— Сергей, давайте поговорим о драме. О драме человеческой жизни.

— О драме и комедии жизни.

— Ну или так. О чем теперь еще говорить? В сущности, все, что сейчас происходит в России, можно описать тем, чем живете именно вы. Вот в трех словах. Север. Театр. Карантин. Расскажите, как это случилось лично с вами? Может быть, мы тогда поймем, что происходит с целым миром.

— Я родился в Северодвинске, это 35 километров от Архангельска. Это город, который кует ядерный щит России. Город военных моряков и кораблестроителей. Отец у меня работал инженером на «Севмаше», мама у меня была преподавателем математики, а потом стала завучем в профессиональном училище. Так что, я потомственный северянин.

Люди здесь особенные. Они дольше думают, все взвешивают, решения принимают не сразу. Получилось так, что я три года прожил в Приморье, во Владивостоке, на другом конце света, и там все ровным счетом наоборот. Если на Дальнем Востоке к тебе приходит идея, ее нужно реализовывать прямо здесь, сейчас и сегодня, потому что завтра ее реализует кто-нибудь другой. Ты быстрее думаешь, быстрее двигаешься и когда потом возвращаешься на Север, это как бы даже становится твоим конкурентным преимуществом.

Мы, кстати, недавно привозили в Архангельск один спектакль, который называется «Протестории». Это такое высказывание о роли женщины в обществе и ее взаимоотношениях с мужчиной. И когда мы привозили этот спектакль, у нас был вопрос: тема феминизма или, наоборот, тема домостроя — она вообще понятна будет тут у нас на Севере? У нас-то тут никогда не было жесткого порядка, что мужчина — глава семьи. Он уходил на промысел, а во главе дома становилась поморская жонка. И эта поморская жонка всегда была полноправным членом семьи, человеком, который вел хозяйство и принимал решения. Так что, в характере северных людей все это проявляется.

— Как это проявилось в вашем характере? Какой характер вообще должен привести человека на должность директора Архангельского театра драмы?

— Когда наступает этот момент определения в подростковом возрасте, я тоже думал, куда мне пойти. Думал пойти и журналистом, и юристом, мама меня вообще видела врачом. Но я для себя в конце концов принял разумное решение: кем бы я ни стал в будущем, мне пригодятся иностранные языки. Поэтому поступил на отделение иностранных языков филологического факультета. По образованию я учитель английского и немецкого языка. Но потом занимался и журналистикой, и музыкой, и проводным радиовещанием в Северодвинске, потом участвовал в открытии первой FM-радиостанции, которая называлась «Модерн». Начинал и интернет-проекты, и издавал газету, и занимался политическим пиаром. И вот в конце концов оказался во Владивостоке в Приморском театре оперы и балета, сначала в качестве пресс-секретаря. Потом, когда стало ясно, что вопрос там не только в выстраивании отношений со средствами массовой информации, но и в управлении и решении финансовых проблем, я начал этим заниматься. Ну и когда Приморский театр стал федеральным учреждением, частью Мариинского театра, я вернулся в Архангельск и мне предложили возглавить тут Театр драмы. Немножко витиевато шла моя судьба, но привела туда, куда надо.

— А почему надо именно в театр?

— Знаете, когда я еще был школьником в Северодвинске, запомнил такую историю. Город наш сначала был поселком Судострой в тридцатые годы. Потом уже он был город Молотовск, потом его переименовали в Северодвинск. Так вот, представьте. Первостроители приехали сюда на колесном пароходе. Это были люди, которые понимали, что они будут создавать нечто новое, новый город, в месте, где кроме Николо-Корельского монастыря на тот момент не было ничего.

Деревянный театр. Причем через два месяца после постройки он сгорел и его быстро восстановили.

Север. Солнца немного. Много серых дней. Темных ночей. С психологической и физиологической точки зрения театр — это правильно.

— Что, кстати, давали тогда в деревянном театре?

— Первым спектакль был «Лжец» Карло Гольдони.

— Да. У вас на Севере все непросто. Я читал, что и Архангельский театр появился в городе со сложностями.

