Виртуальное экстремистское сообщество

«На осенние митинги я приходил, объяснял, чтобы не повышали голос, эмоции не включали. А сидят сейчас как раз те, кого я предупреждал: “Это не ваше дело, вы уже взрослые люди, жизнь видели, зачем вам нужно юношеские темпераменты выдавать?”» — ворчит депутат ингушского парламента от «Единой России» Сет-Салим Ахильгов.

— То есть они сами виноваты?

— Те люди, которые переступили порог 30-летия, сами виноваты, а там есть и те, кому больше 60. Это не приветствуется у народа, потому что, если молодой с пеной у рта пытается что-то говорить, с ним понятно, он горит, у него темперамент. Его можно и за уши оттянуть, обругать — он не обидится, а этим и плохого сказать нельзя, потому что возраст у них такой, и понимать они нормально не понимают. Это дискредитирует даже тех, кто переживает [из-за земли], — объясняет депутат свою позицию.

Он имеет в виду лидеров оппозиции, которые уже почти год находятся в СИЗО, и, в отличие от рядовых участников, отправлять их дела в суд никто не торопится. Ахмеда Барахоева, Мусу Мальсагова, Исмаила Нальгиева, Малсага Ужахова, Бараха Чемурзиева, Багаудина Хаутиева и Зарифу Саутиеву (еще один подозреваемый, бывший глава МВД Ингушетии Ахмед Погоров, в розыске) изначально обвинили по ч. 3 ст. 33 и ч. 2 ст. 318 УК РФ (то есть в организации насилия, опасного для жизни или здоровья представителей власти).

В декабре им добавили еще одну, более тяжкую статью 282.1 («Создание экстремистского сообщества»). «Если бы я был следователем, то доказывал бы массовые беспорядки, ведь это куда легче, чем какое-то абсолютно виртуальное экстремистское сообщество, но они идут по сложному пути, а 212-ю оставили для подстраховки», — говорит руководитель ингушского отделения “Мемориала” Тимур Акиев.

Согласно обвинению, не позднее мая 2018 года глава Совета тейпов ингушского народа Ужахов, руководитель ингушского отделения Красного Креста Мальсагов и старейшина Барахоев, объединенные между собой политической враждой к Евкурову с целью его смещения с занимаемого поста, создали экстремистское сообщество для подготовки совершения преступления экстремистской направленности. Позднее к ним примкнули остальные, и все они с целью придания видимости легитимности своих действий создали ИКНЕ, а формами и методами деятельности были планирование, подготовка и организация массовых мероприятий, в том числе несанкционированных, создание и распространение в интернете видеообращений, побуждающих граждан к совершению противоправных деяний. При этом они резко негативно оценивали действия и решения властей республики, открыто и цинично демонстрировали свою политическую вражду к Евкурову.

Акиев долго зачитывает мне обвинение, а потом говорит: «Сплошная вода какая-то, а дальше это экстремистское сообщество они подводят к событиям 27 марта, где все их эти призывы и побуждения вылились в акт насилия против росгвардейцев».

— То, что им вменяют, никакого отношения к этим людям не имеет, никакого экстремизма там нет абсолютно, там никак нельзя это доказать, никак им экстремизм этот не добавить, и я надеюсь, что дело развалится, — говорит еще один депутат-единоросс Ахмед Накастоев. — Это самое наше больное место, уже почти два года весь народ мучается.

Ингушский Навальный

Пожалуй, самый харизматичный из лидеров оппозиции — 50-летний Барах Чемурзиев — вернулся в Ингушетию буквально за год до начала митингов. У него необычный для ингушских оппозиционеров бэкграунд: родился он в Грозном, из-за войны в Чечне его родители переехали в Ингушетию, а после армии он поехал поступать в институт в Санкт-Петербург. Чемурзиев — кандидат экономических наук, с 2003 по 2016 год преподавал в Санкт-Петербургском университете экономики и финансов, где получил и второе высшее — юридическое. Вернуться на родину ему пришлось по семейным обстоятельствам. «Сестры замуж вышли, а престарелым родителям нужен уход. Он единственный сын, вот мы и вернулись сюда», — рассказывает его жена Асият Чемурзиева.

