— Что для вас значит сейчас —не быть директором?

— Прежде всего это внутренняя свобода от ежечасного напряжения: проблемы, телефонные звонки, производственные отношения, бухгалтерия, дисциплина и пр. Я их из себя недели две вынимала и, кажется, еще через две недели начала читать книжки впервые без постоянных телефонных звонков. Это было очень трудно — читать от начала до конца книгу, не отвлекаясь на разговоры, текущие дела.

Вот, собственно, первое время я «училась читать», потом открывала Булгакова заново: у нас скоро начнет работу выставка «Пятое измерение. Анна Ахматова и Михаил Булгаков». Все эти месяцы изоляции, пока я читала о Булгакове, перечитывала Ахматову, мне открывались интересные связи и сопоставления: как и чем жила Ахматова и как жил и как мыслил Булгаков… Булгаков ушел в сороковом году, Ахматова в сороковом только начала «Поэму без героя». Она мало знала о его романе «Мастер и Маргарита», лишь в сорок третьем его прочитала, в эвакуации в Ташкенте. Еще эти месяцы стали для меня открытием книги Алексея Варламова «Булгаков. Бег от судьбы» — глубокий взгляд на тексты и личность Булгакова, тончайшие оценки в контексте времени, размышления о пересечении и соприкосновении имен: Мандельштам, Ахматова, Пастернак, Булгаков. Это чтение сделало более объемным мое представление о том времени, о жутких тридцатых годах, о том, чем жили и как преодолевали, осознавали эпоху эти четверо. Поначалу мне казалось, что Ахматова в чем-то проигрывает рядом с интенсивной интеллектуальной жизнью Булгакова, но потом я поняла: это не так, они разные.

Например, пять лет назад Ирина Цимбал, профессор Петербургской театральной академии, передала нам архивы своего отца — писателя и театроведа Сергея Цимбала. Я ждала, когда они пригодятся. И этот архив с документами Ленинградского дома писателей ожил — как иллюстрация к дому МАССОЛИТа со Степой Лиходеевым, один к одному…

Казалось бы, Ахматова и Булгаков — несоединимые имена. Он живет в Москве — она в Ленинграде. Он прозаик и драматург — она поэт. У него короткая жизнь, всего 49 лет — у нее длинная, 76 лет, что большая редкость для людей ее поколения. Но это только внешнее. На самом деле общим было время и понимание своего предназначения — писателя в идеологизированном тоталитарном обществе 1930–40-х годов.

Архитектор Сергей Падалко (Бюро «Витрувий и сыновья».— Прим. авт.), которому мы доверили искать решение выставки, выбрал образ большой коммунальной квартиры. «Нехорошей квартиры», как называет ее автор романа «Мастер и Маргарита». Квартиры, из которой не по своей воле исчезают люди, как это было в Фонтанном доме у Анны Ахматовой, из которого уводили арестованных Николая Пунина и Льва Гумилева. Или из квартир Писательского дома в Москве, откуда ушли Николай Эрдман и Осип Мандельштам…

Длинный коридор ведет в десять комнат. В каждой — то или иное пространство жизни Ахматовой и Булгакова — с пересечениями, столкновениями, отторжениями… И тексты: из «Мастера и Маргариты» и «Поэмы без героя», из пьесы «Энума элиш» («Там наверху»), начатой Ахматовой в эвакуации в Ташкенте в 1943-м, частично сожженной и ставшей позднее драмой «Пролог, или Сон во сне».

— Вы в месяцы карантина писали книгу?

— Да, мы с Татьяной Сергеевной Поздняковой написали книгу «Пятое измерение. Две жизни, две судьбы. Анна Ахматова и Михаил Булгаков». Надеюсь, она выйдет к открытию выставки. Для меня и книга, и выставка — это не только про Булгакова и Ахматову, это про нас. Ведь русская литература ХХ века так устроена, что ее герои и проблемы поразительно отзываются в жизни людей ХХI века.

Здесь от нее никуда не уйти. А Фонтанный дом — это триста лет истории России, это понимала Ахматова: здесь в «Поэме без героя» к ней приходят тени из 1913 года и воспоминание о Параше Жемчуговой из начала века 18-го. А Булгаков видел еще глубже, создав в «Мастере и Маргарите» образ Иешуа, чтобы рассказать о той мере понимания Христа, которое вмещает сознание человека ХХ века, пережившего две революции, гражданскую войну, классовую борьбу, атеистическую пропаганду…

В исчезновении одних героев у Булгакова и у Ахматовой, как и появлении из глубины времени других, в этом «пятом измерении» пространства, есть способ размышления художника — о себе и времени, о человеке и обществе, о власти и художнике, о вине и ответственности. И еще — способность увидеть страну сверху, из небесной выси, с высоты вечности.

«Обуянная смертным страхом И отмщения зная срок, Опустивши глаз сухие И ломая руки, Россия Предо мною шла на восток», — это Ахматова.

«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! […] Кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает», — это Булгаков.

— Что поменялось за месяцы изоляции? Как музею, привыкшему к полнейшей открытости и демократизму, пережить нынешние строгие ограничения — запись по времени, не более одного посетителя в комнате, стрелочки, куда идти и пр.?

— Я смотрю на людей, которые ходят по мемориальным комнатам с аудиогидами, смотрю на их лица и вижу, что им важно прийти к нам именно сейчас. Татьяна Позднякова сделала аудиоэкскурсию специально для этой новой реальности. Я вижу, что посетителям важно просто прийти и быть в мемориальных комнатах и американском кабинете Бродского. Пусть будет 70–80 человек за день… Когда мы открылись 6 июля, к нам пришел человек, он был записан на 11 утра, но пришел пораньше, ждал, а потом ходил долго по саду. Ради таких людей стоит работать.

Друзья музея всегда много значили в его истории и развитии. Они приходили с предложениями, мыслями о прошлом нашей культуры, о судьбе людей, связанных с жизнью Ахматовой и ее поколением. В диалоге мы выстраивали нашу политику и маркетинговую программу, делая музей соединением пространства храма и пространства форума, делая его открытым — новым идеям, размышлениям, ориентированным на самую широкую аудиторию. Поколения меняются, приходят новые люди, но важно не потерять и старых друзей. Поэтому как президенту благотворительного фонда друзей музея мне предстоит формулировать нашу миссию, искать новые контакты с обществом.