Несколько лет назад в вашингтонском Newseum, потрясающем музее прессы, разглядывая разного рода поучительные экспонаты, набрел на пульт, пользуясь которым можно узнать все о каждом из лучших журналистов Земли — всех стран и народов; достаточно только набрать страну и фамилию. Я, конечно, начал с себя, умная машина подумала, подмигнула издевательски и ответа не выдала. Набрал фамилию Аграновского — то же. Аджубея, великого главного редактора «Известий», набрал — ноль… Эренбурга — ноль… Егора Яковлева — ноль… Бовина — ноль…
Перебрал человек тридцать, уже всерьез. Ни одного отклика!
Отнес за счет американской русофобии.
Уже отходя, кликнул фотокорреспондента Халдея. Есть! Бальтерманц — пожалуйста! Темин, Халдей… Устинов, Пахомов… Всех, кого вспомнил, все отыскались.
Понимаю, что оценить по заслугам тех, кто снимает, не читающему по-русски значительно легче, чем пишущего.
И все-таки.
К одному из прежних юбилеев Победы в газете, где я тогда работал, придумали цикл публикаций живых еще свидетелей и участников войны. Иллюстрировали их, само собой, военные фотокорреспонденты, изрядно уже тогда постаревшие, но, по моим сегодняшним понятиям, вполне еще молодые, неизбалованные славой люди. Они приходили к нам в редакцию с папками старых своих снимков, мы общались вполне неформально, нравы были попроще, теперь можно и признаться — выпивали. Трепались без оглядки на школьный курс истории. Я был молодым дураком, за ними рассказов не записывал, с памятью все было хорошо, думал все равно не забуду.
По моим опять же наблюдениям, моя профессия — самая болтливая на свете, а уж фотокоры — самые болтливые из журналистов, это — сто процентов. Все ими рассказываемое надо с ходу делить на десять, а что останется — проверять тщательнейшим образом. А как проверишь?
Никто и не проверял.
Фронтовой корреспондент «Известий» Самарий Гурарий, например, утверждал, что он — единственный в мире человек, который обязан пить на работе. Уже после войны на каком-то приеме в Кремле, столкнулся он с Ворошиловым. «А что любимая газета не пьет?!.» — возмутился маршал. «Да я на работе, Климент Ефремович…» Тут же подскочил помощник с блокнотом, Ворошилов начертал: «Гурарию — пить на работе!» — и расписался. Блокнот был с грифом на каждой страничке: «Председатель Президиума Верховного Совета СССР», так что отменить предписание, утверждал Гурарий, можно только специальным решением высшего органа государственной власти страны…
У Виктора Антоновича Темина был, как я понимаю, свой отработанный набор застольных легенд и мифов. Легенды и мифы причудливо переплетались, изменялись (порой неузнаваемо), не выдерживали столкновения с реальностью, но всякий раз складывались в удивительную биографию, неуклонно подтверждавшуюся бесспорными фактами. Отснятыми пленками, отпечатками, орденами, в количестве мало кем заслуженном.
Он снимал папанинцев, Чкалова, Халхин-Гол, всю войну мотался по фронтам с удостоверением «Правды»… Но подарил ли ему, мальчишке еще, первую «лейку» сам Горький, которого Темин фотографировал корреспондентом местной газеты в Татарии? Не знаю, не знаю… Не уверен.
Но и Горького он снимал, это-то точно.
Существует теория, что раз когда-то признанный правдой миф становится священным и любое покушение на него — преступно. В соответствии именно с этой теорией на стене возводимого в парке «Патриот» храма будет, в частности, барельеф с изображением мифического подвига 28-ми панфиловцев. Подвиг «28-ми», как известно, был сочинен корреспондентом «Красной звезды» Кривицким, а что версия эта бросает тень недоверия на действительно совершенное героической дивизией под Москвой осенью 41-го, принижает его, вроде как и не важно…
В этом смысле легенды Темина очаровательны и вполне безобидны. Американцы, рассказывал он, дали разрешение снимать подписание акта о капитуляции Японии только своим корреспондентам. Так, Темин за бутылку водки и банку икры был проведен на борт контрабандой, запущен в ствол главного калибра на линкоре «Миссури» и все снял оттуда.
Ну, и конечно, великая история со знаменем Победы над Рейхстагом. Не только среди самих солдат, претендующих на право считаться первыми, установившими Флаг Победы, но и жестокая конкуренция среди запечатлевших его фотокоров, продолжалась и после войны. Хрестоматийный снимок Халдея был постановочным, да. А вот Темин 1 мая уговорил летчика Ивана Ветшака незаконно облететь на своем По-2 вокруг Рейхстага, Темину удалось сделать лишь несколько кадров, в то время как голос в рации приказывал немедленно вернуться и грозил трибуналом. Темин просил совершить «второй кружок», но Ветшак послал его в грубой форме…
Дальше начинаются легенды.
Пленку надо было доставить в Москву, и Темин угнал самолет у самого маршала Жукова: примчался на аэродром, наврал пилоту, размахивал удостоверением, «подписанным самим Сталиным», и улетел.
Маршал, узнав, отреагировал лаконично: «Сбить!..» Но было уже поздно. Прилетев в Москву, Темин примчался в «Правду» к главному редактору Поспелову, и тот сказал, что «единственное, что для тебя могу сделать», это поставить снимок в номер. Что и было сделано.
Но в том-то и дело, что на снимке флага видно не было, хотя на самом деле на Рейхстаге установлено было уже четыре полотнища. И под ответственность фотокора ретушер изобразил флаг на куполе, в меру отпущенных богом способностей. При этом ретушер не представлял себе ни размеров купола, ни размеров флага. Так что флаг получился у него непропорционально огромным, неподъемным, непереносимым.
Кстати, после того как флаг был снят с Рейхстага, он хранился сначала в штабе 756-го стрелкового полка, а затем в политотделе 150-й стрелковой дивизии. 19 июня, накануне отправки знамени в Москву, начальник политотдела 150-й дивизии подполковник Артюхов приказал сделать на нем надпись белой краской: «150 стр. ордена Кутузова II ст. Идриц. див.», что означало «150-я стрелковая ордена Кутузова II степени Идрицкая дивизия».
Данная самодеятельность не понравилась приехавшему проверять знамя перед отправкой в Москву начальнику политотдела 79-го стрелкового корпуса полковнику Крылову. И Артюхов предложил дополнить надпись: «79 стр. корпус, 3 ударная армия, 1 Белорусский фронт». Однако места на флаге оставалось мало, и поместилось только «79 с.к., 3 у.а., 1 б.ф.»
Такой вариант полковника Крылова устроил, и знамя отправили в Москву. В столице решили в его внешнем облике ничего не менять. Именно так появился знакомый теперь всем вид Знамени Победы…
В разных версиях теминского рассказа я слышал, что Жуков в Германию его распорядился не пускать. И он же говорил, что уже на следующий день опять был в Берлине, лично отдал маршалу свежий номер газеты, и тот сказал фотокору: «За такую работу ты достоин звания Героя Советского Союза. Но за то, что угнал самолет… получишь орден Красной Звезды»…
Орден Красной Звезды (свой третий за годы войны) Темин действительно получил.