пор в нас страх перед властью, перед системой. И только чувство солидарности, единения нации дают тебе силы не застыть, двигаться в следующий день.

— Музыканты, врачи, рабочие поддержали протестующих. Каковы в этой ситуации действия и позиция кинематографистов?

— Творческая интеллигенция давно сплотилась. У нас есть прекрасная акция «Культпротест», много видео записано с поддержкой, много чудесных новых песен со всех уголков страны. Да и в Америке несколько недель назад один парень сделал отличный клип.

— Даша, вы часто бываете в Беларуси, где еще недавно все казалось незыблемым. Героиня «Хрусталя» Веля, мечтающая вырваться из хмурой Белоруссии в Чикаго, на родину хауса, кричит: «В этой стране никогда ничего не изменится!» Не только же из-за упертости диктатора маховик раскрутился сейчас. Ведь на улицу вышла не только молодежь, но и их родители.

— Среди предпосылок серьезную роль сыграла и пандемия, которая во всем мире повлияла на раскрутку протестных движений, обнажила беспомощность власти. В Америке это произошло в конце мая. Движение Black lives matter формировалось десятилетиями, а стало главной повесткой едва ли не за неделю. Протестное движение что сделало? Просто сформулировало эти идеи как приоритет общества — помочь бесправным, приниженным: не сажать их в тюрьму, не отстреливать полицией. Стала очевидной необходимость исследовать эти проблемы и в культуре, образовании: почему мы пришли к этой точке? Пандемия оголила весь спектр существующих проблем. В Беларуси людей стимулировал и доступ к интернету. Сегодня много telegram-каналов, позволяющие быть в курсе, жить в Белоруссии, которая параллельна тому, что показывают по гостелевидению. И еще вопрос, какая из этих Беларусей виртуальна. Уже и пенсионеры знакомы с интернетом. Я тоже не могла представить, что буду изучать Избирательный кодекс Беларуси, желая проконтролировать, чтобы мой голос не украли. В инстаграме появились социальные образовательные курсы. Можно на переменке послушать юриста, как защитить свой гражданский выбор.

— Вы живете в Америке, снимали в России, в Украине, степень вовлечения людей в политику растет в этих странах разными темпами. От чего это зависит?

— Когда читаю сценарий, я себя спрашиваю, почему именно сейчас, в двадцатых, надо делать эту историю? Возможно, есть необходимость, в том числе и у широких масс, войти в резонанс со временем. Разные условия и обстоятельства вступают в реакцию, и улица раскаляется или замирает.

Раньше нам тоже было все ясно, но было ощущение, что мы в меньшинстве, большинство поддерживает Лукашенко. Значит, ты против большинства? Сейчас мы чувствуем, что мы и есть народ. Никто не ожидал, что Светлана Тихановская окажется талантливым политиком. Я говорила с людьми, которые присматривались к ней долго перед голосованием и все же вошли в ее инициативную группу. Известно, что многие представители креативного слоя поддерживали Бабарико, которого убрали из гонки, посадили в тюрьму.

Тихановская — политик непрофессиональный. Но именно это стало карт-бланшем: разрыв между обычными людьми и кандидатом сократился. Ты чувствовал, что сам мог оказаться в подобной ситуации, хотелось верить, что она желает лучшего стране, и у нее все получится. Политиков сложно любить, но ее чувствовали на расстоянии вытянутой руки.

— Снимай вы сегодня кино про Беларусь, оно было бы совсем другим? Нет идей на этот счет?

— Идей море. Сколько же я слышу драматичных историй, особенно от белорусских женщин. Одна моя подруга, проголосовав, пошла на акцию мирного протеста с 10-летней дочерью, попала в передрягу у стелы в центре Минска. Несколько часов прятались, оглушенные, ослепленные, — разрывались свето-шумовые гранаты. Потом пустили слезоточивый газ. Долго сидели с ребенком в каком-то подъезде. Я сразу вспомнила фильм «Виктория» Шиллера, снятый одним планом в Берлине. Мне, конечно, очень хочется снимать. Я и собиралась туда ехать примерно в это время снимать клип для белорусской группы «Молчат Дома». Сейчас сложно наладить какой-то рабочий процесс, когда такие перемены происходят. Каждый день возникают новые инициативы, хочется участвовать, свои проекты пока оставить и двигаться в каком-то новом направлении.

Когда в 2016-м я снимала в Беларуси «Хрусталь», весной началась большая акция протеста, мои коллеги просто не могли доехать до площадки, да и как снимать, когда рядом избивают людей?

— «Хрусталь» про 90-е, а 90-е — кристалл, сквозь который можно рассмотреть и человека, рассуждающего либо о лихих 90-х, либо о времени перемен. У вас скорее контрапункт этих полярных настроений. А чем нынешняя бурная эпоха отличается от 90-х?

— Мой фильм не просто о 90-х, но конкретно о 1996-м, об историческом моменте для страны, двинувшейся по тропе диктатуры. Сейчас я как раз думаю не об отличиях, а о точках пересечения. Сейчас на улицах Минска такой же свободный дух. Еще в 1996-м мы чувствовали себя свободными людьми, но не готовы были пойти до конца, так как нас было меньшинство.

