На юбилей приезжал, на похороны не приеду…
Стыдно. Нет оправданий.
Познакомились мы с ним в 1983 году. Во время (самой крупной в мире) спасательной операции на море. Море было Чукотским. Здесь тогда вмерзли в лед около шестидесяти судов (не считая военных, сколько их было тогда не знал, и сейчас не знаю, но когда улетал из Певека, в крохотном аэропорту от адмиральских звезд глаза рябило); среди них были два танкера с горючим «Уренгой» и «Каменск-Уральский», и когда их все-таки вытащили, горючего в городе оставалось на несколько дней. И взять его на зиму было уже неоткуда.
Мэр, говорят, пообещал за это ледокольщикам бочку спирта. В свой репортаж я эту яркую деталь, конечно, вставил. Но все, что с бортовой радиостанции передается, визирует капитан, и строчку про спирт Ламехов решительно вычеркнул: «Не за то работаем!». Я стал канючить: «Здесь же написано — шутка!» Ладно, иди к первому помощнику, на нем проверим, если поймет, что шутка, пустим. Пошел к первому помощнику, на бочке и тот споткнулся. Я ему: «Гена!.. Да у меня в Москве таких цензоров, как ты, полно будет. Нельзя — вычеркнут…» Убедил, тот позвонил капитану: у него в Москве таких цензоров, как мы…
Отстоял я тогда бочку со спиртом! Вот какой молодец был.
Но можно — полторы страницы передать, а у меня — девять. Ладно, сказал Ламехов, неделю ждал (на атомоход я пробрался «левым» путем, без допуска, обманул вертолетчика, капитан должен был меня либо в полынье утопить, либо гэбэшникам сдать, но я чем-то понравился, он обратился к начальству и меня отстоял, сам министр разрешил), еще три дня подождешь, запрошу, чтобы все пустить.
Но уже на следующий день начальство очнулось и с борта меня, несмотря на разрешение министра и заступничество Ламехова, все-таки вышвырнули. А в Певеке, оказывается, всех прилетавших журналистов тут же сажали в гостиницу, выходить им оттуда не позволяли, зато ежедневно давали по два абзаца общего на всех пресс-релиза…
Потому что хвастаться Морфлоту было в общем-то нечем.
Вывез я на себе тогда эти девять страничек, их опубликовали: «Наш специальный корреспондент передает с борта атомного ледокола…». А конкуренты на первой полосе дали репортаж, начинавшийся со слов: «Из окна моей гостиницы в Певеке видна акватория порта…» Пустячок, а приятно.
Что же касается спасательной операции, с сообщений о которой тогда начинали все заседания Совмина, она закончилась благополучно. Ледоколы во главе с ламеховским вытащили, и танкеры, и всех остальных тоже. Погиб один сухогруз — «Нина Сагайдак», но еще до начала операции, да «Пионеру Коле Мяготину» борт льдиной разворотило.
Ламехова тогда представляли к Герою Советского Союза, но дали Героя Соцтруда.
Потом он командовал другим атомоходом — «Россия», водил караваны по Северному морскому пути (в том числе совершил рекордную сверхраннюю проводку) и даже возил иностранных туристов на все тот же Северный полюс. А в 1994-м в том же Чукотском море едва не произошла такая же, как в 83-м, катастрофа, хоть и меньших, конечно, масштабов, и ледокол Ламехова так же стал главным в спасательной операции. И тоже всех спас. И премьер Черномырдин вручил Ламехову орден «За заслуги перед Отечеством».
…Всегда вспоминаю инфернальную фразу по громкой связи, услышанную на ходовом мостике: «Брежнев, Брежнев! Ответьте Ленину…». Имеются в виду атомоходы, естественно.
«Брежнев» — это бывший. И будущая — «Арктика». За шесть лет до того — первым из надводных судов достигшая Северного полюса — 17 августа в 4 часа 3 минуты по московскому времени — во время вахты тогдашнего старпома Анатолия Ламехова. Только сейчас я узнал, что «снизу» «Арктику» весь поход сопровождали — многоцелевая атомная подводная лодка. Не знаю уж, от чего защитить могла, но до Северного полюса дошла и она…
Через 15 лет Ламехов вышел на пенсию, позвонил мне в Москву. Потом я бывал у него, он — у меня. И даже сделал мне царский подарок — три толстые красные тетради с рабочими записями всех радиограмм, отправлявшихся с борта атомохода осенью 1983-го. Потом, правда, одумался и попросил вернуть… И однажды публично, к слову пришлось, сказал: столько лет с Павлом дружим… Я оценил: это
Ламехову с его биографией ничего не угрожает, а мне, журналисту, из чего репутацию строить, из каких таких подвигов, которые не стыдно предъявить человечеству?
Только за его, Ламехова, счет и строить, за счет знакомства с ним, за счет того самого коньяка, который-таки удалось выпить вместе. Раз уж бесконечным образом повезло когда-то — оказаться с блокнотиком где-то недалеко и даже быть благосклонно замеченным в своих бессмысленных занятиях.
Когда отмечали его 85-летие, на Балтийском заводе как раз готовились к спуску на воду новой «Арктики», атомного ледокола нового поколения. И я, там же, в ресторане, выцыганил у заместителя директора «Атомфлота» приглашение, и съездил на день в Петербург, хотя на главную трибуну к Матвиенко, разбивавшей шампанское о нос, Кириенко, Ламехову не полез. Ламехов меня потом еще стыдил за неуместную скромность.
…Последние годы он тяжело болел. Но в этот понедельник все мучения закончились. Если есть рай, он, конечно, уже там.
Виктор Боярский — замечательный наш путешественник, председатель Полярной комиссии Всероссийского географического общества — сказал мне: «Последний великий капитан… Уходит эпоха».
Банально? А что не банально?