В простом, хоть и двухэтажном частном доме Чемурзиевых в станице Троицкая, кроме Бараха, живут его родители, жена и трое детей, один из которых имеет диагноз ДЦП. После ареста Бараха почти сразу умерла его сестра, и воспитанием ее малолетнего ребенка теперь тоже занимается Асият.

Его отец (он инвалид по зрению) Ахмед, пока мы ждем, чтобы вся семья собралась на кухне, спрашивает меня: «Откуда приехал, мать, отец кто, женат, дети есть?»

— Вам полная справка нужна? — шучу я, но отвечаю.

— А как же? Если меня спросят, кто приходил, что я скажу? — говорит отец и удивляется, что я приехал из Москвы только ради этого дела.

Жена Асият, стоя на кухне в простом черном платье и белом платке, рассказывает, что перед задержанием в начале апреля Бараха каждый день водили на допросы. «Целыми днями его там держали с утра до вечера как свидетеля. Мы думали, что на этом все закончится, но 3 апреля к 6 утра приехали — я еще спала — и начали через забор прыгать без предупреждения. В дом зашли в сапогах, грязью по коврам прошлись, предоставили ордер об обыске и Бараха сразу забрали, потом за шесть часов все вверх дном перевернули, каждую бумажечку, даже детские рисунки внимательно изучили», — вспоминает жена.

Асият рассказывает, что при обыске из дома забрали всю технику, даже у болеющего ребенка, который находится на дистанционном обучении, изъяли телефон и компьютер. «Как же вы забираете, говорю, он же должен учиться. Они говорят: “Ничего страшного, будут каникулы подольше”. Два месяца просила вернуть, и компьютер отдали все-таки. А детский планшет младшему ребенку и кнопочный телефон бабушке не отдали, хотя что там может быть?» — удивляется она.

Тем не менее, рассказывают родственники Бараха,

— Вот говорят, у нас правовое государство, — вступает в разговор дядя Чемурзиева Султан. — Но почему они напали, именно когда люди молились? Почему человека, который работал на хороших должностях, и государство ему доверяло, держат в СИЗО? У него отцу за 80 лет, он инвалид первой группы, матери за 80 лет, она инвалид, ребенок у него болеет. Его в любое время можно достать, он никуда не сбежит. Но нет. А тех, кто убивает людей, кто миллиарды крадет, выпускают под домашний арест.

— Я каждый раз, когда езжу на суд по продлению меры пресечения, беру бумаги [об инвалидности], но судья не реагирует. Два старика, четверо детей, я одна дееспособный человек, а следователь, знаете, что сказал мне недавно? «Хорошо, вот вы говорите, что вам сейчас тяжело. Но почему он тогда был на митинге? Вы ему тогда не говорили — сиди дома и помогай мне?» Вот так вот! — с возмущением говорит жена.

— Следователь еще говорил, что выпускать Бараха нельзя, потому что он может встретиться с Погоровым, [который скрывается]. А Барах отвечает: «Так вам же легче будет его поймать тогда!» Ну нет причины держать его! — почти кричит дядя Султан.

— Что у вас с деньгами?

— Я получаю пенсию на ребенка-инвалида, и у родителей пенсии. Нас 7 человек, мы живем на три пенсии, больше никакого дохода нет, все уходит на пропитание. Когда в школу собирали ребенка, нам помогли добрые люди.

Они наперебой рассказывают, что никаким экстремизмом Барах не занимался, что он, наоборот, призывал всех уйти с площади. «Барах же юрист, но люди не захотели уходить, а как заявителю митинга оставить их одних?» — говорит Асият. Она рассказывает, что муж раньше не был оппозиционером, спокойно работал, открыл с зятем юридическую фирму, но остаться в стороне от несправедливого решения Евкурова не смог. «У него есть общественная организация “Опора Ингушетии”, которая работала по Пригородному району, они помогали школам в селах в том районе, искали спонсоров, чтобы купить технику», — рассказывает жена.

— Тех, кто привез на самосвалах кирпичи, не посадили, хотя знают, кто это. Тех, кто перекрыл трассу, никого не задержали. Барах и Ахмед Погоров нашли доказательства по коррупционным предприятиям, которые вроде как открыли, а они не функционировали, по фамилиям сказали, кто вор, но никому это не нужно. Зато у председателя правительства при Евкурове 5 лет условно было, у секретаря Совбеза — 2 года условно. Как можно было держать около себя таких людей? — возмущается дядя Султан.

