Когда-нибудь и мы расскажем, Как мы живем иным пейзажем, Где море озаряет нас, Где пишет на песке, как гений, Волна следы своих волнений И вдруг стирает, осердясь.

«Пярнуские элегии»

Любимая, не говори, Не говори про это.

«Солдат и Марта»

Д. С. — Г. М. Из Эстонии в Москву, январь 1965 г.

Два стихотворения

Только тебе

Таллин — тайное обиталище, Год сегодняшний, год вчерашний. Снег летящий, медленно тающий Над деревьями и над башней.

Таллин — временное прибежище, Молчаливый и стерегущий. День за окнами тихо брезжущий, День прошедший и день грядущий.

Таллин — тайное обиталище, Год минувший и год прошедший. Поезд, медленно подъезжающий, Поезд, медленно отошедший.

Таллин — временное прибежище, Сонный снег, смежающий веки… Вопрошающий: где же? Где ж еще? Неужели — совсем? Навеки?

5 января 1965 г.

Похожи — стремленьем к разлукам, Бессильем и силой похожи. Сердечным разбуженный стуком, О Боже, твержу я, о Боже!

Как странно и как совершенно С тобою мы созданы оба. Прошедшее наше — блаженно, Блаженно, а может — убого?

В том парке, что черным на белом — Углем на снегу нарисован, А может — на грифеле мелом, На белой бумаге — свинцовым.

В том парке, который впечатан В меня узловатым офортом, В том городе узком, стрельчатом И оловом серым натертом,

В том городе — только прощанье
И запах горючего сланца. Счастливы мы или печальны? Как знать? И откуда дознаться?

Январь 1965 г.

10 января 1965 г. Порой мне кажется, что, пока не поздно, я должен построить другой дом, что только в другом дому я смогу что-то еще сделать. Может быть, это просто попытка оправдать бессилье и усталость. А даже если нет, то хватит ли сил? На это нужны огромные силы и время.

И тогда уже совсем не хватит на дело… А мне уже нужно, чтобы в новом доме были и ум, и дарование, и полная отдача мне… Наверное, меня и тянет инстинктивно чье-то дарование и ему по-мужски заставить себе служить, из них черпать.

Все это, видимо, пустая блажь, потому что я смертельно болен. И все же не хочется себя беречь.

19 января 1965 г.Неужели я еще в какой-то степени молод?

28 марта 1965 г. Характер Гали. Что я знаю о нем? Она ленива, как все талантливые люди, кому дело дается легко.

Эмоционально отзывчива на всякий поворот мысли и настроения. Чуткость, подобная музыкальному слуху. Для меня, привыкшего вариться в собственном соку, сие ново и удивительно.

Правдивая натура. Свободная от быта. Хороший товарищ. Понятия ее самые высокие. (…)

Собственные чувства ее утончились до аристократизма. Трудно, почти невозможно соответствовать столь изысканному душевному строю.

Вступает день, вступает город, Вступает первая печаль. А сколько птичьих разговоров Туманным утром на ветру!

А я тебя — явленье плоти — Люблю навечно, на века, Как в ослепительном полете Вот это облако. Гляди:

Всего лишь несколько мгновений — И развернется, улетит. Ну а любовных объяснений Безвкусицу мне Бог простит.

8 апреля 1965 г. Зашел за Галкой на ее работу в Институт истории искусств.

Посреди многолюдья в многоголосном холле с полной отрешенностью от всего сущего она толковала с Сергеем Аверинцевым об Августине Блаженном.

Зачем я ей со всем моим раздраем?

9 апреля 1965 г.Я хочу, чтобы ее вдохновенное лицо светилось только для меня и ни для кого больше.

16 августа 1965 г.Галя плакала ночью. Небывалый случай. «Всех жалко, мою маму, твою маму, Сашу, тебя». О себе ни слова. От изумления не нашел утешительных слов.

Через двенадцать лет из Москвы в Пярну был отправлен телеграммой следующий текст — от Д. С. — мне.

И жалко всех и вся. И жалко Закушенного полушалка, Когда одна вдоль дюн, бегом — Душа — несчастная гречанка… А перед ней взлетает чайка. И больше никого кругом.

