— Алексей Турчин, ваш коллега и соавтор, десять лет назад предсказал «яростные двадцатые» — политическую и социальную нестабильность в двадцатые годы века, взрыв насилия и протестов. Многое уже сбылось; что нас ждет?

— Модель Турчина построена прежде всего на показателе, связанном с ростом неравенства.

— Социального или экономического?

— Того и другого. Но Турчин прежде всего работал по материалам США, где живет, а рост неравенства в США с 70-х годов пошел по нарастающей. Среди белого населения без высшего образования (электорат Дональда Трампа) уровень жизни многие годы не растет, а даже снижается. В это же время уровень жизни испанцев, итальянцев очень заметно вырос, обогнал американцев. Хотя в Штатах экономика растет быстрее, чем в Западной Европе, плоды этого роста удивительно неравномерно распределяются.

— Но ведь и в России очень сильный рост неравенства.

— У нас был абсолютно зашкаливающий рост неравенства в 90-е годы, просто фантастический взрыв. И сейчас Россия по уровню неравенства на втором месте в Европе. На первом Северная Македония. А по мировым меркам это уровень Китая, Штатов, хотя несколько ниже.

И все-таки модель Турчина не до конца объясняет происходящее. Потому что если брать антиправительственные демонстрации, массовые беспорядки, политические забастовки, стремительный рост дестабилизации наблюдается практически везде: в Латинской Америке, в Азии, про арабский мир и говорить не приходится! Ливан, Ирак, Алжир. Алжирский лозунг протестов — «Пусть уйдут они все!» прекрасно передает этот дух тотального отказа.

Это и Чили, и «желтые жилеты». Мы имеем дело с глобальной волной, которая в 2011 году поднялась и с тех пор и продолжается.

— Она сильнее, чем революции шестидесятых прошлого века?

— Да, бурные 60-е — в Штатах, во Франции, Италии, Великобритании, Чехословакии раньше были историческим рекордсменом. Но сейчас, в ХХI веке, если брать абсолютный масштаб современных протестов, их крупномасштабность полностью перешибла все предшествующее. При этом в 60-е годы массовые беспорядки преобладали над мирными протестами, сейчас наоборот. После Первой мировой войны с каждым новым десятилетием соотношение мирных и насильственных протестов меняется в сторону мирных. Уже почти сто лет.

— То есть на вопрос, пойдет ли человечество на баррикады, получен ответ?

— Да нет, не получен. Ситуация очень сложная. На графике интенсивность антиправительственных демонстраций очень мощно положительно коррелирует с логарифмом ВВП на душу населения. Интересная закономерность: получается, чем люди лучше живут, тем больше протестуют. Парадокс, но от него никуда не денешься. Чем выше ВВП на душу населения, тем ниже доля жестких авторитарных режимов. По факту так. Еще фактор — это рост образования. Чем страна более развита, тем люди более образованны, а более образованные люди склонны больше протестовать, чем люди менее образованные. И еще — чем страна более экономически развита, тем выше приверженность ценностям самовыражения, а не ценностям выживания.

И третий фактор — урбанизация, мощный предиктор мирных протестов. Все эти закономерности действуют при доходах до 20–25 тыс. долларов на человека в год. Но в зоне до 25 тысяч долларов на человека обитает больше 90% человечества. Где у нас уровень жизни выше? В Москве. В Москве и выше уровень протестов. Какой второй субъект? Питер. Питер — второй. Екатеринбург, соответственно, третий по уровню жизни и третий по уровню протестов. А Ингушетия на последнем месте по уровню жизни, но антиправительственных демонстраций там особо не видно.

— Что сулит нам ваш с Турчиным структурно-демографический прогноз?

— Прогноз опирается на модифицированную методологию Джека Голдстоуна, который ее разработал для революций и восстаний, для коллапсов нового времени. Она учитывает три макрофактора. Один — связан с неравенством, другой — с перепроизводством элиты, третий — с уровнем доверия.

— Человека государству или внутри общества?