Он рассказывает про раскрытую его племянником схему, по которой десятки тысяч людей числились работающими, а на деле организации не функционировали: «Даже у знакомого полковника милиции жена была вписана в двух местах, а узнали об этом, когда пенсия пришла меньше, и им сказали, что сумму удержали, потому что она работает. Барах и другие говорили, что надо сажать тех, кто вписал, но никакой реакции».

Оскорбление каждого ингуша

Заместителя директора Мемориального комплекса жертвам репрессий Зарифу Саутиеву, как и Исрапила Нальгиева, сначала с участием БТР задержали сразу после митинга по административному делу. «Приехали в 5 часов утра, сразу после утреннего намаза, я дверь открыл, а там один стоит, стучится, а другой сидит внизу с автоматом, даже на тебя не смотрит, а сразу вламывается в коридор. Они все забежали, а я говорю: “Вы чего? Тут нет никого, дети спят”», — рассказывает ее брат Хизир Саутиев. Мы сидим на диване в гостиной его дома, прямо около двери в комнату Зарифы.

Силовики хотели сразу в комнату зайти, но Хизир их остановил. «Вы подождите, это женщина как-никак, она спит, я ее разбужу, она же никуда не убегает.

Только полковник всех успокоил, Зарифа сама вышла, ее забрали. Как и все бумаги, даже инструкцию от сим-карты, все компьютеры, телефоны-фонарики и даже роутер», — говорит Хизир. По его словам, тогда силовики оцепили весь квартал, никого не впускали и не выпускали.

Тогда Зарифу оштрафовали на 20 тысяч рублей и уволили из мемориального комплекса. «Это второй раз уже был. В октябре ее первый раз уволили, но мы тогда подали иск, и ее восстановили на работе», — рассказывает Акиев. После начавшихся в апреле задержаний Зарифа уехала из республики, но в июле вернулась, подумав, что теперь уже опасаться нечего.

— Задержали ее в июле на границе Северной Осетии и Кабардино-Балкарии. Хотя она ехала в Краснодар, следователи сказали, что она пыталась сбежать за рубеж. На суде я говорил, что Краснодар пока еще в составе РФ, а загранпаспорта у нее нет, потому что вы же сами изъяли его весной, — говорит адвокат Зарифы Билан Дзугаев.

— Они говорили, что она не являлась по повестке как свидетель, но ей ничего не присылали, она была на лечении в Москве, а в июле ехала в Сочи на море, — добавляет брат.

Адвокат Дзугаев недоумевает, почему Зарифу вообще решили сделать одним из организаторов протеста и экстремистского сообщества: «Для меня это загадка, потому что большой роли она в этом всем не играла. Она гражданский активист, конечно, но не лидер».

— Женщину и двух стариков посадили. Малсаг — уважаемый известный человек, общественник, Барахоева знали меньше, но он непримиримый старичок, борец за справедливость, — говорит он.

— А Зарифу знали в Ингушетии?

— Ну как, до этого ее только свой круг людей, наверное, знал, — говорит брат.

— В культурной среде ее знали, в мемориальном комплексе она организовала проект «Я — очевидец», записывала видеодневники воспоминаний депортированных. Этот музей был образцово-показательным, и тот же Евкуров всех гостей кавказских и федеральных обязательно туда возил. Она проводила экскурсии, так что тот ее тоже знал, — рассказывает адвокат.

Они с братом Зарифы говорят, что Евкуров сделал из Мемориального комплекса памяти еще и комплекс славы участникам войны, что многим в республике не понравилось. «Все говорили — хочешь строить, строй, но в другом месте, а тут оставить как есть. Есть же памятники-концлагеря, а это, по сути, такой же памятник, и вокруг него странно что-то еще строить, но он не послушал, в его понимании это нормально», — объясняет мне адвокат, а в гостиную в этот момент заглядывает маленький мальчик в поисках соски.

«Ощущение, что, кто это делает, тот знает, как нас больше оскорбить. Каждый ингуш готов отсидеть 5–10 лет по этой статье вместо Зарифы. Лишь бы ингушка там не сидела. Эту женщину и двух стариков посадили, только чтобы продемонстрировать, что они могут так с нами поступить», — говорит мне участник митингов протеста Магомед(свое настоящее имя он попросил не называть).