16 сентября 1965 г. Будапешт. Звонил Галуне. Оказывается, ее укладывают в больницу. Она считает, что врачи перестраховываются. Так ли это? Или говорится для моего успокоения с обычной для нее твердостью духа.

15 октября 1965 г. После возвращения из Венгрии, отправляясь к Галке, из трусости прихватил с собой Грибанова. Она держалась с ровной непроницаемой любезностью как сиятельная особа. В заданной тональности не представлялось возможным спросить о самочувствии и как все обошлось в больнице. Так и ушел ни с чем.

5 ноября 1965 г. После новомирского банкета завалился к Галке пьяноватый и раздрызганный. Молол нечто невразумительное. Она быстро просекла недовольство собой и своим положением. И, пока не наговорил лишнего (о чем жалел бы), выставила меня вежливо, но твердо.

Тебя люблю. С тобою буду Всем существом своим, покуда Я не умру. Но не умру, Покуда я с тобою буду
Всем существом Подобно чуду Существованье двух сердец И их немыслимый конец.

26 ноября 1965 г. Сегодня утром родилась моя дочь Варвара (…) Будь счастлива, дочь моя Варвара!

7 декабря 1965 г.Все эти дни было безумно трудно. Нужно было решить уйму неотложных вопросов.

К тому же происходил День поэзии. Выступление. Поляки, чехи, венгры. Встречи, банкеты.

И все же в этом хаосе я чувствовал себя лучше, чем прежде, ибо все наконец определилось. И не надо уже ни от кого ничего скрывать и ни перед кем притворяться.

Одно худо — я заболел и валяюсь третий день. Скверное самочувствие и в целом хорошее состояние духа.

10 апреля 1971 г. Почти все эти дни — дом. Укреплялся в мыслях о книге. Галя меня глубоко и серьезно понимает. Наши с ней разговоры — самые важные в жизни, ибо обобщают всю жизнь.

Хорошо бы, если бы не деньги, не заботы.

12 февраля 1972 г. Галя верно говорит, что даже моего читателя надо уметь убеждать.

29 февраля 1972 г. Разговор с Галей о бесплодности последних месяцев. Она во многом права. На общение и пьянство уходит много сил. Но ведь я всегда общался и пил. А когда не пил и не общался, все равно не писал лучше и больше.

Тут какой-то иной механизм. А может быть, мы оба преувеличиваем мои возможности.

Выход из круга прежних друзей, создание нового круга, новое самосознание и прочее, что происходит со мной, требует тоже много сил и не может происходить безболезненно, как бы естественно все это ни происходило.

Может, в этом гвоздь.

Нам остается жить надеждой и любовью, Не заносясь, не горячась, И не прислушиваться к суесловью Радеющих о нас.

Мы будем жить пустой надеждой, рады Глотку любви и доброты, И слушать о себе издевку злобной правды, Которая ужасней клеветы.

7 февраля 1974 г. Большой вечер в Комаудитории, много знакомых и друзей. Все очень доброжелательны и добры. Сперва читал плохо — боялся забыть. Потом, говорят, расчитался. Изволил отсутствовать Евтушенко.

Мы с Галкой волновались; она — больше, чем я. (…)

Успех

16 декабря 1975 г. Галя живет в режиме подвига. Все держится на ней. Утомительны издержки стиля.

25 марта 1976 г.Я более инертная натура, чем Галя. Она первая чувствует насущность поворота к другому, к новому. И тонко дает понять мне это.

3 сентября 1978 г.В Москве замелькало множество лиц. Четыре дня я пил. 26-го прилетела Галка. 30-го я снова буду в Пярну.

Дела с Гослитом кое-как утрясены.

Не мешай мне пить вино, В нём таится вдохновенье. Вдохновенье. А продленья Нам добиться не дано.

Без вина судьба темна, Угасает мой светильник. Смерть — она не собутыльник, К трезвости зовёт она…

Можно ль жить, себя храня, С чувством самосбереженья? Нет, нельзя среди сраженья Уберечься от огня!

