Керенскому не повезло с историографией, не жаловали его ни коммунистические, ни антикоммунистические авторы. В известной степени сам политик внес вклад в создание собственных негативных образов: всю долгую жизнь он посвятил созданию своей версии истории революции. Его книги воспоминаний представляли собой череду парадных и романтических автопортретов героя революции, но произведения такого рода легко поддаются пародированию, шаржированию, окарикатуриванию, чем и воспользовались его оппоненты.
Они не смогли разглядеть подлинного Керенского, который умел быть жестким, циничным и расчетливым, скрывавшим эти качества под маской восторженного героя революции.
Есть и другие причины, которые затрудняют понимание Керенского, а значит, и понимание революции. Выражение «историю пишут победители» не всегда справедливо, побежденные порой представляют вполне конкурентные версии прошлого. В России стоят памятники вождям и героям Гражданской войны, к монументам красных прибавляются и памятники белым; красная и белая версии истории имеют своих наследников, некоторые аналитики видят в этом попытку «национального примирения», хотя многих объединяет лишь несогласие примирение искать. Но сложно представить появление памятника человеку, который неудачно, хотя и искренне пытался предотвратить гражданскую войну.
А ведь современники в 1917 году считали его идеальным министром. «Нужный человек на нужном месте» — так называли Керенского люди разных взглядов, например, писательница Гиппиус и консервативный политик Шульгин. И даже Николай II 8 июля записал в дневнике:
«Этот человек положительно на своем месте в нынешнюю минуту. Чем больше у него власти, тем будет лучше».
Что они имели в виду? Какие качества?
Этика «политического адвоката» требовала и защищать клиента, и публично отстаивать его убеждения, каждый дореволюционный процесс был для Керенского битвой с режимом. Такой подход мог снижать шансы обвиняемых на смягчение приговора, но политические обвиняемые разных мастей, в том числе и некоторые большевики, желали именно Керенского видеть своим защитником.
И в Думе Керенский, лидер партии «трудовиков», играл ту же роль «народного трибуна», обличающего власть. Его речи казались митинговыми, агитационными, они были адресованы не депутатам и министрам, а единомышленникам. Выступления провоцировали скандалы, становились «информационным поводом», о Керенском писали газеты. Он стал самым известным из левых депутатов, самым левым из известных.
Такая тактика используется оппозицией повсюду, но в России после 1905 года страна только превращалась в конституционную монархию. Дума участвовала в законодательной работе и разработке бюджета, депутаты приобретали опыт взаимодействия с бюрократами. Но лишь император назначал и увольнял министров. Отсутствие же ответственного перед парламентом министерства порождает безответственность оппозиции:
легко укреплять авторитет, критикуя исполнительную власть, можно выдвигать любые предложения, не думая о том, что их придется выполнять.
После Февраля Керенский стал министром юстиции Временного правительства и одновременно заместителем председателя Исполкома Петроградского совета, то есть зримо олицетворял «двоевластие», сам себя именовал «заложником». Такая позиция таила немалые опасности, но она и создавала уникальные возможности. Основу послереволюционной власти составляло соглашение «живых сил страны» — умеренных социалистов (меньшевиков и социалистов-революционеров) и либералов (конституционно-демократической партии и части предпринимателей), которых первоначально поддерживали и консерваторы. Керенский заявил о своей принадлежности партии социалистов-революционеров (эсеров), которая стала самой крупной по численности партией, побеждала на выборах местных органов власти, а затем получила наибольшее число голосов в Учредительном собрании. Авторитет Керенского способствовал популярности партии, но многие старые эсеры не без подозрения относились к новичку, да и сам Керенский отнюдь не являл собою пример дисциплинированного члена партии.
Неудивительно, что Керенского назвали «демократом недемократическим» — он готов был бороться за демократию, но опыта практического строительства демократических организаций у него не было (а у кого он был, этот опыт?).
Впоследствии отсутствие своей партийной машины, недостаток проверенных политических кадров определили многие неудачи Керенского. Однако на первом этапе революции репутация «непартийного» и «надпартийного» политика позволяла ему создавать, поддерживать, воссоздавать соглашение между «демократией» (умеренными социалистами) и «буржуазией» (либералами), которое удерживало революционную страну от скатывания в гражданскую войну.