— Общества к институтам. Когда эти три фактора совпадают, следует ждать потрясений. Турчин пытался это применить прежде всего к США, и по модели Голдстоуна-Турчина как раз и получалось, что следует ожидать мощного роста нестабильности в западном мире.

Началось с самосожжения Буазизи, эта искра запустила «арабскую весну». А она мощно запустила «Окупай Уолл-стрит». Тут сыграла значительную роль идея Тахрира: занять какую-то важную площадь, важную часть страны и удерживать ее, пока ситуация не изменится. «Окупаев» было уже сотни, включая и наш «Окупай Абай», они были в Южной Африке, в Австралии, в Китае, Гонконге, в самых разных концах земного шара.

— Вам, Андрей Витальевич, в целом понятно, как устроен мир?

— Нет, мне отчасти понятна лишь структура Большой истории. Широкими мазками получается, что после Большого взрыва можно выделить два условных периода. Первые несколько миллиардов лет — период замедления процессов универсальной эволюции, с каждым годом, с каждым миллионом лет плотность событий все уменьшалась, темпы развития Вселенной замедлялись. И потом с появлением планеты Земля наступает вторая ветвь большой истории. Начинается некое глобальное ускорение, которое математически описывается гиперболической функцией с режимом обострения. Ну и сингулярность этой функции, по последним расчетам, приходится на XXI век. То есть у нас действительно век сингулярности.

— Объясните, пожалуйста, читателям смысл термина.

— Это английское слово, означающее уникальное событие с крайне особенными последствиями.

Есть довольно популярная интерпретация, принадлежащая известному американскому футурологу Рэю Курцвейлу: он берет период с начала Галактики и до появления современной физики и показывает, что весь ряд описывается некой функцией с гиперболическим ускорением. Так называемый режим с обострением, который хорошо в физике известен. Скорость развития в режиме с обострением ограничена по определению. Такие системы никогда не уходят в бесконечность. Просто в течение какого-то времени система переходит на некую совсем другую траекторию.

И вот с начала 70-х годов траектория роста человечества стала все больше и больше отклоняться от гиперболы. Правда, первым точку сингулярности вычислил австрийский физик Хайнц фон Ферстер с коллегами. У него получилось 2026,87, если это переводить в нормальные даты, то 13 ноября 2026 года, которое еще к тому же пятница, что дало возможность Хайнцу фон Ферстеру дать своей статье броское название «Судный день. Пятница, 13 ноября 2026 года». Но я хочу подчеркнуть: это был научный юмор. И фон Ферстер не имел в виду, что…

— Апокалипсис наступит ровно в эту пятницу?

— Ну кто доживет до этого дня, сможет убедиться. Но уравнение фон Ферстера блестящее. Оно с фантастической точностью описывает рост численности населения Земли до начала 70-х годов. А Курцвейл понял это буквально: в итоге возникнет какое-то совершенно новое качество, одним из показателей которого будет фактическое бессмертие.

— Это то, о чем мечтает вся наша власть!

— Изначально Курцвейл предполагал, что это произойдет в 2045 году, но недавно стал говорить про 2029 год. Очевидно, жаждет дожить, принимает геропротекторы. Поэтому и приблизил время достижения сингулярности, чтобы самому получить шанс.

Но гарантирую, что ни в пятницу, 13 ноября 2026 года, как получилось у фон Ферстера, ни в 2029 году, как недавно стал утверждать Курцвейл, Судного дня не будет.

— Чем гарантируете? Слова «математическая модель» звучат с оттенком непогрешимости, но как выбираются значения, которые ставятся в эту модель?

— Фундаментально важная характеристика — сколько людей живет на Земле. Дальше попытка выделить фазовые переходы в истории Земли, когда эта величина начинает все больше и больше приближаться к нулю в знаменателе. И вот когда кривая устремляется в бесконечность — это и есть гиперболическая функция.

— А если это перевести на язык родных осин? Почему количество людей на Земле влияет на состояние их жизни?

