Фаллос на участке

— Давайте начнем с самого начала. Как для вас начался день выборов 9 августа?

— На день выборов я сделал художественную акцию, посвященную выборам президента республики Беларусь. Называлась она «Верую, или Филистерский мир политических животных». Я пришел на свой избирательный участок в плаще, получил бюллетень, зашел в кабинку, нарисовал на бюллетене фаллический символ…

— В квадратике?

— Нет, на весь бюллетень. Сбросил плащ, белорусским флагом завязал глаза, а на руках и ногах у меня были красные точки. После этого я встал в позу распятого Иисуса Христа.

Это современный вид религиозного культа, где избиратель верит в абсурд политической системы, где вместо человека, который будет управлять для блага всего общества, выбирается, как в первобытном обществе, главный вожак стаи — тот, кто громче всех кричит и бьет себя в грудь.

Поэтому фаллический символ на пьедестале показывает тот архаичный абсурд, которым мы сейчас руководствуемся, выбирая того или иного политика. Член или фаллический символ как символ власти.

— То есть эта акция не только про Беларусь?

— В частности про нее, потому что хоть у меня корни из России и Украины, я считаю себя белорусом по национальности. В первую очередь речь о Беларуси, где один человек уже четверть века бьет себя в грудь сильнее других. Но и в целом речь о псевдодемократическом мире. Я считаю, что демократия является фарсом, ведь человек не сам решает, что ему делать, а ему навязывается определенный [ограниченный] выбор.

— То есть вы анархист?

— Анархистов я уважаю, хоть и не считаю себя анархистом, но все-таки я за горизонтальное управление, а не за вертикаль. За то, чтобы решать свою судьбу какими-то группами, конгломератами вместо того, чтобы один человек указывал всему народу, что ему делать.

— Вы в итоге бюллетень-то опустили в урну?

— Фаллический символ на бюллетене — это и был мой голос. То, что я вам рассказал, — это моя трактовка, но в современном искусстве от одного художника уже мало что зависит, то есть зритель имеет точно такие же права на трактовку высказывания художника. То есть кто-то увидит, что я положил *** [член] на выборы, кто-то увидит, что я таким образом проголосовал, кто-то увидит абсурд, кто-то увидит эксгибиционизм.

— Но фактически вы испортили бюллетень, то есть [кандидата в президенты от оппозиции] Тихановскую вы не поддерживаете?

— Нет, я не поддерживаю Тихановскую или каких-то альтернативных кандидатов, потому что этой акцией я показываю тот абсурд, который творится и вокруг них. Они паразитируют на воле народа и продвигают свои интересы.

Это политтехнологии, и в том, чтобы доверять этому конкретному политику, я не вижу никакого смысла. Я вообще за то, чтобы убрать пост президента Беларуси и ввести парламентскую республику. Зачем передавать власть от одного человека к другому, если на нашу страну оказывается очень сильное внешнее влияние? Эти люди могут быть просто ведомыми.

— Смысл голосования за Тихановскую был в том, чтобы одного конкретного политика убрать.

— А как отреагировали на вашу акцию члены избирательной комиссии?

— Вряд ли они были довольны, что это произошло в их смену. (Смеется.) Они начали мешать журналистам фиксировать акцию, говоря, что это незаконно, и становясь рядом со мной, хотя потом начали сами меня фотографировать и снимать на видео.

Люди же отреагировали нормально, хотя там были дети и женщины. Они зааплодировали, заулыбались. Никакого негатива в принципе не было, все было в порядке.

— А милиционеры?

— Их было на участке двое, но они ничего не предпринимали.

На бис для оцепления

— Вас на участке не задержали и вы пошли на акцию протеста?

— Да, я пересидел у друзей и пошел на проспект Машерова (9 августа спецназ применял там не только гранаты и слезоточивый газ, но и водометы, напротив которых как раз и вышел Кузьмич. — И. А.). Это было как пришествие-2.

Я вышел в пустое пространство между протестующими и шеренгой спецтехники ОМОНа с тем же фаллосом на бюллетене, только белорусской повязки не было на глазах, и попытался [своей акцией] примирить противоборствующие стороны, чтобы силовые структуры перешли на сторону [народа], чтобы все поняли, что они единый механизм и убивать или калечить друг друга не надо.

— Думаете, силовики прочувствовали ваш посыл?

— Не думаю, потому что как только я встал, на меня двинулась техника. Не знаю, было ли это спланировано заранее, но через 10 секунд начали разрываться светошумовые гранаты.

— Я был там и видел, что гранаты разрывались все же у вас за спиной.

— Ну да, и я не знаю, бросали они их в меня или протестующих, но одна граната упала рядом со мной, оглушила меня на одно ухо. После этого мне пришлось удалиться, потому что на Машерова уже было как на войне.

