— Вы слышали о теории индийских ученых, которые предположили, что в геноме ковида есть последовательность вируса СПИДа? На этом строится конспирологическая, но тем не менее, учитываемая многими, теория о том, что в Китае искали лекарство от СПИДа и таким образом сгенерировали новый вирус. Что думаете?

— Что это действительно конспирология, это не доказано. Вирус ковида с вирусом ВИЧ схожи только своим генетическим материалом и какими-то ферментными системами. Мы пока мало об этом знаем. И препараты, которые применяли для лечения ковида, в частности те, которые используются для лечения ВИЧ-инфицированных, оказались малоэффективны.

Поскольку вирус изменчивый, то, скорее всего, найти к нему вакцину будет очень-очень сложно, как и в случае с ВИЧ. Американские ученые пишут, что через два года возможно, ее создадут, но это совсем не факт.

— Может ли опыт, извлеченный в борьбе со СПИДом, помочь в борьбе с ковидом?

— Напрямую.

— А именно?

— Потому что это тоже инфекционное заболевание. И подходы к нему такие же — выявление, диагностика, профилактика, протоколы лечения.

Наша модель отстроена на всю огромную Иркутскую область: со всего региона, полторы тысячи километров от севера на юг и 1400 — с запада на восток — к нам доставляют биологический материал — поездами, машинами, самолетами, как угодно, и мы делаем анализы и тесты.

— Звучит, как армейская спецоперация…

—Медики — военнообязанные люди, так что и у нас строгая дисциплина, развит самоконтроль.

Раньше как было: довезти биологический материал за тысячу километров, а потом съездить за анализом, бумажку забрать и снова увезти. А теперь все это у нас в единой цифровой системе. И специалисты в системе оперативно видят результат. Это очень радует докторов как главных, так и не главных.

— Место центра в жизни региона и его авторитет определяют высокие технологии?

— И профильные специалисты. Мы — пятый, самый высокий уровень в медицинской иерархии, потому что работаем с действительно высокими технологиями, это истинная наука. Нам потому и доверили заниматься диагностикой ковида, что в этой ситуации могла помочь только организация, имеющая необходимое суперсовременное оборудование. У нас здесь стоят мировые локомотивы, которым можно доверять априори.

И к тому же, роботизированная техника это — минимум человеческого фактора, отсюда достоверность результата, надежность и доверие.

— Как действует роботизированная техника?

— Когда от человека берется биологический материал (кровь, плазма, сыворотка, мазок), мы ставим это в прибор. Он работает сам: ничего не надо капать, делать, глазом смотреть… Ведь любая оплошность, любая неточность всегда связана у нас с человеческим фактором. Врачам, работающим в сельских лабораториях, проще ошибиться, у них нет такого передового оборудования, как у нас.

Здесь — отработал первый прибор, человек берет закрытую емкость, переставляет во второй прибор, закрывает крышкой и прибор работает, и дальше — в третий, и дальше — выдается результат. Получаем детализированный итог с колоссальной сложности подсчетами.

Мы работаем без права на ошибку: речь идет о социально значимых заболеваниях.

— Что сегодня самое трудное в вашей профильной деятельности?

— Один из важных нюансов — это противоречия в нормативно-правовых актах различных ведомств. Например, есть САНПИН, а есть приказ Минздрава — мы работаем по обоим, но они декларируют разные подходы. Отсюда возникает коллизия со статистикой.

Роспотребнадзор учитывает кумулятивное число больных, а Минздрав — число живущих с ВИЧ. И отсюда в СМИ появляются разные цифры. Это вызывает недоверие у людей. И потому, на мой взгляд, нужно упорядочить всю эту информацию.

Нужно унифицировать отчеты, и они должны всеми читаться и пониматься одинаково. И еще для нас крайне важно развитие междисциплинарных подходов, поскольку ВИЧ — болезнь на стыке специальностей: педиатрия, неврология, онкология, фтизиатрия и других.

Важны профессиональные кадры во всех областях медицины, необходимо возрождать консилиумы врачей с выработкой единой тактики лечения пациента, потому что сейчас в работе иногда возникает недопонимание. А все это отражается на пациенте.

— Какая часть ваших сотрудников сейчас переведена на борьбу с эпидемией?

— Прежде всего инфекционисты и эпидемиологи, психологи, плюс социальные работники. Созданы мультидисциплинарные бригады — основные и резервные.

— Как они защищены?

— Они защищены, например, теми костюмами, в которых работают в пекинских госпиталях, из лучших тайвеков, снаряжены всеми самыми качественными дезсредствами; в лифте, где транспортируют биологический материал, установили рециркулятор, чтобы обеззараживать воздух, потому что это реально опасно.

— Работаете в три смены?