— Ну еще Сергей Петрович Капица занимался глобальной демографией, а потом важную роль в ее базовой теории сыграл нобелевский лауреат по экономике Майкл Кремер. Объяснение простое, как все гениальное: чем больше людей, тем больше изобретателей! При прочих равных 10 млн человек сделают в 10 раз больше изобретений, чем миллион человек. Изобретение, сделанное одним человеком, становится достоянием всех — миллиарда людей, которые его применяют. Что объясняет гиперболическое ускорение, которое наблюдалось в течение десятков тысяч лет человеческой истории.

Но из уравнения фон Ферстера следует, что темпы роста населения должны все больше и больше увеличиваться. А сегодня можно твердо сказать: никакого роста темпов к 13 ноября 2026 года не будет. Хорошо просчитанные прогнозы опубликованы: идет замедление. Начался процесс глобального демографического перехода. Как раз с начала 70-х годов система стала все больше и больше незакономерным образом отклоняться от гиперболической траектории.

— Почему?

— Да потому что в течение тысячелетий численность землян была ограничена потолком несущей способности Земли. Количеством полезной биомассы в природе для человека. Больше какого-то числа людей на Земле прокормиться не могло. Но с каждым новым технологическим открытием емкость среды увеличивалась. Рост численности населения Земли обуславливался искусственным увеличением полезной биомассы. А после Второй мировой войны темпы роста населения вышли на максимальные значения. Связано это было с появлением антибиотиков. Появились эффективные и дешевые чудодейственные препараты, которые прекрасно борются с инфекционными заболеваниями. И они проникают стремительно и в джунгли Амазонии, и в Тибетское нагорье, и в индийскую глубинку, и везде стремительно уменьшают смертность.

То есть технологии уходят в отрыв, число людей на Земле растет, экономика растет еще быстрее.

При этом еще система образования постепенно распространяется все шире, не только в первом, но и в третьем мире, а женское образование — один из самых мощных факторов снижения рождаемости.

— Для мусульманских стран?

— Для всех.

— И белый человек постепенно становится исчезающим видом?

— Самые низкие темпы демографического роста у нас сейчас даже не в Европе, а в Восточной Азии. Абсолютные рекордсмены по низкой рождаемости Южная Корея, Япония, Гонконг, Сингапур… В Китае рождаемость снижается; по официальным данным, там значительно меньше, чем два ребенка на женщину. И хотя они отменили лозунг «одна семья — один ребенок», уже поздно: рожать не хотят.

И опять-таки, на Западе ситуация неоднородная: Норвегия, Швеция — страны со сравнительно высокой рождаемостью. А Италия, Испания, Греция — зона сверхнизкой.

— Был прогноз, что человек будущего желтый. Он уже опровергнут?

— Да, единственная зона, где в ХХI веке сохраняется очень высокая рождаемость, — тропическая Африка. Прогноз, только что опубликованный в «Ланцете», действительно правдоподобен: к концу ХХI века население Земли приблизится к девяти миллиардам, из них — три в Африке, а значит, в Африке южнее Сахары будет жить треть населения Земли.

— Ваши коллеги все время разрабатывают сценарии развития мира, один из них — в середине века нас ждет глобальный фазовый переход…

— Я считаю, что мы уже находимся в стадии фазового перехода.

— В чем он заключается?

— В том, что паттерн развития, который наблюдался четыре миллиарда лет, сейчас исчерпывается. Все математические модели показывают, что в XXI веке паттерн развития должен поменяться на принципиально новый.

— Какой?

— Для сторонников свободы воли хорошая новость: все смахивает на точку бифуркации, точку перемены устоявшегося — когда именно от акторов очень многое зависит. То есть в высокой степени от наших действий, от нашего поведения может зависеть выбор траектории, по которой пойдет развитие человечества.

— Неужели этика и поведение станут реальным игроком в судьбе цивилизации?

