Я впервые позвонила ему летом 2008-го. Да, как оказалось, академику можно было спокойно звонить. У академика не было помощников, пресс-секретарей и прочих вроде как полагающихся по должности прибамбасов. У академика Воробьева вообще не было так присущего многим уважаемым людям напускного величия.
Величие врача Воробьева было в простоте и прожитой жизни.
Я звонила ему, чтобы он рассказал для газетной вкладки «Правда ГУЛАГа», как он помогал во время перестройки возвращать дачи потомкам репрессированных жителей Николиной горы, отнятые у них в 30–40-е. Я оказалась обескуражена: Воробьев буквально двумя словами сказал что-то мимоходом о своей помощи (а она была неоценима, о чем свидетельствовали жители поселка) и начал вдруг рассказывать мне, совершенно незнакомому человеку, о своей жизни и родителях.
А родители были перемолоты в сталинских жерновах. Его отец, тоже врач, в 30-х был расстрелян, мать, ученый-биолог, провела в лагерях 20 лет. Ему было 8 лет, когда он остался без родителей.
Господи! Да мне было безумно интересно все, что он говорил. А он все переспрашивал…
Человек-скала. Замечательный. Чудной. Добрый. Пробивной.
Когда страна «счастливого детства» лишила его родителей, Андрея отправили из Москвы в детский дом в Пермском крае, где он и провел свои школьные годы. Общую могилу, в которой был похоронен расстрелянный отец Иван Иванович Воробьев, найти так и не сможет. Украденное детство не забудет никогда.
— Детство кончилось с арестом родителей. Я все время видел сон — это луг, и я бегу навстречу папе, идущему в белом костюме. Я не мог поверить, что это необратимо.
И — основной принцип на всю жизнь: никогда не проходить мимо чужой беды.
И не проходил.
Он всегда был в самых страшных точках. Чернобыль, Армения, Норд-Ост, Беслан. Везде лечил и спасал.
Спасал без лишнего пафоса и какого-либо пиара, что особо важно подчеркнуть сейчас, когда некоторые чиновники от медицины, которые называют себя «врачами», больше похожи на шарлатанов, сидящих на контрактах у Первого и Второго каналов телевидения и занимающихся откровенной дезинформацией и оболваниванием населения.
Воробьев вообще никогда не светился на ТВ. Это противоречило его природе. Он не бронзовел.
Воробьев — это была высшая проба. Больше, чем академик. Больше, чем врач.
Вступался за униженных и оскорбленных, за преследуемых и гонимых — экономических, политических, разных. Он планомерно доказывал, что любой человек, в том числе сидящий в тюрьме, имеет право на медицинскую помощь. Будучи директором НИИ гематологии и интенсивной терапии, Воробьев сыграл свою роль в жизни юриста ЮКОСа Василия Алексаняна, когда того, уже почти умирающего, в 2008 году перевели к нему в Гемцентр. Вместе с коллегами Воробьев пытался сделать все, что было в его силах. Точнее — успеть наверстать то, что было упущено за два года нелечения Алексаняна и выбивания у него показаний в СИЗО. А это было нереально. Но Воробьев все равно пытался.
Вообще, в случае с этим необычным академиком у государства был шанс стать цивилизованной страной, но государство этим шансом не воспользовалось. В 1991 году Воробьева, выступившего против путча, пригласили возглавить Министерство здравоохранения в правительстве Ельцина.
Воробьев согласился с одной оговоркой — что в этой должности он переведет тюремную медицину из подчинения МВД в Минздрав.
Ельцин условие принял.
Но на следующий день кабинет был распущен (вместо Гайдара назначили Черномырдина). Меня уволили. Принятый на заседании Совмина и прошедший все формальности Закон о передаче охраны здоровья заключенных в Минздрав не опубликовали. А через какой-то срок стало известно, что здравоохранение тюрем из МВД изъяли, но передали не в Минздрав, а в Минюст…
В общем, «Закон Воробьева» так и остался лежать под сукном. И никто за эти 30 с лишним лет из последующих министров здравоохранения не пытался его реанимировать, чтобы избежать тысячи трагических историй. Неоказание медицинской помощи в тюрьмах, как и пытки, за эти 30 лет стали нормой.
До середины 2018 года, своих 90 лет, Андрей Иванович еще выступал в судах в качестве независимого эксперта, пытаясь достучаться до черных мантий и объяснить им элементарное — нельзя людей, имеющих, например, онкологию, не опасных для общества, проходящих по экономическим статьям, держать под стражей и уж тем более отправлять в колонии. Потому что в наших тюрьмах нет специализированных клиник. Для «мантий», которые уверены, что ни они, ни их близкие никогда не окажутся в тюрьме, пожилой академик был сумасшедшим стариком с улицы. Его медицинские заключения они хамовато игнорировали. А он искренне не понимал, как судья, будучи оповещен о том, что у подследственного смертельное заболевание, может приговаривать его к реальному наказанию вместо условного срока либо денежного штрафа.
«И происходит это в стране, где на смертную казнь наложен мораторий», — писал сам Андрей Иванович.
После одного из последних таких судов он был так подавлен, что вскоре слег. Последние два года уже не вставал.
Никто не вечен. А так хотелось бы, чтобы именно такие, как Воробьев, были вечны. Они незаменимые механизмы и винтики, без которых эта страна точно обречена. Они компенсируют безнадежность и зло. Кажется, в небесной канцелярии такими очень дорожат и спускают на землю с различными миссиями раз в несколько десятков лет. Спасибо, что врача Воробьева задержали здесь подольше.
«Новая газета» приносит свои соболезнования родным, близким и всем, кто любил и знал Андрея Ивановича.
Светлая память.