— Да, уже с апреля. Так получилось, что наша местная инфекционная больница не смогла стать диагностической базой. Работу с исследованиями взяли на себя мы и другие лаборатории области. Но львиная доля сегодня приходится на наш центр.

— То есть без вашего центра некому было бы бороться с эпидемией?

— Ну, борьба разноплановая: мы занимаемся диагностикой, госпитали — пациентами, волонтеры — социальной работой. Проводим исследования для всех медицинских организаций в области. Начинали со ста анализов в день, теперь делаем от 500 анализов в сутки и больше, но при этом не бросаем основную работу.

Задачи, которые ставит перед нами государственная программа по противодействию распространения ВИЧ-инфекции, остаются актуальными. У нас во дворе стоит автопоезд, две машины мобильной лаборатории. Мы их покупали для работы по ВИЧ и вирусным гепатитам, сегодня они работают и на ковид-диагностику. Продумана максимально безопасная логистика.

За неделю мы перепрофилировали и оборудовали для работы дополнительное помещение: подвели приточно-вытяжную вентиляцию, отдельную от всего центра, поставили боксы и дополнительные фильтры.

Люди с первого дня работают в защитной одежде. Мы несколько раз приглашали специалистов из противочумного института, которые обучали, расставляли акценты, объясняли нюансы работы с особо опасной инфекцией.

Наши сотрудники работают в специальных боксах, там есть рация, они не заносят туда ни телефоны свои, ничего. Костюмы удобные, очки плотно прилегают, а не строительные с перфораторами. Я знаю, что такое особо опасная инфекция. Защищены.

— Иркутск считается проблемным регионом в отношении ВИЧ-инфекции, как это сложилось?

— Исторически. Рубеж столетий — самые пиковые годы. Иркутск — областной центр: наркотрафик из Афганистана, много транспортных узлов, город студенческий (пятая часть населения) — эпидемия ВИЧ-инфекции имела взрывной характер.

Иркутск — город богатый: нефть, газ, золото, мех, лес. И «золотая молодежь» поголовно вовлекалась в эпидемию. Наркотики, чаще всего героин, употребляли молодые люди, и 95% на тот момент составлял парентеральный путь передачи ВИЧ-инфекции, только потом инфекцию стали передавать половым путем, а в эпидемию стало вовлекаться все больше женщин. К тому же наша тема долгое время была абсолютно табуирована.

— Табуирована, потому что СПИДа у нас нет и быть не может?

— Именно. А когда нет достоверной информации, вакуум всегда заполняется чем-то. У нас — ВИЧ-диссидентскими течениями, которыми печально прославилась Иркутская область. ВИЧ-диссидентство есть везде, но здесь оно зародилось в медицинских кругах, это беда.

У меня в кабинете стоит портрет Люка Монтанье: человек Нобелевскую премию получил за открытие ретровируса ВИЧ, но многие медики до сих пор бессмысленно отрицают его существование.

На тему ВИЧ множество спекуляций; это медленная инфекция, не острая, как ковид, у нее длительный латентный период, она годами течет бессимптомно. ВИЧ — отрицание и сегодня барьер для качественной медицинской помощи и профилактики инфекции.

— Есть ли дискриминация или хотя бы ее элементы в общественном сознании по отношению к ВИЧ-инфицированным?

— Безусловно. Это есть везде, не только в Иркутске, во всей России, во всем мире. Другое дело, как на это реагируют власть, СМИ, общество.

— Как в регионе реагируют?

— По-разному. Мы начинали как раз с анализа отношения к этой проблеме во врачебной среде — акушеров-гинекологов, терапевтов, педиатров: к ним попадают роженицы, к ним приходят с младенцами.

Выясняли у них, сократят ли время приема, перенаправят ли пациента, как реагируют — нейтрально, положительно, негативно? И видели, что дискриминация есть. Но могу четко констатировать: за 10 минувших лет многое изменилось.

— В связи с чем?

— Это результат колоссальной работы всего медицинского сообщества. Мы приглашаем экспертов федерального уровня, учим врачей первичного звена, собираем на конференциях ведущих ученых, экспертов, лидеров мнений из России, из Москвы, из Санкт-Петербурга.

Наш Байкальский форум уже известен как бренд… Главный специалист страны — профессор Евгений Воронин — человек, который бесконечно предан своему делу, искренне радеет за все происходящее и очень нам всем помогает. Кроме того, мы организовывали тренинги через Международную организацию труда, работали с профсоюзами, с промышленниками, предпринимателями, людьми, отвечающими за охрану труда в трудовых коллективах. Объясняли им все про ВИЧ-инфекцию. Это снимает страх и напряжение.

— Ваша служба медико-социальной реабилитации включает юристов, психологов, социальных работников…

— Да, если у человека выявился ВИЧ, ему необходима психологическая помощь. Это школы пациентов, индивидуальные и групповые, это регулярное посещение психолога, особенно в первый период аффекта, когда трудно принять диагноз. Дальше — стадия диспансерного наблюдения. Потом снова — работа психолога.