— Да, я считаю так. Есть действительные основания так считать. Когда идет развитие в эволюционном канале, в накатанной колее, там действительно мало что зависит от акторов, а когда мы оказываемся в точке бифуркации, в точке смены режима, от этого может очень даже многое зависеть. Мы больше не можем идти тем же путем, которым мы шли четыре миллиарда лет. И надо смиряться и приспосабливаться к новой реальности — замедлению экономического роста. Это всерьез и надолго, надо учиться жить в новых условиях.

— Как их определить?

— Просто: мы живем в эпоху, когда траектория развития человечества меняется. Если бы мы продолжали развиваться так, как это было четыре миллиарда лет, то где-то то ли в 2027 году, то ли в 2029-м, то ли в 2045-м система должна была бы уйти в бесконечность.

Но есть все признаки того, что мы уже стали отклоняться от этого ухода, что мы уже переходим на некую другую траекторию…

— Можно понять, какой именно она будет?

— Нет, пока невозможно. Наступают времена особо высокой сложности, когда меняются не то что вековые, а тысячелетние, миллионолетние тенденции, и вероятность коллапса действительно повышается. Когда система стремительно меняется, всегда повышается вероятность того, что стремительное изменение приобретет масштабы коллапса. Поэтому угроза коллапса не выглядит надуманной.

— Но когда станет ясен вектор изменений?

— Сейчас как раз над этим все бьются. Видимо, тогда же, когда станет понятно, удастся нам климатической катастрофы избежать или нет. Удастся избежать того, что Гольфстрим поменяет свое течение? Кто возьмет верх в борьбе точек зрения, подходов, стратегий — линия Трампа или линия ЕС? В высокой степени зависит от нас всех — будет катастрофа или не будет. Повторюсь: мы находимся именно в зоне бифуркации. И один из многих коллапсов, которые нам грозят, — появление патогенов новой силы. И да,

— Нобелевская конференция недавно обсуждала варианты ближайших прогнозов: долгий мир, в котором пребывает Старый свет и отчасти Новый свет, скоро закончится, якобы осталось всего каких-нибудь лет двадцать до глобального взрыва насилия, который изменит существование человечества. Что вы об этом думаете?

— Ну это всего лишь гипотеза. Но гипотеза небезынтересная, ее можно рассматривать как возможный сценарий. Он не выглядит полностью неправдоподобным.

— Не выглядит?

— Нет. Но это лишь возможный сценарий будущего, не значит, что неизбежный. Научный прогноз — не предсказание, а возможность будущего. И мейнстрим мировой футурологии — необходимость ориентироваться именно на оптимальные сценарии, на поиск способов избежать рисков, не пойти по траектории коллапса, выйти на оптимальную траекторию.

— А правительства слушают футурологов?

— Ну будущим занимаются во всем мире на уровне государственных структур. Одна из самых сильных футурологических отраслей сейчас в Объединенных Арабских Эмиратах, что, возможно, объясняет серьезные успехи, которых они добились. Там установка именно на выработку рекомендаций, на выявление рисков, негативных сценариев.

Футурологические подразделения, или «отделы технологического прогнозирования», или отделы форсайта, дельфианализа есть в Японии, на Тайване (очень сильные), в Штатах, в Западной Европе. В арабском мире — только в Эмиратах действительно сильная футурология. Но большая часть футурологов предпочитает себя не называть футурологами, скорее специалистами по форсайту, стратегическому планированию и прогнозированию.

У нас есть, допустим, банальный Росстат, который на самом деле не Росстат, он взаимодействует с определенной группой исследователей и регулярно публикует демографический прогноз. Никто не называет этих людей футурологами, но прислушиваются. Все-таки меры поддержки рождаемости были приняты в начале года, на это повлияли и прогнозы, которые показывали, что если таких мер не принимать, уйдем куда-то совсем низко. Тот же самый Турчин отмечает, что в Штатах-то вообще нет системы стратегического планирования. Но она есть и в Китае, и в Индии, и во многих странах Западной Европы, и это предполагает, что прислушиваются к футурологам.

— Есть все же факторы, позволяющие надеяться, что человечество проживет долгую и счастливую жизнь в веках?

— Я не вижу никаких строгих доказательств того, что коллапс неизбежен.