Ты уж так мне жить позволь, Чтоб не обращал вниманья На прерывистость дыханья И тупую в сердце боль!.. (Прочитано по телефону из Пярну в Москву)

2 января 1977 г. На двенадцатом году брака с небывалой силой почувствовал любовь к собственной жене.

…Наша любовь, наша тайна.

Наши разговоры. 1977

Д. С. Почему, когда тебе было восемнадцать лет, ты не подошла ко мне и не сказала: «Я твоя жена»?

Г. М. Ты бы меня не узнал.

Д. С. Я никого так близко не подпускал к моей творческой лаборатории.

Г. М. Просто ты устал и как поэт, и как человек быть вещью в себе. Необращенность тормозила и твою встречу с широким читателем.

Д. С. Может быть, и так. А возможно, и нет. Мне не хватало внутренней раскованности.

Г. М. Не скажи. «Дни», с которых началась твоя популярность, только наполовину написаны при мне, а в книжке — цельность и интонационное единство.

***

Г. М.Помнишь, у Н.Я. Мандельштам про то, что у Осипа Эмильевича стихи писались и располагались гнездами? А у тебя — лучеобразно. И из одной точки — несколько разнонаправленных смыслов. Так от «Пярнуских элегий» произошли и отпочковались «Старый Дон Жуан», «Что остается? Поздний Тютчев», «Он заплатил за нелюбовь Натальи», «Сон о Ганнибале».

Д. С.Я не думал про исток и источник. Писал как писалось.

Г. М. А тебе и не надо про это знать. Творец не должен видеть себя насквозь. Это отнимало бы у его демонов побуждение к действию.

Д. С.Ты заметила, что у меня в стихах практически нет цвета?

Г. М.А как же «И графика пейзажей, изображенных сажей…»? Точно в стилистике любимого твоего Брейгеля. Но? Д. С. Но (дальше опять Г. М.) есть и исключение: «Внезапно в зелень вкрался красный лист». Это как взрыв.

Г. М.Опасно разрешать практические проблемы поэтическими средствами. Это значит наделять поэзию абсолютной властью над жизнью взамен сложного взаимодействия с ней.

Воздав мне должное за терпение, прямо как товарищ Сталин русскому народу. И одновременно упразднив первоначальный период нашей жизни, когда трудности жизнеустройства были восприняты тобой как непреодолимые и все-таки были разрешены и пережиты.

Однако мрачное, отчаянное и неконтактное твое тогдашнее состояние отражено в стихах.

Д. С. Они не напечатаны.

Г. М.Они являются фактом твоей публичной биографии и, значит, подлежат обнародованию и истолкованию. Ты не догадываешься, какова будет его возможная направленность?

Д.С.…

Г. М. Вот и я думаю то же самое.

Двойник

Поэт и сосед Королёв, Почуяв движение смысла, Очухался, встал, не умылся, Почувствовал, что нездоров. И вдруг увидал мирозданье За зданьями ближних дворов.

Внезапно увидел в окне Себя в освещении вешнем… Двойник — это «я» не «во мне», А где-то вовне и во внешнем…

27 января 1983 г. Полубольной и соскучившийся, вернулся в Пярну.

29 января 1983 г. Отлеживаюсь. Очень хорошо с Галей и детьми. Г. — в наилучшем состоянии любви и понимания. Она — единственный человек, без которого я жить не могу.

Навсегда с тобой расстанусь, Навсегда. Нарастающая старость — Не беда. Не твоя беда, не наша, А моя. Предо мной пустая чаша Бытия.

11 августа 1985 г.Утром Миша Козаков прочитал мои стихи о Беатриче. Цикл — кажется, лучшее, что я написал за последние годы. В нем свободная интонация, стих прост. Галя молчит, молчит, молчит!!!

Написал ей то ли письмо, то ли конспект письма.

Моя любимая Галка!

…У нас уникальные отношения. Они никогда не были идилличны, но всегда интенсивны, духовны, насыщенны.

…Вспомни, как восхищались или завидовали самые близкие и наиболее тонкие наши друзья.

…Я стал нравственным авторитетом для лучшей, прогрессивной части общества. Это наша общая с тобой заслуга!