— И вы готовы?

— Базара нет, если они ее вытащат и скажут, что я должен вместо нее сесть, то любой уважающий себя ингуш так поступит, — уверяет меня Магомед, который при этом просил меня не указывать его настоящее имя в статье.

«Для ингушей это большой стресс, очень болезненно, что ее задержали, и родственников, и меня атакуют на каждых похоронах, каждой свадьбе. Меня даже конвоиры по другому делу спрашивали, что там с Зарифой», — объясняет адвокат.

Все дело в том, что Ингушетия до сих пор очень патриархальное общество, и к женщинам здесь отношение странное — их как бы очень оберегают и ценят, параллельно лишая многих прав. Брат Зарифы Хизир говорит, что знакомые критикуют его просто за то, что Зарифа участвовала в митингах. Они говорят, что женщина не должна подвергаться опасности, что не надо женщине лезть в эти дела, но никто не говорит, что пошла она за неправое дело.

Естественно, в столкновениях с Росгвардией Зарифа не участвовала. «Она просто вела в фейсбуке стримы, писала свою позицию, на митинге она не выступала, заявки не подавала. Она, может, и входила в оргкомитет митингов, но он не был формально оформлен. Она, наверное, помогала с едой, какие-то сообщения закидывала в интернет, но не она одна это делала», — говорит руководитель «Мемориала» Акиев.

«Зарифа не была там ранним утром, но, увидев, что происходит, поехала чуть позже и попала на последнюю стычку. Она же вела прямые эфиры, и по ним все видно, а ей вменяют, что она чуть ли не с 4 утра там была и вступила в сговор с остальными лидерами. Ее обвиняют в том, что она, используя навыки интернет-блогинга, должна была вести прямой эфир в фейсбуке, что она и делала, чтобы призывать людей приезжать на митинг и применять насилие, — говорит ее адвокат Билан. — Но если она и звала на митинг кого-то, то, наоборот, чтобы ничего не было, потому что общая логика такая была: если нас будет больше, то разгона не будет. Там еще забавная фраза была: «Своим присутствием обязывала мужское население республики любым способом обеспечить ее безопасность как женщины».

— Да, да, именно такая формулировка, — смеется Хизир и добавляет, — а на суде следователь говорил, что если ее выпустить, то все кланы за ней пойдут, поднимется вся Ингушетия!

По словам адвоката, следователь, чтобы обосновать продление ареста, приводит справки из ЦПЭ, в которых говорится, что у Зарифы есть связи и огромный авторитет, и, если ее выпустить, она дестабилизирует республику.

— Они из Зарифы хотят сделать лидера, но если бы они знали реально менталитет нашего народа, то вы и близко таких речей не вели бы!

Они говорят, что за ней вся Ингушетия пойдет, да даже свои за ней не пойдут! Не может она быть лидером. Ее будут уважать за ее характер или ум, но, чтобы пойти за ней — это бесполезно. Многие же против, чтобы женщины участвовали в протесте. Женщина может помогать, но не может призывать или еще что-то такое делать, — выдает пламенный сексистский спич Хизир.

Зарифу в Ингушетии, впрочем, и правда поддерживают сильнее других фигурантов. В ее поддержку проходил большой флешмоб. «Ее старшие сестры выходили в пикет к администрации главы, но они и 10 минут не простояли, как подъехали «эшники» и забрали их. С ними провели беседу, что нельзя так делать, и отпустили», — рассказывает Дзугаев.

Адвокаты Магомед Аушев (защищает других участников митинга) и Дзугаев уверены, что дело по экстремизму не выдерживает никакой критики. По словам защитника Зарифы, власти взяли «как черпаком» абсолютно разных людей из разных лагерей: «Кто-то либерал, кто-то традиционалист, и всех объединили в экстремистское сообщество, хотя не все даже знали лично друг друга. Зарифа только на митингах Малсага узнала, а он якобы еще в мае 2018 года создал экстремистское сообщество, чтобы дестабилизировать ситуацию в республике и сместить Евкурова. А то, что это действительно стихийно произошло, они признавать не хотят. То, что сработали горизонтальные связи, и люди быстро организовались, для них как страшный сон. Мы же должны сидеть дома и бояться».