Эта позиция соответствовала и наивным настроениям масс, политизирующихся весной 1917 года. Лозунг «в единении сила» был одним из самых популярных, восторженные неофиты политической жизни требовали преодоления «партийного эгоизма». Люди с энтузиазмом радовались «воскрешению России», такое эйфорическое, «пасхальное» настроение не разделяли в большинстве своем политики: для умеренных социалистов революция была все же «буржуазной», требующей углубления, а для либералов и консерваторов революция изначально была чрезмерно радикальной. Керенский же и в своем восторженном отношении к революции соответствовал эйфорическим массовым ожиданиям.
«В противовес замедленному политическому пульсированию Милюкова, политический пульс Керенского бился лихорадочно. Но революционные эпохи — эпохи массовых истерий и психологических эпидемий, и вожаки толпы должны быть психологической плотью от плоти ее — легко и весело заражаться и заражать других безудержною силою страсти, действующей в шорах. Такие вожаки нередко прирожденные актеры, сознательно или бессознательно ищущие дорогу к сердцам окружающих театральностью, даже ходульностью слова и жеста.
Такого «актерства» было много и в Керенском, что не мешало ему изливать самого себя, свое подспудное глубочайшее духовное существо в видимых формах искусственности и актерства».
Так писал о Керенском лидер эсеров Виктор Чернов.
В мае 1917 года, когда после Апрельского кризиса, было сформировано новое Временное правительство, Керенский, сугубо штатский человек, никогда не служивший в армии, не интересовавшийся военными вопросами, стал военным и морским министром, возглавил вооруженные силы страны во время грандиозного мирового конфликта.
Вот только один «рабочий день» нового министра.
26 мая в Большом театре состоялся грандиозный митинг-концерт, идея которого принадлежала выдающемуся дирижеру и музыканту Кусевицкому. Главной звездой должен был стать Керенский.
Утром экстренный поезд доставил министра из Петрограда. Вокзальная площадь была заполнена многотысячной толпой, а на перроне Керенского встречал огромный почетный караул: все военные училища и полки Москвы прислали по взводу. Представитель Совета обратился к «вождю русской армии», тот ответил. После обмена речами и многократного исполнения «Марсельезы» Керенский расположился в автомобиле, покрытом венками из красных роз… Юнкер московской школы прапорщиков вручил Керенскому свои боевые награды — министр расцеловал его… Толпы людей встречали министра, люди сопровождали автомобиль, он приветствовал горожан, вслед за ним гремели крики «Ура!», «Да здравствует Керенский!». Журналист писал:
«Это зрелище, этот маленький человек, вознесенный над толпами и повелевающий массами… силою одного лишь своего пламенного слова — в этом есть что-то классическое, что-то близко напоминающее не только революционные времена Франции, но и век Перикла, первого гражданина, "диктатора духа Эллады"».
В московском Совете Керенский выступил перед депутатами, а затем, выйдя на балкон, обратился к огромной толпе, которая встретила его шумной овацией. После этого министр направился в Городскую думу, где обменялся речами с московскими гласными. Затем состоялась беседа с прокурором Московской судебной палаты, смотр чинам арсенала Кремля, посещение университета и штаба военного округа. И вновь толпы приветствовали Керенского и требовали произнесения речей. Лишь к пяти часам вечера министр прибыл в Большой театр.
За дирижерский пульт встал Кусевицкий. Оркестр три раза сыграл «Марсельезу», затем прозвучала увертюра из оперы Россини «Вильгельм Телль». Бальмонт читал свои стихи и произнес соответствующую моменту речь. Хор исполнил гимн Гречанинова «Да здравствует Россия, свободная страна», который был повторен три раза. Дважды хор спел «Эй, ухнем!» (в обработке Глазунова). После этого прозвучала увертюра «Робеспьер».
Наконец вышел Керенский, его выступление постоянно прерывалось взрывами аплодисментов.
Завершая речь, министр воскликнул: «Пусть смеются над нами! Мы останемся романтиками и великими мечтателями».
Оратора забросали красными розами, Керенский долго кланялся на все стороны, театр гремел аплодисментами. Британский дипломат Локкарт, сидевший в ложе, так вспоминал впоследствии:
Новый военный министр провозгласил необходимость установления «дисциплины долга», основой которой было сознательное выполнение приказов «солдатом гражданином». «Декларация прав солдата», подписанная Керенским, усиливала власть командиров, но сохраняла солдатские комитеты, регламентируя их деятельность. Для большинства генералов, для консервативных и либеральных политиков этого было явно недостаточно, комитетчики тоже не были довольны ограничением их прав, но все они не спешили критиковать Керенского публично, когда он готовил российскую армию к наступлению.