…Мы с тобой единое целое. Только так я могу думать и чувствовать.

Твой Д.

Спаси меня. Иначе я совсем отчаюсь. Спасти ведь можешь ты одна. На это ты обречена.

16 июня 1985 г —16 августа 1986 г.

Целый год я был не в себе. Год трех потерь. Потеря матери. Потеря друга (Б.Д. Слуцкого. —Г. М.) Потеря любви.

16 августа 1986 г. Я поспешил напечатать «Беатриче». Теперь уже поздно сожалеть об этом.

Каяться не умею,

Конечно, она привязана ко мне.

17 августа 1986 г. Галя действительно значительная личность. Нравственная точность у нее естественна, как дыхание. Мне же приходится ее добиваться.

Я, в сущности, с одною вами Веду бессменный диалог, Хоть часто не могу словами Сказать, что я придумать мог. Боюсь я, что и эту повесть Испортит мне нехватка слов… И в сущности лишь вашу совесть Я числю посреди основ. (Из неопубликованного)

20 декабря 1986 г.Галя заботится обо мне, как она одна это умеет, — с душевным изяществом. А я-то, бурбон…

21 декабря 1986 г.(…) Галя по призванию королева. Она никогда не занималась бы государственными делами. Но она создала бы стиль государства. А мне иногда рубила бы голову.

Наши разговоры. 1987

Д. С. Если бы я каждый стих предварял посвящением, пейзаж моих книг был бы довольно однообразен: Г. М., Г. М., Г. М. и далее везде.

Г. М. «…А в терем тот высокий нет входа никому…»

Д. С. Что ты смеешься?

Г. М. Очень на тебя похоже. Недаром помещаешь меня то в древнерусскую, то в петровскую эпоху, то закинешь аж в матриархат. Выписываешь, так сказать, гарантию неприкосновенности в подходящих социальных условиях. Эту бы энергию да на мирные цели.

Д. С. Ну, знаешь, на войне как на войне.

Г. М. Война у тебя в голове, а не в действительности.

Д. С. У меня первичные реакции довольно вялые, я загораюсь от слова.

Г. М. Вот и слушайся своего устройства, меньше балласту будет. Твой путь к конструктивному результату — слово, пропущенное через понятийный аппарат. Когда транслируются напрямую скудные, незрелые, несовершенные эмоции, выходят жалобы турка, а не высказывания артиста в силе.

Д. С. Иногда хочется быть кем угодно, только не собой.

Г. М. О том и речь. Ты прибегаешь к спонтанному письму, когда не в форме. За последние годы набралось порядочно текстов, искажающих твое положение в семье и в доме, где ты царишь и правишь бал. Протест против естественного движения жизни, установка «Старость — это вселенское горе» выбили тебя из колеи.

Д. С. Что будет?

Г. М. То же, что бывало не раз. Дописавшись до тупика и расшатав свое душевное равновесие, вернешься в лоно человечности и снова станешь равен своему дарованию.

Д. С. Посмотрим.

Г. М. «Но есть возвышенная старость, что грозно вызревает в нас». Не ты ли это написал? Не пристало пасовать перед собственными предначертаниями.

Последний разговор. 1989

(Из тех, что записаны мною)

Д. С. Если бы я не ушел от Ляли, сидел бы я сейчас у них (у сына, Александра, и его жены. —Г. М.) на кухне и мне бы, как тому толстовскому старичку, ставили еду в отдельной миске.

Г. М. Зачем ты думаешь о том, что тебе не грозит?

Д. С. «Мадонна, под твоим крылом пригрелся, под твоею сенью…»

Г. М. Но, кажется, произошло Высвечиванье перспективы. Оказывается — светло, Оказывается — мы живы».

18 февраля 1990 г. Говорили с Галей о необходимости печатать мою прозу.

Когда бы спел я, наконец, Нежнейшее четверостишье, Как иногда поет скворец Весною в утреннем затишье!

Про что? Да как вам объяснить? Все так нелепо в разговоре. Ну, предположим, про весну, Про вас, про облако, про море.

Галина Медведева