— Все-таки вряд ли кто-то из спецназовцев может подумать, что человек, вставший перед ними с бумажкой в руках, на которой нарисован фаллос, хочет именно помирить их с народом…

— У меня не было задачи популяризировать свою акцию, опустить ее до уровня всеобщего понимания, пусть кто как хочет, так ее и понимает. Я вышел показать абсурдность той системы, защищать которую они вышли, это их главный бабуин у меня на избирательном бюллетене в форме фаллоса. Я им показываю, что они верят в архаичный символ. Но судя по их уровню развития, который я видел, понять это они не способны, да.

— А не страшно было выходить туда? Там могли и убить.

— Я уже потом это осознал, что могли конкретно шмальнуть, а расстояние было небольшое. Страшно, конечно, было — на меня двигалась техника. Ну а что делать? Других не было уже вариантов, нужно было выйти.

— В протесте участвовать продолжили?

— Нет, у меня была своя акция, а в общей акции протеста я не участвовал. После этого я просто ушел, не кидая камней и не участвуя ни в каких беспорядках.

И что-то желания тусоваться там в одной набедренной повязке особо не было. (Смеется.)

Избиения и издевательства

— Что было потом?

— Я снова пересидел у знакомых, а под утро пошел домой. Но за мной, видно, следили, потому что как только я зашел в квартиру, туда позвонили, выбили дверь в тамбур, начали ломать мою дверь топором. Это были люди в масках, они не представлялись.

Я вызвал адвоката, он проверил их документы, а они заверили, что их начальство просто попросило дать правовую оценку моих действий, то есть якобы хотели разобраться, но не задерживать. Мы решили вместе с ними проехать в РОВД для дачи пояснений.

Я планировал оказаться дома после этой беседы, но на меня составили протокол, адвоката оттуда физически вышвырнули. Повезло еще, что протокол при нем составляли, а то заставили бы еще подписать, что я согласен с протоколом. Людей там избиениями заставляли это делать. Дальше меня поместили в камеру.

— [В изоляторе] на Окрестина?

— Нет, в камеру в отделении милиции. Там 30 человек посадили в камеру площадью 9 квадратных метров. Мы в ней стояли, как в вагоне метро в час пик, то есть не было возможности не то что лечь, а даже сидели мы на этом бетонном полу по очереди. Вода (несколько бутылок на всех) и туалет по расписанию пару раз в сутки, еды вообще не давали.

— А что вы трое суток делали? Разговаривали?

— В основном стояли молча. Сначала общались, но потом уже сил на это нет, стоишь, пробуешь дремать, иногда присаживаешься. Все это время я не спал и не ел.

— А вы как-то возмущались, требовали еды, нормальных условий содержания?

— Нет, нет, там вообще без вариантов. Они даже не отвечали, сколько сейчас времени, а не то чтобы какие-то просьбы выполнять. Максимум могли в туалет вывести. Адвокат звонил в это отделение, где я находился, но ему об этом не говорили.

Вы сейчас рассуждаете с позиции человека, у которого есть права, но когда ты туда попадаешь конкретно в такой период, то ты превращаешься из субъекта в объект. Например, вот у стола, за которым мы сидим, никто не будет спрашивать, хочется ему тут стоять, хочется ли, чтобы руку на него положили. С объектом можно делать все что угодно.

— Потом вас перевели в изолятор на Окрестина, который уже чуть ли не новым Освенцимом называют.

— Да, потом приехал ОМОН, а это звери, которые просто получают моральное и физическое удовлетворение от того, что они издеваются над людьми. Они начали избивать людей. У них, похоже, был приказ максимально жестко этапировать людей из отделения милиции на Окрестина.

Сначала избили, пока гнали в автозак. Они выстроились в шеренгу, и пока идешь по коридору, каждый по тебе дубинкой хлещет. Посадили в автозак, там избили. Ячейки в автозаке рассчитаны на одного человека, а они засовывали туда по восемь человек. Кто-то хвалился: «Блин, прикиньте, я засунул туда восемь штук», а другой ему отвечал: «Не может быть, у нас раньше только семь влезало. Как ты умудрился?» Такие у них приколы. (Смеется.) Кто сильнее ударит, сильнее на растяжку поставит. Ставили на колени и заставляли петь гимн Беларуси.

— Вы пели?

— Меня конкретно не ставили на колени пить гимн, но других ставили.

— А спели бы?

— Я не оказывался в такой ситуации, но когда ты понимаешь, что можешь лишиться здоровья из-за того, что откажешься, то вариантов других нет.