Подготовка этой грандиозной операции расколола страну, и отношение к ее организатору стало важнейшим политическим индикатором. Если до мая большевики воздерживались от пропагандистских атак на популярного Керенского, то теперь он стал для них олицетворением классового врага, все чаще министра критиковали и другие радикалы — меньшевики-интернационалисты, левые эсеры, анархисты, пацифисты. Сторонники же наступления, придерживавшиеся разных политических взглядов, от умеренных социалистов до консерваторов, прославляли Керенского, находя новые риторические приемы и визуальные образы. Это бурное культурное творчество, ставшее следствием острой политической борьбы, привело к созданию настоящего культа «вождя революционной армии», а затем и культа уникального «вождя народа».
Многие «наработки» этого времени использовали впоследствии большевики, создавая культы своих вождей — Ленина, Троцкого, Сталина.
Как известно, «наступление Керенского», начавшееся 18 июня, закончилось катастрофой: после ответного удара германских и австро-венгерских войск российская армия откатилась к государственной границе, отступление превращалось в бегство, сопровождалось насилием по отношению к мирным жителям.
Но Керенский смог превратить и военное поражение в личный политический успех: виновниками неудач на фронте были объявлены большевики, которые предприняли в начале июля штурм власти. Выступления большевиков и анархистов в Петрограде и других городах были подавлены армией, дружественная военному министру пресса прославляла его как спасителя России. В июле Керенский возглавил Временное правительство, заставив, угрожая своей отставкой, войти в него видных умеренных социалистов и либералов.
Генерал Лавр Георгиевич Корнилов, смелый, решительный и популярный среди офицерства военачальник, стал верховным главнокомандующим в том же июле. Керенский, назначая его на этот пост, считал, что он — в отличие от большинства генералов — лучше сможет приспособиться к послереволюционным условиям. В известном смысле глава правительства был прав: если другие военачальники чурались политики, то Корнилов ощущал себя не только полководцем, но и важнейшим политическим актором, а восхваления его поклонников лишь укрепляли его уверенность в собственной миссии.
При посредничестве ряда политиков между Керенским и Корниловым было достигнуто соглашение о том, что к Петрограду будут стянуты несколько элитных соединений армии, опираясь на которые Временное правительство сможет укрепить свою власть: под предлогом борьбы с большевиками, которые после Июльских дней были весьма ослаблены, предполагалось разоружить и вывести из столицы радикально настроенные полки. И сам генерал, и его сторонники искренне полагали, что войска быстро сметут «революционный сброд» — силовики вообще верят в то, что армия является универсальным средством решения политических проблем. Однако в условиях политических кризисов даже самые дисциплинированные войска, используемые для решения политических задач, сами могут быстро разлагаться.
Так произошло и в августе 17-го, «корниловский путч» был подавлен, сам Корнилов арестован.
Но для Керенского это была пиррова победа: ликвидация «корниловщины» способствовала дальнейшей дезорганизации армии, распаду страны и политической мобилизации большевиков.
Нередко утверждается, что Керенский «сдал» Корнилова, предал его. Ситуация представляется более сложной. Неверно было бы сводить все к личному противостоянию двух честолюбцев, претендовавших на роль уникального спасителя отечества. Керенский и Корнилов олицетворяли разные политические культуры, кадровые военные и интеллигенты говорили на разных языках, часто совершенно не понимая друг друга.
Керенский искренне делал все, чтобы гражданскую войну предотвратить. Однако коалиция «живых сил страны», коалиция «буржуазии» и «демократии», которая была основой его власти, не имела более значительной поддержки: хотя в конце сентября ему с большим трудом удалось вновь воссоздать коалиционное Временное правительство, в которое вошли умеренные социалисты и представители «буржуазии», но лидеры партий в него не вошли, министра-председателя все более жестко критиковали и слева и справа, он оказался в ситуации нарастающей политической изоляции, что ограничивало его возможности по защите власти.
Он продолжал оставаться защитником идеи общенационального компромисса, когда люди разных взглядов компромисса не искали: одни разочаровывались в политике, а другие видели выход из кризиса в вооруженной борьбе.
Керенский и другие умеренные политики, исключены из современной картины «национального примирения». Может быть, в этом проявляется наше отношение к лидерам, которые пытаются добиться компромисса? Может быть, стремление к соглашению воспринимается нами как «слабость»? А может быть, генералы на конях и вожди на броневиках представляют собой более простой материал для реализации мемориальных проектов?
Борис Колоницкий — специально для «Новой»