Правозащитник Акиев уверен, что власти руководствуются простой логикой: «Если мы сегодня не накажем лидеров, за которыми пошли десятки тысяч людей, то завтра они смогут управлять республикой, а Кремль не хочет, чтобы люди здесь сами выбирали себе главу и парламент».

Новый бессильный глава

Если Евкуров и правда хотел остаться у власти за счет подписания соглашений с Кадыровым, то ему это не удалось. Активист Магомед говорит с удовлетворенным видом: решение президента об отставке Евкурова было принято, потому что он увидел недееспособность этого индивидуума на посту главы республики: «Замминистра обороны — это как раз его место, сапожник должен тачать сапоги».

С июня 2019 года новым главой Ингушетии стал по итогам голосования местного парламента Махмуд-Али Калиматов.

— Мужик-то он неплохой, — признается депутат Ахильгов.

— Но он ничего решать не хочет, ему дали установку, и он вообще в эти вопросы не вникает и ничего делать не будет, — продолжает Накастоев.

Так и вышло. Пусть на нового главу надеялись родственники всех арестованных за участие в митинге оппозиционеров, он им ничем не помог. «Очень большие надежды были. Как только он пришел, я с женой Мусы Мальсагова и другими женами попытался записаться к нему на прием, объяснил, что хотели бы разъяснения ситуации, может, какой-то помощи. Нам сказали: “Ждите, вам позвонят”. С тех пор не звонили», — говорит Асият Чемурзиева.

Но не прошло и месяца после появления Калиматова, как арестовали Зарифу Саутиеву. «Это был первый удар по Калиматову, и очень веский! Он только пришел, и вся надежда была на него, люди думали, что все теперь будет нормально, и тут такое», — говорит ее брат Хизир.

— И вы тоже надеялись?

— Очень. Даже когда Зарифу задержали, мы думали, что он только пришел и еще не разобрался. Но по сегодняшний день там по этому вопросу тишина. Он от людей полностью замкнулся. Но это понятно, ведь

Высказался Калиматов на тему арестованных лишь однажды — на большой пресс-конференции 31 января 2020 года. Сказал: «Я провожу работу, и у меня есть информация. Эта тема для меня не табу, я говорю об этом там, где на ситуацию могут повлиять. Что толку сотрясать воздух громкими заявлениями? Будем надеяться, что все утрясется, и они благополучно вернутся домой». Меньше чем через неделю арестованных стало еще больше. По мнению председателя ингушского «Яблока» Руслана Муцольгова, этим ему то ли Евкуров, то ли Матовников продемонстрировали, что от него ничего не зависит.

«Калиматов, прежде чем взять на себя бразды правления таким регионом и после такой истории, должен был какие-то условия выставить. Он же легитимен не будет среди ингушей, пока [не вытащит] наших людей, которые сидят за то, что отстаивали интересы своего народа. Они будут героями, как бы кто ни пытался сделать из них врагов, люди будут веками их помнить. Если приходишь в регион, то надо людей вытаскивать, а не говорить, что это не в твоей юрисдикции, или прямо сказать, что ты против репрессий в отношении них», — злится активист Магомед.

Жена Бараха Чемурзиева рассказывает, как ходила к прокурору Ингушетии Андрею Васильченко на прием, а он ей ответил: «Зачем вы ко мне пришли, я вообще не при делах, даже не знаю, как вам ответить и что сказать, мы ваше письмо переправим в прокуратуру Ессентуков».

— Наверное, Путин не знает, в чем дело, — вдруг вступает в разговор Роза, мать Бараха Чемурзиева. — Эти тянут и тянут, а Путин, если бы знал, то разобрал бы все справедливо!

— На имя Путина было много писем отправлено, — возражает ей невестка.

— Просто он не знает, что к чему, — упорствует мать Бараха.

— Да как он может не знать про такое громкое дело? Это же не просто в семье какой-то одной, а по всей республике, — чуть повышает голос Асият.

— Да и [режиссер] Сокуров ему рассказал, — говорит дядя Султан.

— Но никаких изменений после этого не произошло, только еще десятерых задержали, — говорит Асият, и мать Бараха умолкает.

