Конституция утратила качество незыблемости (отметим пока это слово) — а без него это уже не Основной закон страны. А что же? Смыл акта не правовой, а мифологический, вернее идеологический.

Основу анализа современных мифов задал французский философ Ролан Барт (1915 — 1980). Его книга «Мифологии» увидела свет в 1957 году, но остается актуальной — а без нее и не понять, как действует пропаганда. Барт оговаривается, что речь об анализе не прежних мифов, имевших нарративную форму (рассказов). Современный миф, напротив, фрагментирован и разбросан, появляется то в высказывании телеведущего, то в плакате, то в разговоре с вашим старым другом. Эта фрагментированность делает современный миф малоуязвимым для критики: там, где в нарративе было легко указать на нестыковки, теперь лишь цезуры, пустота — поэтому типовой ответ на критику, например, такой: «А где это у нас написано, с чего вы это взяли»?

Такая же фрагментированность характерна и для поправок, которые разбросаны по всему тексту Конституции и часто по самым неожиданным ее местам с целью «типа» не трогать ее главы 1 и 2.

В ходе «процедуры» был проделан еще и такой кунштюк: через палаты Федерального собрания, одобрение в субъектах федерации и в КС более 200 изменений были проведены как одна поправка, а на стадии одобрения «общероссийским голосованием» она превратилась в «поправки»,

Если критики указывали на несвязность поправок, их инициаторы могли ответить, что они, напротив, связаны неким высшим смыслом («А где у нас это написано?»).

Разрозненные и часто неумопостигаемые сами по себе, поправки произвели, тем не менее, на «массы» (лишенные инструментов критики и во многом доступа к мнению тех, кто такими инструментами обладает) задуманное мифологизирующее воздействие.

В своей знаменитой книге Барт использует доходчивый пример: в парикмахерской ему попался журнал «Пари-Матч» с фотографией темнокожего юноши в армейской форме, салютующего французскому флагу, на обложке. По Барту, это «означающее», за которым прячется некое «означаемое» — весьма размытое понятие, скорее даже эмоция, к которой настойчиво апеллирует обложка. Понятия такого рода преходящи, им часто и названия нет, поэтому Барту приходится сочинить для этого свое, довольно корявое (что он сам и признает) определение: «французская имперстскость».

У нас в руках тоже книжечка (как журнал в парикмахерской у Барта), но «означающие» выполнены не графически, а вкраплениями текста: «продолжатель СССР», «тысячелетняя история», «предки, завещавшие нам идеалы и веру в Бога», «союз мужчины и женщины», «нерушимость границ», «историческая правда», «дети — приоритет» и т.п. Все вместе указывает на нечто, тоже схожее с «импертскостью», все проникнуто культом силы, к которому без стеснения обращается инициатор поправок, но Барт, наверное, сказал бы, что этот вывод слишком на поверхности и потому неточен. «Имперский миф» нынешняя власть, может, и хотела бы поддержать, но он уже слишком далек от реальности.

Повременим с определением, а пока углубимся в механизм образования мифа, как его понимает Барт. Миф не обманывает нас прямо в лоб, он «ничего не скрывает и ничего не демонстрирует — он деформирует, его тактика не правда и не ложь, а отклонение». Миф не опровергает и не отменяет реальность, он на ней «паразитирует».

Вот на картинке некий темнокожий: наверное, он алжирец, вырос в какой-то семье, наверное, где-то учился (или не учился), поступил в армию, что-то думает… — и все это у него «похищено» для создания мимолетного, но убедительного образа. Также и в России есть дети, и многие из них прозябают; она связана с СССР очень непростой исторической пуповиной; у россиян в самом деле есть (и очень разные) «предки» — но все это ловким жестом отбрасывается, чтобы утвердить на том же месте что-то иное: похитить историю и превратить ее в «природу», в некое «ВсегдаТакБыло».

Здесь мы, пожалуй, приблизились к тому, в чем хотят убедить нас «поправки», в фокусе комплексного, кумулятивного воздействия которых мы все оказались, словно в прицеле. И даже слово в этом случае нам выдумывать не придется, в русском языке оно есть: это — «незыблемость». Вот, кстати, и об РФ как «правопродолжателе СССР»: если советский «коммунистический» миф пытался мотивировать нас что-то изменять, то нынешний, не ставя впереди никаких целей, напротив, пытается обездвижить нас и парализовать.

Наверное, этим объясняется и тот факт, что, в отличие от прошлогодней истории, когда общество было обмануто на выборах в Мосгордуму, почти никто не вышел протестовать в открытой форме. Кто хотел сказать «нет», смог это сделать, кто не хотел голосовать, тот не пошел, а кого притащили под угрозой, тот пойдет демонстрировать — что? Свой стыд? За невнятными «поправками» не разглядеть лиц, вся история «похищена», и какой смысл подвергать себя риску если «ВсегдаТакБыло»? Надо было быть Бартом, чтобы обратить внимание на ту же обложку в парикмахерской — сотни тысяч французов прошли мимо, не заметив, как подверглись облучению этой дозой пропаганды, никто не протестовал. Так же и в нашем случае: дозой меньше — дозой больше, но это же «такая природа»…

Картинка на обложке утверждала, наряду с «имперсткостью», еще и «незыблемость», как и поправки утверждают прежде всего «незыблемость», но еще и «имперстскость» в одном флаконе. Что произошло с незыблемостью колониальной системы вскоре после выхода того номера «Пари-Матч», мы знаем. То же самое раньше или позже случится и с нашим «ВсегдаТакБыло», просто потому что будущее не отменимо и не определено. Но важно понимать, что это именно миф: хотя он и способен задержать нас в архаике и в этом и состоит его цель (включая возможность для нынешнего президента «жить вечно»), но будет не «ВсегдаТакБыло», а как-то по-другому (может, даже и хуже).

Искусно сооруженный миф, — замечает Барт, — не должен быть ни слишком прост (тогда он явно вступит в конфликт с реальностью), ни слишком сложен. Ведь он рассчитан на усвоение «в простоте души», а для этого должен содержать в себе «жест невинности». Но это то, что «акции поправок» удалось меньше всего: слишком уж они противоречивы и громоздки, да и процедура «лишена невинности».

Незыблемыми (без кавычек) должны быть не «предки», даже не вера: ее крепость — личное дело каждого, а именно институты. И только тогда будет крепко государство, и это многажды доказано историей. Вся неуклюжая, очевидно некрасивая, подменная эпопея с «обнулением» Конституции делает мысль об институтах более понятной для «элит».