На Окрестина нас еще раз избили, бросили в прогулочную камеру. Она находится на улице, там нет потолка, только небо в решетке. Она довольно небольшая, а людей было набито как селедок в бочке, человек сто.

Но тут мне повезло. Я там буквально пару часов находился, потому что появились какие-то врачи, и мне удалось уехать с ними в больницу. Они измерили мне давление, и выяснилось, что у меня был гипертонический криз. К тому же болела спина, я не мог стоять. Врачи по медицинским показаниям забрали меня в больницу.

Выпускать меня оттуда не хотели. Как только узнавали, что это я нарисовал *** на бюллетене, сразу начинали: «Так это ты! Гнида, пидор, сука, да мы тебя тут сгноим и никуда не выпустим».

— А до этого милиционеры в курсе были, кто вы?

— В курсе, за это они меня и били. Они по умолчанию всех били, кого-то больше, кого-то меньше. Когда они узнали, кто я такой, это им сильно не понравилось, потому что

Каким-то чудом врачи меня оттуда вытащили, большое им спасибо. Потом пришла какая-то начальница и предупредила, что если я не явлюсь в суд через неделю, то мне дадут по полной.

Жестокость за деньги

— Откуда эта жестокость?

— В 2010 году я слышал, как в изолятор КГБ «Американка» врывались омоновцы и тоже били людей. Но сейчас был дан конкретный приказ силовым структурам сломать волю и физическое состояние людей, чтобы они даже одной клеткой мозга не думали продолжать протест и выходить на улицы. Ломают ментально и физически всеми доступными средствами.

— То есть вам не кажется, что эти омоновцы — патологические садисты?

— Во-первых, им хорошо за это платят. Ходят слухи, что обычному омоновцу — 900 рублей в день, а начальнику бригады — 4000 рублей.

— Они потом отчитываются, что ли, и за каждого избитого получают деньги?

— Вполне может быть! Может, у них и есть, кстати, премиальная система. (Смеется.) Чем больше *** [побил], тем больше бабок! По себе могу сказать, что кто-то прикладывался несильно, для галочки, а кто-то со всего размаха по спине дубасил.

— А сочувствие от кого-то видели?

— От ОМОНа — точно нет, среди милиционеров в отделении попадались, если можно так сказать, нормальные, которые хотя бы не издевались и не оскорбляли. Но в целом и там они вели себя как животные.

— Странно, что все, с кем я про это говорю из протестующих, в общем не сильно удивлены поведением ментов, хотя и возмущены, конечно.

— Наверное, за долгие годы уже выработался иммунитет к тому, что есть карательная система, которая всеми способами пытается закрепить свою власть и она готова на все: издеваться, лить кровь, убивать. Ни у кого никаких иллюзий по поводу свободы слова, каких-то прав. Поэтому люди сейчас и выходят.

— Если была идея людей сломать, то разве это работает? Вас, например, не сломали же?

— Мне в какой-то степени повезло. Раз я с вами разговариваю, даю интервью, это уже означает, что со мной все в порядке. Иначе бы я отказался со всеми разговаривать.

— Но куда-то еще вы готовы выйти, где вас могут задержать?

— Мое искусство в принципе радикально. Акционизм, искусство действия, не предполагает каких-то согласованных шагов. Я привношу искусство в то пространство, где от меня его не ожидают. Я задеваю чьи-то чувства; возможно, нарушаю законы. Но это второстепенно. Первично для меня высказывание.

— А на протесты еще пойдете?

— Мне не очень интересны сами протесты, я скорее их использую как материал для своего искусства. На протесты и так есть кому выходить, а вот работать с этим материалом практически некому. У нас есть прекрасные примеры акционизма, но они закончились в 90-х годах.

Где родина, там насилие

— У вас недавно была работа «Родина BDSM». Ее название идеально подходит к событиям последних дней. Как минимум садизма мы увидели немало.

— Эта акция была полгода назад, но она показала ситуацию, которая и сейчас развивается. До какой степени народ с идеологической пеленой кайфует от своего узурпатора, системы, которая доминирует над ними. Это аллюзия на «Родину-мать», в акции рассматривается само понятие родины. Что это? То, что усваивается с молоком матери или навязывается группой людей, которой удалось прийти к власти?

В любом случае — где родина, там насилие. Ты должен либо защищать родину и умирать за нее, либо отдавать ей должное, и все это происходит через кровь, поэтому я на акции прокалываю значком БРСМ (Белорусский республиканский союз молодежи. — прим. «Новой») себе грудь. Гиперидентификация себя происходит вместе с участниками этого движения — главной идеологической молодежной организации у нас.

— Интересно, кстати, что все эти организации сейчас молчат. Приказ не дали, и как будто им все равно. А ведь нападают на всенародно любимого отца нации!