— Идут споры, какой императорский театр в России был самый первый. Была даже такая резонансная история, когда ради создания так называемого Первого национального театра России хотели объединить старейшие Ярославский театр имени Волкова и питерскую Александринку. Но если говорить вообще об истории театра в России, то одно из первых задокументированных театральных представлений было в 1703 году именно в Архангельске. Ничего странного в этом нет, потому что Петербург в то время еще только начинал появляться как город, как порт и как центр жизни. А все новаторское, все передовое было именно в Архангельске. Это был такой портал взаимодействия с миром, потому что именно тут был единственный на тот момент порт. Думаю, и биржа первая открылась бы в Архангельске, если бы не появился Санкт-Петербург.

Но тем не менее в 1846 году был указ Николая I о том, что театру в Архангельске быть, было даже построено здание. Оно тоже горело, его переносили, строили заново. Существование его было тогда больше антрепризным. Приглашались антрепренеры, они собирали труппы, труппы играли спектакли сезонно. Гоголь. Островский. Шекспир. Трагедии. Комедии. А наш театр был построен уже в XX веке в бывшем Гагаринском сквере, где располагался Троицкий собор. В конце двадцатых — начале тридцатых годов он был разрушен и часть его кирпичей была использована в строительстве драматического театра, который, кстати, до 1961 года назывался Большой драматический театр, Архангельский БДТ. Считается, что его история началась с первого сезона в 1932 году, после постройки. Но есть и свидетельства, и афиши, которые говорят о том, что постоянная труппа была в Архангельске и до 32-го года.

—Ну вот на мой вкус дело может быть и не в датах, а в самой природе этих дат. Вот вы сами сказали: Север, холод, мрак, физиологически нужно место для чего-то другого. Нужно поскорее построить театр и начать там какой-то другой разговор. А что это за разговор?

— Знаете, у нас достаточно большая сцена. Мы — крупное северное учреждение культуры. У нас зрительский зал на 1196 мест. Сама сцена тринадцать с половиной метров, глубина двадцать метров. Мы не можем рисовать некрупными красками. Мы должны делать нечто масштабное. Густонаселенное. Яркое. Разнообразное. Классическое. Эксцентричное. Экспериментальное. Чтобы люди нашли в театре все, чего им хочется. И тут есть два важных момента. Во-первых, история, которую мы хотим им рассказать, она должна быть действительно рассказана. Во-вторых, она должна вызывать желание продолжить начатый разговор. Есть такая фраза: пьеса — всего лишь повод для спектакля. А я считаю, что спектакль — это повод для дискуссии. Это не монолог, а именно диалог.

При этом мы должны понимать, что мы в этом диалоге обязаны дать и себе, и зрителю нагрузки немного больше обычного. Это как в спортзале — чтобы нарастить мышцы, нужно понадрываться. То же происходит и с развитием мышления. Мы должны стараться вместе со зрителем, мы должны искать.

— Что искать, Сергей?

— Ну прежде всего самих себя. Вот сейчас люди начинают рассуждать: когда закончится пандемия, мир изменится, мы будем совершенно другими. А я считаю: тот, кто откладывал дела, так и будет заниматься прокрастинацией. Тот, кто воровал, будет воровать. Тот, кто любил, будет любить и делать что-то позитивное. Сколько бы изменений, революций ни происходило, люди продолжают жить, творить, предавать. Поэтому: Ревизор актуален после пандемии? Конечно. Островский? Несомненно. Тут ничего не меняется. Но поиск внутри самого себя чего-то нового, того, что древние греки называли катарсисом, попытка понять нечто такое, чего нельзя объяснить словами, — вот на это пандемия влиять не может.

Создание, развитие личности — к этому идеалу мы хотели бы стремиться. Но с другой стороны, мы понимаем, что одновременно с нами существует и множество инструментов для деградации. Да, наши залы сейчас полны, у нас аншлаги. Но при этом общие цифры по России — они не меняются. Театр посещает четыре тире девять процентов населения. Все остальные не считают театр способом проведения времени. Да и из четырех тире девяти процентов многие воспринимают театр как развлечение. Тогда как когда-то, в древней Греции, посещение театра было чуть ли не обязанностью, способом вести общественную жизнь и даже управлять ею.

— Забавно. Мне-то кажется, мы как раз уже почти что древние греки, только с поправкой на север и полярную ночь. У нас театр решает государственные задачи, а государство — какие-то театральные.