Пациентам объясняется, что за терапия, почему она важна, как помочь в случае нежелательных явлений и т.д. Врачи и психологи работают с больными в чате, есть мобильное приложение для людей, принимающих терапию, они оперативно задают вопросы, получают на них ответы.

Соцработники помогают в трудных жизненных ситуациях: привозят лекарства на дом, если это необходимо, медсестры берут анализ крови… И все, конечно, проводится с полным соблюдением врачебной тайны.

— Сложно обеспечивать конфиденциальность?

— Очень сложно, раньше бывали прорывы в электронной системе обмена данными — техника и программное обеспечение были несовершенны. Сейчас наши программисты создали систему с максимальным количеством степеней защиты, при которой невозможно хакерски получить доступ в базу. Теперь все надежно.

— Работу с мигрантами тоже центр обеспечивает?

— Да, мы в области головная организация, отвечающая за освидетельствование мигрантов. Для всех, въезжающих в Иркутскую область, у нас организовано единое окно, мы первые, наверное, это сделали. И это удобно.

У нас работает целое отделение, памятки переведены на узбекский, киргизский, таджикский языки. В соответствии с нормативно-правовыми актами выстроена вся система медицинского освидетельствования.

— Говорят, вежливость у вас — закон?

— У нас нет хамства вообще, это недопустимо. Регистратуре мы готовим специальные речевые модули — как можно пациентам отвечать, а как нельзя. Людей встречают с улыбкой, мы этим отличаемся. По этике для врачей, медсестер, персонала проведено множество разъяснений и занятий. Пациент всегда прав. Этика и деонтология — основы основ.

— Какая сейчас ситуация с эпидемией COVID-19 в регионе?

— Ситуация напряженная. У нас в регионе много добывающих предприятий, и более 12 000 человек работают вахтовым методом. Очаги есть среди нефтяников-работников северов и в «золотом» Бодайбинском районе. На севере области, в Усть-Куте, где особенно острые очаги инфекции, работают наши специалисты — инфекционист и эпидемиолог.

— Есть препараты, которые сегодня вы считаете оптимальными?

— Сейчас мы понимаем патогенез заболевания, и терапия также зависит от степени тяжести. Безусловно, эффективны те препараты, которые влияют на цитокиновый шторм. Например, тоцилизумаб. Обоснованным считается назначение антикоагулянтов, доказано сегодня, что самые тяжелые осложнения могут быть вызваны наличием тромбов. На мой взгляд, нужно работать на опережение, назначая комплексную терапию.

— А как это сделать, если даже у ученых ощущение, что они ищут черную кошку в темной комнате?

— Если есть подтвержденный ковид и если есть пневмония на КТ, надо назначать препараты в тот же момент. Но даже доктора не все готовы это воспринимать: «Ну, это же вирус, зачем такой сильный антибиотик…».

И еще. Считаю принципиально важной вакцинацию от стрептококка. Во всем мире эта вакцина ставится детям, когда иммунитет еще не до конца сформирован и нужно защитить максимально. Вакцины есть разные, они защищают от штаммов стрептококка, в том числе от стрептококка пневмонии. Считаю принципиально важным наличие этого иммунитета. Но антивакцинальное лобби у нас ничуть не меньше, чем лобби антиВИЧ.

— Все происходящее — жесткая ревизия отечественной медицинской системы?

— Да, это серьезный вызов всей нашей системе общественного здравоохранения. Нужна другая парадигма. Очень важно возродить престиж медицинской специальности. Это ответственный и жертвенный труд, который должен быть высоко оплачиваем.

Нужны школы главных специалистов, консилиумы врачей-экспертов, формирование экспертного мнения. Очень важно выстраивать грамотный междисциплинарный диалог.

— Как вы видите ближайшее будущее?

— С ковидом? Ну, это апгрейд нашей жизни, в том числе профессиональной, который потребует от нас новых знаний, новых управленческих решений, пересмотра всей системы помощи пациентам с разными заболеваниями, а главное — понимания, как с этим жить дальше.

Есть хорошие и работающие модели оказания медицинской помощи, в том числе и та, которая сложилась в нашем центре, — они могут стать оптимальными. Эпидемия должна пойти на спад, хотя это, скорее всего, долгосрочная перспектива. Но искоренить ковид нам вряд ли удастся, как, в общем, не удалось до конца искоренить и множество других инфекционных заболеваний.

Мало пересмотреть протоколы, главное, чтобы люди, которые предоставляют данные наверх, были честны. Эту ситуацию не получится лакировать до бесконечности. Должно уйти время рапортов и красивых отчетов. Иначе никаких госпиталей и никаких врачей нам не хватит.