Разгром гражданского общества

Вся Ингушетия последний год живет в страхе — любые, самые невинные акции протеста подавляются. «Мы в День ребенка надели на детей майки с нашими политзаключенными и пошли с подругами гулять, так нас чуть не задержали», — рассказывает Асият Чемурзиева.

В республике, по большому счету, развязан настоящий террор. «Врывались в дома на бронетехнике по административке. Где еще такое бывает? Да тут и по уголовным делам такого не бывает», — поражается «яблочник» Муцольгов. «Я на себе чувствую, что идет жесткое давление на гражданское общество по всем фронтам, — говорит адвокат Аушев. — У меня есть подзащитный Багаудин Мякиев из первой волны задержанных, так его сотрудники СИЗО сильно избили, решили наказать за то, что он слишком дерзкий, и вшестером, сняв регистратор, били ногами. Он весь синий был. Я прорвался к начальнику СИЗО, попросил его разрешения сфотографировать побои и сказал ему: “У тебя гоблины работают, они тебя подставят, кого-нибудь также забьют, а он умрет, и ты сядешь, лучше сдай их, таких людей нельзя у себя держать”, — но он предложил обратиться с заявлением, а ответить обещал в течение месяца».

По словам правозащитника Акиева,

— Ситуация хуже, чем до осенних акций протеста?

— До осени оно было не деморализовано, а разобщено. Разные его представители по-разному видели свое предназначение в жизни Ингушетии. Барахоев — сторонник нашего муфтията, Багаудин Хаутиев — последователь салафитов, то есть против муфтията. Сам муфтият был на стороне протестных акций, но при этом объектом постоянной критики со стороны общественников вроде Магомеда Муцольгова. Протест из-за земли объединил все силы — в нем были даже «зязиковские», — объясняет Акиев.

Сейчас все эти силы, по словам руководителя ингушского «Мемориала», опять разбежались по своим углам, и активной деятельности не ведут — нет даже одиночных пикетов. Но акции, в общем-то, и некому проводить, задавили всех. Фонд «Правовая инициатива» в декабре признали иностранным агентом из-за интервью ее основателя Магомеда Барахоева, хотя он утверждает, что его не давал; в январе попытались запретить ИКНЕ, но выяснилось, что де-юре этой организации и так нет; «Опора Ингушетии» Чемурзиева и «Выбор Ингушетии» Исмаила Нальгиева без своих лидеров тоже ничего не предпринимают; федеральному «Мемориалу», по словам Акиева, прилетел «привет» от ингушского ФСБ, из-за которого он к марту получил 4,7 миллиона рублей штрафа.

«Эти репрессии шире, чем видятся, — говорит «яблочник» Руслан Муцольгов. — По административкам осудили больше 300 человек, около 20 НКО подверглись давлению, 5 НКО включили в реестр иноагентов, как минимум в трех были проведены обыски, ликвидированы муфтият и Совет тейпов, многие уволены». Подверглась проверкам и обыскам и правозащитная организация МАШР, которую возглавляет брат Руслана Магомед Муцольгов. Он с весны 2019 года находится за рубежом, поэтому сумел избежать ареста, хотя являлся одним из главных критиков Евкурова. «15 апреля того года у нас был обыск, его хотели забрать, но в итоге не стали, а потом Евкуров, говорят, в кабинете ногой топал из-за этого», — говорит его брат Руслан.

Фактически единственной активно действующей гражданской организацией в Ингушетии до последнего времени была «Неотложка», которая возила передачи содержавшимся в других регионах заключенным. Но в феврале 2020 года прекратила свою работу и она. «На них наехали цэпээшники, затаскали на беседы, потому что увидели и в этом какую-то форму протеста. Даже находившегося в Москве Бориса Кодзоева, который был вдохновителем “Неотложки”, вызвали на Петровку, 38», — рассказывает Акиев.

— Любому самому последнему насильнику или наркоману можно передать посылку, а [нашим политзаключенным] нельзя. Они хотят, чтобы их забыли, чтобы они канули в лету, но чем больше они их притесняют, тем больше они становятся национальными героями», — говорит мне мать одного из арестованных по делу Лиза Нальгиева.