— Там 99% лицемеров, которые пришли туда за какими-то плюшками, им пообещали какую-то власть, должность, зарплату, возможность квартиру получить. А на эту власть им *** [наплевать], им интересны только блага от руководства.

Поэтому сейчас телеведущие государственных СМИ начинают перебегать и открещиваться, говоря: «Ой-ой-ой, какая *** [плохая] власть». А 26 лет они этого типа не знали?

Это крысы, бегущие с корабля. Просто, когда у них хвосты загорелись, они почувствовали запах своей паленой шерсти и начали перебегать. Нет ничего удивительного в том, что БРСМ и другие не выходят поддерживать своего главаря, потому что понимают, что он уже почти спекся и их руководство им уже не будет платить. Это же проститутки по большому счету.

— Думаете, народ может победить?

— Я раньше думал, что вообще без вариантов и ничего такого не предвидится, но сейчас появилось какое-то окно надежды.

— Лукашенко сам же не уйдет?

— Мне кажется, такого быть не может, да и он тоже зависит от внешнеполитической ситуации. Не секрет, что Россия оказывает большое влияние на Беларусь, и делать из нее вторую Украину ей не по кайфу будет. Непонятно, что будет происходить, но влияние со стороны России будет оказываться на Беларусь, отпускать нас не будут.

Если Лукашенко и уйдет, то не думаю, что придет какая-нибудь Тихановская, чтобы самостоятельно рулить страной. Поэтому я и не верю в эти выборы. Никто ей этого не даст.

и забудут о перераспределении собственности, о том, чтобы положить себе на тарелочку кусочек страны побольше? Иллюзий у меня тут нет.

— А позитивный сценарий какой тогда?

— Это консолидация народных масс и возможность организации власти по горизонтали, создание каких-то коммун, дружин, которые будут отслеживать ситуацию и не давать ее снова перестраивать в вертикаль. От плутократии в сторону горизонтального управления.

— Но как это сделать в Беларуси?

— Мне тоже не очень это понятно, но я все-таки больше действую в художественном поле, хотя, безусловно, политика меня интересует. Если появляются такие прецеденты несогласия с системой, то появляются и возможности ее поменять.

Нонконформист на пороховой бочке

— В суд на действия милиции не будете подавать?

— Нет, я говорю о побоях открыто, но идти жаловаться в суд тем же людям, которые меня избивали? Это же смешно.

На бумаге у нас ветви власти разграничены, но на деле у нас независимого суда нет. Как и ЦИК. Вот туда жаловались люди на выборы, но их послали ***, сказав, что все херня, правда за ними, а все остальные — дебилы. И терять время на жалобы по побоям смысла нет.

— Но суд по итогам задержания вам еще предстоит?

— Да, через неделю, так что еще могут на 15 суток закрыть.

— И примерно туда же снова отправить.

— Примерно туда же.

— Но там вроде что-то поменялось, начали отпускать людей.

— Тут, знаете, как на пороховой бочке. Завтра или послезавтра, может, еще хуже будет, кто знает.

— Уезжать из страны не планируете?

— Нет, не планирую, потому что

И вообще, как это ни банально звучит, я люблю место, где я родился, я хочу жить здесь. Мне тут нравится. Не политическая ситуация (смеется), а природа, люди.

— Мне кажется, у вас есть что-то общее с известным российским акционистом Петром Павленским: радикальные высказывания на политические темы, использование собственного тела…

— Может, какие-то общие черты есть, но он занимается политическим искусством, а я не расцениваю себя как политического художника. Для меня политика — одна из составляющих власти и управления человеком. Политика, капитал и религия — три столпа, на которых держится управление человеком.

Если Павленский — больше протестно настроенный художник, противопоставляющий себя действительности, то я, наоборот, использую гиперидентификацию, сливаюсь с действительностью и представляю ее в вычурной форме, говорю человеку: «На, смотри, где ты находишься». А к Павленскому я отношусь уважительно и положительно оцениваю то, что он делает.

— Не боитесь, что с вами будет примерно как с ним? На него завели уголовное дело в России, судили, потом он уехал, но во Франции власти его прессуют едва ли не больше, чем на родине.

— У меня нет желания становиться конформистом и подстраиваться под неолиберальное сообщество, выполнять его требования. Тогда я вообще не вижу смысла заниматься искусством, потому что искусство анархично в своей основе. Искусство — это свобода.

Делать какие-то галерейные проекты, работать на дядь, которые дают денежки, рисовать для них картинки, которые они потом повесят себе в частных особняках? Капитал ничем не отличается от государства в плане узурпации свободы человека. Если уж заниматься искусством, то искренне.