— Для меня «Хрусталь» — рейв среди бюстов вождей, про рваный стык времен и людей, балансирующих на этой границе, между надеждами и тенями прошлого. Сегодня эта граница еще более жестко обозначена.

— Да-да, и мои молодые герои Веля и Алик — в меньшинстве, скорее фрики в своем обществе, и их абсурдное донкихотство тоже протестный рейв. Но сегодня Алик вместе с Велей стояли бы восемь часов в очереди в консульство в Нью-Йорке. Они перестали быть фриками.

— Благодаря «Хрусталю», номинировавшемуся на «Оскар», о Беларуси вспомнили киноакадемики. Как они восприняли фильм?

— Они знают российское и украинское кино. О Беларуси практически ничего не ведали или забыли, пришлось провести образовательную работу. Этот этап пройден. С тех пор Беларусь каждый год посылает фильм, с каждым годом они больше узнают наш кинематограф.

— Слышала, что в Америке вам предлагали какие-то проекты, в основном острожанровые. Почему вы не запускаетесь там?

— Кинопроекты готовятся долго. А я сейчас плотно занята подготовкой съемок фильма «Fемен», это украинско-французская копродукция. Надеюсь, что в Беларуси произойдет революция, и Беларусь подключится к съемкам — часть событий разворачиваются в Минске, под Минском. Прошло два года с выхода «Хрусталя», сейчас он появился на стриминговой платформе в Америке. Каждую неделю приходят послания от людей из разных стран, посмотревших картину. И только сейчас у меня появились возможности выйти на американский рынок как режиссера, у которого есть и агент, менеджер, есть новые предложения, в том числе интересные американские проекты. Кроме того, у меня есть личная история, которую несколько лет пытаюсь сделать. Удивительно, что не она оказалась моим дебютом, а «Хрусталь». Мне казалось, что комедийный фильм на английском более востребован. По духу похоже на «Хрусталь», эту историю даже можно счесть приквелом. Про мой приезд в Америку, как я прожила год в американской семье, училась в средней школе. Там тоже столкновение идей социалистических и капиталистических, но в бодром комедийном ключе.

— Почему вы решили снимать фильм про женское движение «Femen», прогремевшее эпатажными протестами?

— Это байопик, о том, как сформировалось это движение. Про девушек-секстремисток, подвергавших себя опасности. Я заинтересовалась их деятельностью, и чем больше читала, тем больше становилось понятно, что на родине их совсем не поняли. И то, что они пытались сказать тогда, сейчас особенно актуально. 10 лет назад феминизм был категорически непопулярен, они пытались шокирующими топлес-акциями расшатать косную систему патриархальных взглядов. Мне судьбы восточноевропейских женщин, женщин постсоветского пространства очень интересны. Это истории, непохожие на то, что я вижу на Западе. Даже в развитии идей феминизма мы другой путь прошли. Возможно, поэтому я взялась за «Содержанок».

— Вы продолжили сериал после первого сезона, снятого Константином Богомоловым. Удалось, как вам кажется, включить в историю женскую оптику, ваш собственный взгляд на гегемонию мужского? В вашем фильме женщина, с одной стороны, сладострастный объект желания, с другой — сильная женщина: не просто манипулирует мужчиной, она кукловод кукловода с кошельком, с бицепцами.

— В «Содержанках» женщины рулят безусловно. Зрителю судить, получилось мне привнести новую энергию во второй сезон или нет. Мои коллеги в Нью-Йорке отозвались тепло о работе, отметив ее неожиданно феминистский взгляд. Они, например, заметили, что в сериале женщины контролируют все, даже то, как их объективируют мужчины.

«Содержанки» также помогли мне более энергично выйти на американский телевизионный рынок. Ведь много талантливых сценаристов пишут сегодня для телевидения.

— Вы называете себя феминисткой, но, судя по выступлениям, не радикальных, скорее либеральных, постколониальных взглядов.

— Наверное, соглашусь. Мне кажется, третья волна феминизма, особенно в Америке, очень гибкая. Но я примеряю феминизм на свои проекты, на истории, которые хочу рассказывать, КАК хочу их рассказывать. Поэтому тема уравнивания мужского и женского мне не интересна. Априори, женщины и мужчины должны быть равны. Но мне хочется сосредоточиться на символическом женском в культуре, женских архетипах, пути женского героя. Как это было определено Джозефом Кэмпбеллом — это путь воина. Стоит ли женщине идти дорогой воина, чтобы остаться самой собой, верной себе? Меня притягивает бессознательное, мифы, вытесненные патриархатом, но которые впечатались в коллективное бессознательное, питающее наши страхи и чаяния. Хочется это наследие привнести в нашу культуру повседневности, в масс-медиа, в кино.

— Скажите, как в итоге мне вас представить: режиссер или режиссерка?

— Если можно, представьте меня как режиссерку.

— Феминитив как знак гендерной идентичности?

— Скорее символ, хотя неплохо подчеркнуть, что да, я женщина-режиссер. Само слово подталкивает людей к размышлению: почему феминизм? зачем? ради кого? Ко мне за мои путешествия по фестивалям столько молодых кинематографисток подходило, с такими горящими глазами. Хочется вдохновлять их, конкретными делами поддерживать их стремления состояться в профессии.