— Ну, может быть, это происходит из-за того, что общество утратило способность к доверию. Мы больше не доверяем друг другу. Вот, пожалуйста, северная традиция, из деревень. Люди когда-то могли спокойно выйти из дома и приставить к двери метлу. Было ясно, что никого дома нет. Но при этом в дом разрешалось зайти постороннему, чтобы попить и даже переночевать, но за это сделать что-то по хозяйству. И это были доверительные отношения. А сейчас нет доверия ни друг к другу, ни к тем, кто принимает решения. Да и решения принимаются без доверия к обществу. Посмотрите на простейшие вещи: сейчас на улице одни люди идут в масках и перчатках, а другие — без масок и перчаток. Это и есть недоверие, которое психологически еще обязательно возрастет.

— И спасти нас от этого должен театр?

— Я вам честно, без каких-либо иллюзий, скажу: большинство людей ходят в театр развлечься. Даже если они идут на экспериментальный спектакль, они идут как на фильм ужасов, напугаться. Ну и чтобы оказаться в каком-то бомонде, в тусовке. Я не думаю, что все хотят интеллектуально возрасти. Хочется, чтобы это было так, но нет, не так. Это, наверное, вообще какое-то дело четвертого или пятого порядка. Поэтому задача театра как раз в том, чтобы желание развиваться стало главной потребностью зрителя.

У нас есть для этого возможности — мы живем в интересное время. Я считаю, что коронавирус делает его еще более интересным. С одной стороны, есть неудобство — мы отменили большое количество спектаклей. Мы несем убыток. Но с другой стороны, если бы этого не случилось, нужно было бы это придумать. Чтобы найти новые виртуальные онлайн-инструменты, которые можно использовать для помощи живому театру. Чтобы найти новые способы артистам поддерживать свой дар. Скажем, наш главный режиссер стал придумывать творческие задания. Сначала это было чтение рассказов Чехова, потом пересказ новелл Бокаччо. Неожиданно выяснилось, что кто-то из артистов умеет создавать кукольный театр, кто-то сочиняет музыку и поет, кто-то рисует, кто-то оказался хорошим видеографом. Зрители, которые все это увидели, были благодарны за то, что театр не оставляет их, действует ради них.

Театр вообще учится сейчас другим способам общения. Он появляется в социальных сетях. Он пробует создавать видеоматериалы.

Конечно, после карантина мы попадем туда же, в тот же мир, из которого ушли. Политики будут также бороться за зоны влияния. Мировые державы будут грозить оружием и вводить куда-то войска. Наверное, изменится оболочка, форма всего этого. Скажем, раньше люди носили панталоны, а теперь носят респектабельные костюмы. Но мысли у них остались те же. И от них никуда не деться. Поэтому трансформация возможна только в сфере духовного.

Помните этот разговор в самом начале самоизоляции: сколько предстоит узнать! Сколько лекций послушать! Сколько курсов пройти! Сколько книг прочитать! Но в итоге-то сделали это единицы. Люди, которые и до всякой пандемии хотели развиваться, четко выставляли свой график, работали над силой воли и жестко следили за временем своей жизни. А те, кто хотел праздности, праздность и получили.

Но. Есть тут важная история. Это история про откровения, которые надо постараться не забыть. Вот, например, медики. Мы вдруг за время карантина увидели людей, которые борются за каждую человеческую жизнь, работают не как клерки, а отдают всего себя, все свои силы и время. Мы должны поддерживать в себе ощущение радости от этого открытия.

— А у вас лично случилось за время этой пандемии какое-то откровение?

— Для себя я открыл, как легко, оказывается, испытать состояние паники и как непросто его остановить. Буквально первые две недели эпидемии, когда все вдруг остановилось, я понял, что количество событий вокруг меня резко уменьшилось. Я не созванивался, не переписывался, ничего не решал. Для меня это был стресс. Я психовал, нервничал, пытался понять, как с этим можно жить и работать. Возникла ломка. И я подумал: раз возникла, для чего-то она нужна?

— Ну как для чего. Вы снова стали северянином. Человеком, который не торопится думать и решать.

— Наверное. Но еще и для того, чтобы просто поставить мир на паузу. Остановиться, оглядеться и перестать видеть одни только задачи и решения. Снять шоры и увидеть обычную красоту. А красота и есть настоящий театр. Настоящая человеческая жизнь.