По мнению активиста Магомеда, репрессии власти в долгосрочной перспективе не помогут. Он говорит и постепенно распаляется: «Детей же будут воспитывать с ненавистью, и в нужный момент это выстрелит — они этого либо не понимают, либо специально это делают. Ведь каждые 50 лет одно и то же делают с ингушами. Дайте хоть почувствовать себя гражданином этой страны, а не завоеванными индейцами!»

Пока что люди в Ингушетии напуганы, и многие отказывались давать интервью.

— Пойми, что за Москвой весь мир следит, там люди рискуют максимум на четыре года сесть, а с нами могут сделать все что угодно, и многие боятся, что их, как раньше бывало, найдут убитыми с оружием [как будто они боевики], — говорит Магомед и рассказывает, что звал на встречу со мной еще четверых знакомых, «неслабых духом и не из робкого десятка», но все они отказались.

Перспективы протеста

— Ну и что дальше?— спрашиваю я единоросса Накастоева.

— Не всегда же там будет Кадыров, придет нормальный, разумный человек, сядем и будем разбираться, мы не собираемся этот вопрос так оставлять, — отвечает депутат — Но теперь к проблеме Пригородного района еще одна прибавилась, причем из-за тех, от кого мы не ожидали. Это фактически нож в спину от братьев.

«От Евкурова требовалось единственное — чтобы он не был очередным главой, который ничего не сделал по вопросу Пригородного района (после депортации ингушей в 1944 году был передан Северной Осетии, а в 90-х столкновения между двумя народами привели к 600 погибшим. — Ред.), — говорит активист Магомед. — Эту проблему надо озвучивать в Москве, в подковерных играх решать вопросы, добиваться как-то своего, ведь в нашей Конституции прописано, что мы любым мирным путем будем стараться вернуть земли, которые являются колыбелью ингушского народа».

Правозащитник Акиев до сих пор не понимает, зачем вообще власти сами разворошили больную для Ингушетии тему. «Зная взрывоопасность этой темы, я не понимаю, для чего сейчас затеяли эти разграничения и что это дает федеральной власти. Зачем было менять уже устоявшуюся границу? Последствия конфликта с Осетией до сих пор не разрешены, и любая спичка может привести к столкновениям. Сейчас все замерли в ожидании того, как будут делать границу с Осетией. Да, Пригородный район находится и де-факто, и де-юре в Осетии, но, если границу опять обозначат не в нашу пользу, это вызовет недовольство у населения», — тщательно подбирает он слова.

— Это уже просто так не пройдет, я глубоко убежден, молодежь удерживается старшими, которые говорят не поддаваться на провокации, но [если будет решение], то эскалация насилия будет, и один Аллах знает какая. Это может очень тяжело пройти, — говорит Магомед. —

это мина замедленного действия, она может сработать и через 200 лет, и через 2 года.

— Но пока вы ничего не делаете.

— Пикеты — это не выход, нужно какое-то ноу-хау. Люди будут ждать момента, как в 90 году или в 1917 году. Есть такое выражение, по-моему, у Че Гевары: «Молчание — это тоже форма протеста».

— Эту форму протеста в России хорошо освоили!— восклицаю я.

— Это совсем другое молчание, это не значит, что люди смирились. У нас есть кровная месть, и люди через 70 или 100 лет возвращают свое. Люди просто выжидают, понимаешь?

И только уже вышедший на свободу после суда по 318-й статье активист Тимур Озиеввыказывает осторожный оптимизм:

— Евкуров за весь свой срок постоянно пытался разделить ингушское общество на какие-то части, пытался управлять системой «разделяй и властвуй», а земельный вопрос сильно консолидировал ингушское общество. Если раньше мы с непонятками смотрели друг на друга, то теперь все понимаем, в чем наши приоритеты и куда нам двигаться, — говорит он и усмехается. — Не знаю, может, у него такая цель и была: вылив на нас ушат холодной воды, нас образумить.

— Ага, как и в тюрьме, когда сидишь, тоже плюсы есть: кормят, охраняют, — иронизирует адвокат Аушев (к Озиеву мы приехали вместе), но активист как будто иронию не считывает:

— Я много для себя переосмыслил, сидя там. Понял, что время надо беречь, что надо учиться. Говорят, что мудрый человек учится на чужих ошибках, умный — на своих, а дурак — на никаких. В этом плане я себя могу к умным отнести, я на своих ошибках научился.

Ингушетия-Москва